Иван Яган - За Сибирью солнце всходит...
— Уже готова? Ну, ты молодец! Вот что значит...
— Вы прочтите, может, не понравится, может, что добавите...
Всеволод Сергеевич положил красивую седую голову в ладони, локтями уперся в полированный стол, на котором ничего лишнего: ваза с аккуратно заточенными карандашами, перекидной календарь да прозрачный плексигласовый ящичек для бумаги. Не успел я выкурить полсигареты, как Всеволод Сергеевич оторвался от чтения статьи, поднял на меня почти счастливые глаза, полные благодарности и удивления. Показалось, что последнюю страницу он даже не дочитал.
— Здорово! Молодец! Пойдет! Светлая у тебя голова... Да, слушай, ты уж давай это дело доводи до конца. Отвези сам статью в редакцию, у тебя там свои люди. Я тебя очень прошу...
— Тогда подпишите ее.
Всеволод Сергеевич направил перо в левый верхний угол первой страницы, развернул рукопись наискосок: привык так подписывать свои распоряжения и визы на заводских документах, Но сейчас он в нерешительности задержал перо над бумагой. Я помог ему, сказав, чтобы он расписался на последней странице, рядом со своей фамилией и должностью, напечатанными на машинке, Он завидно красиво расписался.
В промышленном отделе областной газеты прочитали статью и сказали: «Ничего, пойдет. Правда, не скоро, где-то в конце месяца. С местом у нас туговато».
Прошло несколько дней. Встретив меня в коридоре заводоуправления, Всеволод Сергеевич поинтересовался:
— Ну, как там наша статейка?
— Обещают опубликовать. В конце месяца.
— А что так долго?
— У них ведь много других материалов. Тоже свой план.
— Ладно, подождем.
К концу подходил месяц, а статья в газете не появлялась. Я ждал теперь ее появления не меньше, наверное, чем Всеволод Сергеевич, в глубине души даже начал чувствовать какую-то вину перед ним. При встречах он вопросительно смотрел на меня. Иногда в его взгляде я улавливал что-то вроде недоверия или сомнения. Держался Ерохин уверенно, как всегда. По взгляду Всеволода Сергеевича и обращению со мной я угадывал его чувства и мысли. Главный прекрасно и твердо знал, что он на голову выше начальника производства, на три головы выше любого начальника цеха и на пять голов выше газетчика. Единственное, что может газетчик — писать статьи. И если такой руководитель, как Всеволод Сергеевич, не может сам писать — то это нисколько не умаляет его достоинства и значения. Это такой же недостаток, как неровный ноготь на мизинце левой ноги.
Когда наступил новый месяц, Всеволод Сергеевич сказал мне:
— Месяц уже прошел, а что-то не вижу в газете моей статейки. Может, не будут печатать?
— Ну как же! Обещали ведь. На днях звонил, говорят, набрана, да из-за официальных материалов снимается. Не беспокойтесь, все будет в порядке.
— Хорошо, подождем, — Всеволод Сергеевич сказал это как-то грустно и обиженно. Конечно, он теперь думает, что я плохо написал статью и поэтому она не появляется.
Мне предстояло ехать на сессию в университет. Главный в это время исполнял обязанности директора завода. Увидев мое заявление на отпуск, вызвал к себе и сказал:
— Вот тут твое заявление на отпуск. На учебу едешь?
— Да, еду, Всеволод Сергеевич.
— А если я тебе не дам «добро», а?
— Как же?
— Да вот так. Ты же подвел меня, не печатается моя статейка.
— Будет статья, Всеволод Сергеевич, на днях...
— Не волнуйся, я ведь шучу. Подпишу я тебе... Давай, поезжай.
Перед отъездом я позвонил в газету.
— В полосе статья, — ответил заведующий отделом, — послезавтра пойдет.
Когда вернулся с сессии и пришел на завод, Всеволод Сергеевич встретил меня ласково, но не так, как в тот день, когда просил «помочь». О статье он ничего не сказал, хотя я видел ее в подшивке.
— Статья-то ваша вышла. Читали? — спросил я.
— Ах, да! Читал. Опубликовали-таки.
Присмотрелся я к нему и вижу, что уже прошло у главного чувство удовлетворения от первой публикации в областной газете. А как он волновался, как ждал появления статьи! Может быть, у него какие новые заботы? Действительно, Всеволод Сергеевич чем-то озабочен.
— Да, слушай, — будто между прочим, спохватился он, — вчера мне перевод за статью пришел. Так что делать-то будем с ними, с деньгами?
Такого оборота я не ожидал. Минуту подумал и сказал:
— Статья, ваша, Всеволод Сергеевич, — деньги ваши. Думаю, делить не будем...
— Я тоже так думаю, — тут же ответил Всеволод Сергеевич. — Ну, ладно, я тороплюсь...
Через месяц Ерохин снова забывал здороваться со мной.
...Выйдя от Центнера, я из редакции позвонил в приемную главного, попросил секретаршу Клаву соединить с Ерохиным.
— Кто спрашивает?
— Зайцев, из редакции.
После продолжительного молчания она сказала: «Он занят». Я поднялся на второй этаж заводоуправления, в приемную. Секретарша недовольно стрельнула глазами в мою сторону, расценив приход мой как недоверие, проверку и крайнее нахальство.
— Я же сказала, что он занят.
— Я подожду в приемной, иначе его не застанешь свободным. У него совещание?
— Нет, у него междугородный разговор.
— Вот и хорошо, — сказал спокойно я, — переговорит, и я к нему зайду.
Секретарша снова обожгла меня уничтожающим взглядом, но промолчала. «Словно цепная, — подумалось. — Вот уж предана. Будто я пришел убивать ее начальника...»
Минут через десять на столике глухо задребезжал звонок. Клава скрылась за двойной дверью главного, через минуту вышла. Я опять к ней с вопросом:
— Вы доложили Всеволоду Сергеевичу обо мне?
— Нет, у него сейчас будет совещание.
Секретарша, мгновенно сменив суровую неприступность лица на сладкую улыбку, набрала по телефону какой-то номер:
— Виктор Андреевич, в двенадцать — на совещание к Всеволоду Сергеевичу.
«Ну и автомат! Как можно так быстро перестроиться, перейти от одного состояния души к другому? Профессиональная тренировка? Тут если с утра чем расстроишься — до вечера не придешь к истинному меридиану...» Я встал, не глядя на Клаву, вошел в кабинет Ерохина.
— Здравствуйте, Всеволод Сергеевич! Я всего на три минуты.
Главный сидел за столом, низко опустив седую голову, кажется, что-то читал, а может, о чем-нибудь глубоко задумался. Он долго не поднимал головы, словно ничего не слышал. Когда я приблизился к столу, Ерохин медленно и вяло поднял голову, посмотрел на меня, как на незнакомого человека. Усталый его взгляд спрашивал: «Что у вас, кто вы такой?» Я ждал голоса главного и наконец услышал то же, что видел во взгляде:
— Что у вас?
— Вам известно, Всеволод Сергеевич, что на заводе работает комиссия парткома по подготовке вопроса о состоянии рационализаторской работы?
— Известно.. От меня чего вы хотите?
— Вашей помощи. Начальник БРИЗа всячески препятствует работе комиссии, отказывается без вашего разрешения предоставлять необходимую документацию, нужные сведения.
— А что же я могу сделать?
— Дать указание Центнеру, поскольку он ссылается на вас.
В это время в кабинет стали входить приглашенные на совещание руководители цехов и отделов. Ерохин тут же заговорил с ними, всем видом давая понять, что со мной разговор закончен.
— Всеволод Сергеевич, я вынужден буду обратиться к секретарю парткома, — сказал я. И главный, как бы между прочим, небрежно бросил, не взглянув на меня:
— Пожалуйста... Хоть в райком... Я пошел к Сенькову...
А на следующий день случай снова свел меня с главным. Я получил в парткоме пригласительный билет на собрание районного актива. Всех заводских делегатов на актив должны были везти на специально выделенном автобусе. Но я замешкался в одном из цехов, вышел за проходную, когда автобус с делегатами «показал хвост». Ни такси, ни попутного автобуса! А до начала конференции оставалось 15 минут. И тут к проходной подкатила бирюзового цвета «Волга». Я узнал машину главного. Подошел к шоферу:
— Во дворец едешь? Кто с ним?
— Один.
Я облегченно вздохнул: повезло. Вот показался главный. Смущаясь, обращаюсь к нему:
— Всеволод Сергеевич, вы во дворец? Можно с вами?
— Садись.
Нет, главный не просто снисходительно разрешил мне сесть в машину. Он так сказал «садись», как говорят попрошайкам: «На, да отвяжись от меня». Чувствовалось, что он крайне оскорблен нахальством газетчика, который после вчерашнего неприятного разговора посмел сесть в его персональную машину. Конечно, не скажешь: «нельзя»... Главный так опустился на переднее сиденье, что «Волга» сильно качнулась. Оглушительно хлопнула дверца. Я извинительно оправдывался:
— Понимаете, Всеволод Сергеевич, опоздал на автобус.
— Не надо опаздывать, — отечески буркнул главный.
— Само собой понятно, что нельзя, да так получилось, — не успокаивался я.
