Николай Почивалин - Летят наши годы
— Не обязательно и Михаила Сергеича беспокоить надо было. Зашли бы сами. Что ж мы тут — не люди? Не понимаем?
Валентину предложили работать в семилетке преподавателем физкультуры, и он готов был расцеловать эту мужеподобную чудесную женщину.
— Света, я — в школе! — с торжествующим криком ворвался Валентин домой.
Не отнимая от полной груди дочку, Светлана поцеловала мужа, глаза ее сияли. Нет, рано или поздно, но обязательно в жизни все налаживается; для нее в этом «все» исполнение желания мужа было едва ли не самым главным.
Теперь Валентин ходил в синем спортивном костюме с широкой белой полосой на груди. Приучая ребят к спорту, он сам начал заниматься гимнастикой и легкой атлетикой, снова почувствовал себя по-армейски собранным, энергичным. Подтянувшись не только внешне, но и внутренне, Валентин, если так можно сказать о двадцатишестилетнем человеке, помолодел.
Он жадно впитывал в себя всю атмосферу школьной жизни. Вместо производственных совещаний, на которых шла речь об осточертевших ему стельках и подметках, Валентин ходил теперь на заседания педсовета; время занятий четко определялось звонками; с гибкими и проворными, как обезьянки, ребятишками заниматься физкультурой было одно удовольствие. Особенно же доволен Валентин бывал в те редкие дни, когда старая преподавательница математики прихварывала, и завуч, убедившись однажды в равноценности замены, спрашивал:
— Валентин Алексеевич, арифметику в пятом не проведете?
Промелькнула снежная теплая зима. В апреле Татьянке исполнился год, день рождения пришелся на субботу, и Кочины пригласили нескольких своих знакомых.
Гости разошлись поздно. Во втором часу ночи Светлана домывала на кухне посуду, Валентин, поджидая ее, сидел тут же, курил. В открытое окно доносились приглушенные теплым вешним воздухом паровозные гудки, полоснула во дворе светом фар запоздалая машина.
— Кто-то приехал, — машинально отметил Валентин.
Стучали к ним — настойчиво, уверенно, не считаясь с поздним часом.
Валентин открыл, и невольно отступил назад.
В дверях стоял офицер в кожаном пальто и в фуражке с голубым верхом. За ним виднелись еще несколько человек.
— Кочин? — спросил офицер, тесня Валентина в глубь коридора.
— Кочин, — бледнея, подтвердил Валентин. — А в чем дело?
Коридорчик заполнился, замок в дверях звонко щелкнул.
— Вот ордер, ознакомьтесь, — коротко сказал офицер, показывая какой-то листок.
В глаза бросились напечатанное типографским способом короткое слово «ордер» и крупно вписанная в машинописный текст девичья фамилия жены. Обыск.
— Что случилось, Валя? — удивленно спросила Светлана, выглянув из кухни с полотенцем в руках, и кротко вздохнула. Понятно, один раз она уже все это видела…
— Проходите, — очень спокойно сказала она, открыв дверь в комнату. — Только бога ради тише: дети спят.
Трое, вслед за Кочиным, вошли в комнату, четвертый остался в коридоре — на тот случай, если проснутся соседи. Так оно и получилось. Из смежной комнаты, ойкнув и испуганно запахивая полы коротенького халата, выглянула босоногая молодая женщина. Младший лейтенант непозволительно подмигнул ей и тут же, напустив на себя строгость, порекомендовал:
— Спите, гражданочка, вас не касается…
У Кочина меж тем производили обыск. Зачем-то отодвинули стол, лежавшая на скатерти целлулоидная кукла-голышка упала, сухо хрустнула под чьим-то сапогом.
— Попрошу аккуратнее, — сдержанно сказала Светлана, и Валентин поразился ее выдержке. Чем явственнее поднимался в нем нервный озноб, заставляя моментами стискивать зубы, тем спокойнее, кажется, становилась Светлана.
Поправив на детях сбившееся одеяло, — никто, кажется, не слышал ее короткого приглушенного стона, когда она склонилась над ними, — Светлана безучастно смотрела, как чужие руки обшаривали комнату. Отрешенными пустыми глазами следил за обыском и Валентин, разум и сердце отказались понимать то, что он видел.
Сержант подал майору плотную пачку конвертов, перетянутых резинкой, Светлана порывисто подалась вперед.
— Не трогайте! Это письма мужа. С фронта!
— Окажутся не нужными, вернем! — пообещал майор, засовывая письма в планшетку. — Одевайтесь.
— Куда? — едва не закричал Валентин, сорвавшись со стула и заслоняя собой Светлану. — А дети?!
— Дети спят, не кричите, — остановил майор. — Вы невнимательно прочли ордер. Там сказано — на обыск и арест..
— Слушай, майор! — горячо сказал Валентин, ему вдруг показалось, что с его глаз слетела пелена. — Все это бред! Я такой же офицер, как и ты! Коммунист. Ни в чем она не виновата. Нужно же разобраться!..
— Я выполняю приказ. — В непроницаемых, как стена, глазах майора на секунду мелькнуло или замешательство или простое человеческое участие. — Пойдемте, гражданка.
— Что взять с собой? — спросила Светлана.
— Ничего. Пусть муж зайдет утром, справится. Если что нужно — скажут.
— Завтра выходной, — очень глупо, снова перестав что-либо понимать, сказал Валентин.
— Мы работаем без выходных, — ответил майор, и было непонятно, насмешливо или грустно усмехнулся он.
— Не волнуйся, Валя, слышишь? — успокаивала Светлана. — Разберутся, отпустят, никакой вины за мной нет. Наташке скажи, что я поехала куда-нибудь. Татьянке утром свари кашу…
Наставляя мужа, Светлана не теряла самообладания, и только в последний момент, у машины, припала к нему, судорожно всхлипнула.
— К черту! — заорал Валентин, прижимая Светлану. — Берите и меня тогда!
— Тихо, ты! — испуганно и зло оборвал майор, с треском захлопнул дверцу машины.
Едва не сбив Валентина с ног, «Победа» тотчас рванулась с места, выскочила без огней в ворота. В тупом отчаянии Валентин пробежал за ней квартал, другой, и, запаленно хватая сухим ртом воздух, остановился…
Утро не только не принесло успокоения, но, наоборот, все усложнило.
В городском отделе МГБ ему сказали, что Светлану отвезли в Пензу. Оставив детей матери, Валентин отправился на вокзал.
В полдень он сидел уже в небольшом кабинете, напротив бритоголового человека в синем костюме и в галстуке, — на его моложавом чистом лице выделялись красивые, слегка подбритые брови.
Только что отказав Валентину в свидании с женой, человек выдвинул ящик стола, достал знакомую пачку писем; не хватало резинки, которой пачка была перетянута.
— Можете взять, — кивнул он. — По долгу службы я прочитал их. Хорошие письма. — Человек доброжелательно посмотрел на Валентина, по-дружески сказал: — Зря ты, товарищ Кочин, спутался с этой стервой.
Пальцы Валентина впились в ручки кресла.
— В равных условиях за такие слова бьют в морду! — глухо сказал он, опасаясь, что сейчас именно это и сделает.
— Не забывайте, где находитесь! — сдержанно посоветовал человек, его подбритые брови сошлись, вытянулись в подрагивающую струнку и медленно ослабли. — Ладно, я этого не слышал.
— Она моя жена, — голос Валентина сорвался от обиды.
— Так вот о жене. — Человек поднялся из-за стола, поправил безукоризненно повязанный галстук. — Я мог бы, конечно, и не говорить этого. Мой вам совет — обзаводитесь новой семьей.
— Ее убили? — в глазах Валентина потемнело.
— Ну что вы! — улыбнулся человек. — Просто вы вряд ли когда-нибудь увидите ее. И прошу извинить — должен уйти…
Пошатываясь, словно пьяный, Валентин дошел до вокзала, сел в поезд и всю дорогу, ничего не видя, смотрел в окно. Жить ему не хотелось, но даже скороговорка колес, больно отдаваясь в измученном мозгу, твердила о долге: дети, дети!..
Дети же чувствовали себя спокойнее, чем взрослые.
Раскрасневшаяся Наташа играла возле бабушки-дедушкиного дома с подружками и, очень занятая, только оглянулась…
— Мама не приехала?
— Нет… Она скоро приедет. Таня где?
— Спит. А у бабушки голова болит — плачет.
Валентин вытер заигравшейся дочке мокрый нос, поспешно отвернулся.
Утром Кочин зашел к директору школы объяснить, почему не был вчера на уроках; тот, не глядя на осунувшегося почерневшего физрука, огорченно сообщил:
— Получен приказ, Валентин Алексеевич. О вашем увольнении.
— Чей приказ?
— Завгороно.
Кусая губы, Кочин ринулся в гороно.
Девушка-секретарь пошла доложить о нем, неплотно прикрыла дверь кабинета. Через минуту оттуда донесся гневный бас заведующей:
— Скажи, что мы не можем доверять советских детей всякому проходимцу. Так и скажи!
Словно поставив точку, громко пристукнул костыль; кого-то толкнув, Валентин выбежал вон.
Беда редко ходит в одиночку. Вечером этого же дня бюро горкома исключило Кочина из партии: «За сожительство с дочерью врага народа» — так было сформулировано.
