Мечты сбываются - Лев Маркович Вайсенберг
Вооружившись складным деревянным аршином, записной книжкой и карандашом, подсунутым под каракулевую папаху — неразлучную с головой ее обладателя во избежание простуды, — тщательно обследовал, оценивал эксперт-специалист товар, попавший в «Скупку» на перепродажу. Если того требовало дело, Шамси не ленился опуститься на колени и подолгу внимательно рассматривал ткань ковра, определяя его качество — мягкость, прочность шерсти, количество узелков в квадратной единице основы.
Попадали в «Скупку» не только ковры, но и всевозможные изделия из ковровой ткани. Бывали здесь туркменские настенные мешки — широкие «чувалы» и узкие длинные «мафраши»; случалось здесь увидеть затейливый пятиугольный «осмолдук» — попону, в давние годы украшавшую спину верблюда или коня; неведомый ветер приносил сюда из закаспийских степей старинную «энси» — занавеску, некогда развевавшуюся над входом в кибитку. Многие из этих изделий домашнего обихода с течением времени превратились в предметы искусства, антиквариата, и не так-то просто было разобраться во всем их многообразии и пестроте даже эксперту-специалисту.
Время от времени слышалось в прохладной тишине магазина:
— Разверни-ка, Ильяс, большой дагестанский!
— Пересыпь нафталином тюменьский махровый и сверни его в трубку!
— Отложи-ка маленький карабахский налево!
Ильяс — юноша-рассыльный — с готовностью выполнял приказания Шамси, но стоило ему иной раз замешкаться или взяться не за тот ковер, как эксперт-специалист ворчал:
— Экий ты, Ильяс, бестолковый — до сих пор в коврах не разбираешься!
Однако знаниями своими и опытом Шамси с ним не делился, как, впрочем, не делился и ни с кем другим: распустишь язык, а другой человек, вобрав в свое ухо твои производственные и торговые секреты, тебе же затем нанесет ущерб.
Так велось среди ковроделов и торговцев коврами издавна. И все же бывали такие минуты, когда Шамси охватывало желание потолковать, поговорить с кем-нибудь по душам о тонкостях любимого дела. Но с кем? Шамси погружался в раздумье.
Сметливым малым был Бала-старший и много знаний успел приобрести от своего отца, с охотой помогая ему в ковроторговле. Но что поделаешь, если прибрал его к себе аллах еще отроком, не дав вкусить плодов от этих знаний?
Говорить о коврах с Ана-ханум? Четыре десятка лет прожила женщина с мужем-ковроторговцем и свыше десятка лет провела под одной крышей с искусницей-ковроткачихой, — а что ей, старухе, ковры? В былые годы только и знала, что из-за них с младшей женой грызться, и только и слышно было по всему дому: «Чертова мастерская!» А потом, когда магазин отняли и младшая ушла, стали для старшей ковры вроде хлама, который следует поскорей сбыть с рук, а на вырученные деньги стряпать вкусные обеды. Хороший обед, конечно, — важное дело. Но можно ли с такой женщиной толковать о коврах?
С дочерью говорить о коврах, с Фатьмой? Навещает она отца каждый день — благо живет неподалеку — приводит внука и девчонок. Жаловаться на дочку не приходится, хотя мало радостей приносит такая дочь отцу: без мужа, одна с тремя детьми-полусиротами. Ей-то уж, во всяком случае, не до ковров!
Горька, видать, испокон века доля женщины. Правда, в последнее время доля эта полегчала: теперь женщину не смей пальцем тронуть, ни даже крепким словом проучить. Чуть что — они в суд! Полегчало и Фатьме с тех пор, как стала она получать алименты от негодника Хабибуллы. На поверку, правильная, оказывается, эта штука — алименты: не голодать же детям при живом отце!
Толковать о коврах с сыном? Тот навещает его раз в неделю. Усядутся они, отец и сын, друг против друга за подносом с чайником и вазочкой варенья, и начнет сын рассказывать о своей школе, о товарищах, о Газанфаре, о промыслах. Не вяжется все это с коврами! Слушает отец и никак не поймет, чего больше приносят ему эти рассказы — радости ли за жизнь сына или печали за самого себя, за то, что не дал аллах счастья жить вместе с сыном и с Ругя…
К своим обязанностям эксперта Шамси относился добросовестно, старался оценивать товар строго по достоинству: не подобает старому знатоку ударить в грязь лицом.
Нередко все же его одолевали сомнения даже после того, как результат оценки был занесен в книжку, а иной раз и выплачены деньги за товар.
Производя оценку, Шамси, с одной стороны, чувствовал себя кем-то вроде хозяина и, руководствуясь этим, не считал возможным переплачивать деньги. Всему, как известно, своя цена!
Но, с другой стороны, ему казалось, что цена, назначенная им за ковер, недостаточно высока, и он не мог сдержать сочувственного вздоха, думая о владельце ковра: ведь продавали-то ковры большей частью люди в прошлом богатые, не с радости, разумеется, переступившие порог «Скупки». Он, Шамси, по собственному опыту знал, как трудно расстаться с любимым ковром, долгие годы радовавшим глаз, и какая гнетущая пустота образуется на стене или на полу после продажи такого ковра — словно кто-то живой, близкий навек покинул насиженное жилище.
И еще одно чувство с особой силой тревожило теперь Шамси… Вот кто-то приносит в «Скупку» товар, продает его, а «Скупка» принимает, покупает. Вот кто-то зарабатывает на этом, кто-то теряет. А ему-то Шамси, в сущности, какая прибыль, какая радость от всех этих дел? Как говорится: купил орехи, продал орехи, но осталось только щелк да щелк!
КОВЕР РУСТАМ-АГИ
Проработав некоторое время и осмотревшись, Шамси пришел к выводу, что работа в «Скупке» может дать ему, помимо скромной разовой оплаты за экспертизы, некоторый побочный дополнительный заработок. Не зря же в течение стольких лет вел он большие дела в собственном магазине!
Однажды, когда Шамси сидел за чаем и размышлял об этом, в дверь его дома раздался незнакомый стук.
Шамси сам открыл дверь и узнал в пришедшем Рустам-агу, близкого родственника покойного богача Мусы
