Самуил Гордон - Избранное
Больше писем от Найлы не приходило. Это не мешало Фрейдину раз или два раза в неделю заглядывать на почтамт поинтересоваться в окошке, где выдают корреспонденцию до востребования, нет ли чего-нибудь на его имя.
В эти дни на лекции в конференц-зале Симона вдруг охватила такая тяжелая ноющая тоска, что он не смог с собой справиться и написал Найле письмо. Несколько дней таскал его с собой. Симон ни на минуту не забывал, что дал Найле слово больше ей не писать. Но она не обидится, если один раз он нарушит слово. Лишь один-единственный раз. Так он ей и написал. Симон долго стоял у почтового ящика с заклеенным конвертом, прежде чем выпустил его из рук.
Наконец Симон дождался дня, когда девушка в окошке не покачала головой, а подала ему письмо. От радости Симон даже не взглянул на конверт и быстро его распечатал. С первой же строки он не мог взять в толк, что это такое: ведь это его письмо к Найле. Больше месяца назад он опустил его в почтовый ящик. Как же оно оказалось здесь? И лишь когда Симон увидел на конверте адрес Найлы, перечеркнутый двумя жирными красными линиями, он понял, что Найла не пришла за письмом или просто отказалась его взять и почта по обратному адресу вернула его.
Кажется, в ту самую минуту, когда он разорвал письмо и бросил клочки в стоящую рядом урну, в нем воспряла молодость, не надо было ее больше обуздывать. Он перестал чувствовать себя старше самых юных на курсе. Своей беспечностью, шаловливостью, громким звенящим смехом он мог сойти за паренька, который еще не успел серьезно над чем-нибудь задуматься. Если бы кто-нибудь в те бурные дни напомнил Симону, что ему не восемнадцать лет, что он отец двоих детей, это, наверное, показалось бы ему нелепым. Но кроме него самого, некому было больше напомнить о том Симону.
Отрезвление пришло так же внезапно, как и опьянение от полной свободы, которую принесло с собой вернувшееся назад письмо. Перемену товарищи по курсу заметили в нем сразу же. И не только потому, что его теперь почти не видели гуляющим с девушкой, хотя и это удивляло: отчего этот пригожий и статный парень, который вечно был окружен девушками, этот одаренный и ловкий во всем студент, в кого, конечно, была влюблена не одна студентка, стал вдруг их избегать? Но больше всего удивляла товарищей его страшная занятость. Все знали, что учеба дается ему легко. Почему же тогда у них после лекций свободного времени остается больше, чем у него? Фрейдина после лекций редко когда можно было застать в общежитии. Вечно он был чем-то занят, вечно куда-то торопился.
Но относилось это не к тем тайнам, которые удается долго скрывать. И как скрыть, если в институтской многотиражке уже не раз были напечатаны его стихи, а в его комнате в общежитии висело несколько его картин? Симон не делал секрета из того, что посещает литературный кружок при комсомольском журнале и студию живописи. Симон не скрывал также, что будь у него больше свободного времени, то подучился бы немного игре на фортепьяно в вечерней музыкальной школе и принял бы участие в студенческом драматическом кружке при клубе.
Его товарищи — а дружил Симон, по сути, со всеми на курсе — не могли понять: зачем он поступил в технический институт, если его так влечет к искусству и литературе и он доказал, что у него есть талант. Кое-кто из его товарищей даже считал, что он весьма одарен. Чего же ради теряет он попусту и время и силы на то, чем, как нетрудно и сейчас уже догадаться, никогда в жизни заниматься не станет и не воспользуется никогда дипломом инженера? Они в этом уверены. Но он, Фрейдин, далеко не уверен. Может быть, потом как-нибудь, когда станет инженером и не придется ему думать, как прожить день, а будет у него постоянная и обеспеченная работа, появится у него возможность больше отдаваться тому, к чему лежит его душа, он сам больше поверит в себя, в свои творческие силы. Пока этой веры ему недостает, а без нее нельзя стать истинным поэтом, истинным художником. Как бы то ни было, а Найла была права, уговаривая его поступить в технический институт. Ее отец Айлимов со временем стал истинным художником не только потому, что у него был талант. Он месяцами способен был работать над картиной, без конца ее переделывать, ибо не надо было ему думать о заработке. Прежде чем Айлимов стал известным художником, он работал в школе, был учителем, тем главным образом и жил. Не исключено — опять, как и в тот раз, пришла Симону в голову мысль, что Найла, уговаривая его пойти в инженеры, думала при этом о ребенке, которого от него ждала. В жизни всякое может случиться. Может вдруг случиться, что ребенку понадобится его помощь. Сумеет ли он помочь, если не будет у него твердого заработка? О том, что такое вероятно, Фрейдин не забывал все четыре года учебы. Но за все четыре года не получил от Найлы ни одного письма, ни на адрес института, ни на адрес почтамта, куда время от времени наведывался. Из этого он заключил, что Найла с мужем не разошлась.
15
За полгода до защиты дипломной работы Симон Фрейдин женился.
Ни один из его товарищей не сомневался, что Симон женился на московской девушке Наталии Зубовой лишь потому, что любил ее, в то время как два других дипломника с их курса женились на москвичках заблаговременно, чтобы после окончания института их никуда не послали, а оставили работать в столице. Фрейдину нечего было об этом беспокоиться. И так всем было ясно, что его оставят работать в Москве если не в самом наркомате, то в главке. Помимо того что был он одним из лучших студентов, он еще и лучше других знал жизнь. Поступил в институт, пройдя шахту и металлургический завод. Иногда, правда, вел себя как озорной и легкомысленный мальчишка. Никто не забыл, как среди бела дня он шагал по оживленным московским улицам в одних трусах и тапках. Но бывавшие у него порой вспышки мальчишеского озорства продолжались недолго, озорство прошло, почти не оставив следа.
Его товарищи не ошибались. Симон не имел задней мысли, когда женился на дочери заведующего кафедрой общественных наук Николая Дмитриевича Зубова.
Познакомился с ней Фрейдин на большом литературном вечере в студенческом клубе, где совершенно неожиданно для себя тоже выступил. Председатель вечера, известный комсомольский поэт, незадолго до того случайно побывал на заседании литературного кружка, когда Симон читал там свои последние стихи. Увидев Фрейдина на вечере в зрительном зале, он пригласил его на сцену и даже подсказал, что читать. Из пяти стихотворений, которые комсомольский поэт отобрал в прошлый раз для молодежного журнала, Симон наизусть помнил лишь три. И все три были о шахте. Кажется, никому не аплодировали так долго и громко, как ему, а среди участников литературного вечера были известные поэты, прозаики, драматурги. Симон понимал, что собравшиеся аплодировали ему так бурно потому, что он свой, их собственный поэт.
После вечера к нему подошла студентка, среднего роста девушка, с коротко подстриженными волосами и чуть прищуренными глазами на добром круглом лице. Подала ему чистый листок бумаги, назвала свои имя и фамилию и попросила автограф. Фамилия девушки была ему знакома.
— Заведующий кафедрой общественных наук нашего института Николай Дмитриевич Зубов случайно кем-нибудь вам не приходится? — спросил Симон, возвращая девушке листок бумаги со своей росписью.
— Николай Дмитриевич Зубов — мой отец.
Особого впечатления на Фрейдина тем, как она это сказала, Наталия не произвела, хотя произнесла она это с гордостью. Николай Дмитриевич Зубов нисколько не выделялся среди других заведующих кафедрами в институте и ничем особенным не запоминался. К тому же лекций у них на курсе не читал, если не считать трех-четырех раз, когда заменял их основного преподавателя. Насколько помнилось Фрейдину, Зубов производил впечатление очень эрудированного человека. Его лекции были насыщены цитатами из различных источников, и приводил он их наизусть, слово в слово. Читал он свои лекции, словно выучил их и ему нет надобности следить за собой, нет надобности бояться, что может что-то пропустить или сказать лишнее. В каждом произнесенном им слове ощущалась уверенность, как у человека, который не несет ни малейшей ответственности за сказанное, ибо ни одно слово ему не принадлежит, он лишь повторяет чужое. Николай Дмитриевич даже указывал по памяти, где и на какой странице можно найти все приведенные им высказывания. Студентов мало волновало, как он читает. Они не пропускали его лекций, потому что пропускать лекции вообще нельзя было, а не потому, что относились к этому гуманитарному предмету с той же серьезностью, как к техническим дисциплинам. Некоторые студенты вообще считали, что без этого предмета тоже можно быть инженером.
Для заведующего кафедрой подобные высказывания кое-кого из студентов не были новы. Он говорил о том на общем собрании. Выступление Зубова с многочисленными цитатами и формулировками еще сильнее удивило Симона; уже одним тем, что Николай Дмитриевич из прочитанного способен был запомнить столько наизусть, он вызывал к себе уважение. Симону трудно было понять, как успел он, Зубов, столько прочитать. Он ведь далеко еще не старый человек. Не так давно отмечали на кафедре его пятидесятилетний юбилей. Он не похож на человека, который день и ночь корпел над книжками. У него гладкое свежее лицо, и очков не носит. Только малость сутуловат, но не от чтения.
