Самуил Гордон - Избранное
— Я его сильно любила. — Найла теперь уже сама прижала Симона к груди, не желая, вероятно, чтобы он смотрел на нее. Это мешало бы ей объяснить ему, кто был тот, кто так жестоко наказал ее. Симон первый, кому она рассказывает об этом, от него она не может и не должна ничего скрывать, иначе завтра, и послезавтра, и все остальные дни он будет смотреть на нее и думать про нее, как в первую ночь, когда она оставила его у себя в комнате. — Он не так красив, как ты, в тебя молодая девушка способна влюбиться сразу, хотя никогда, наверное, не будет с тобой счастлива. В такой любви страданий всегда больше, чем радости. И знаешь, что я тебе скажу: лучше испытать такую любовь, чем любовь без страданий и радости. Я изведала и то и другое, но совсем в ином смысле. Познакомилась я со своим мужем, когда была на третьем курсе консерватории. Я ее не закончила, ибо вскоре после нашей свадьбы Амета, так зовут моего мужа, послали на длительный срок за рубеж в научную командировку, и он взял меня с собой. Из-за этого я была вынуждена бросить учебу. Но я не жалею об этом. Великой пианистки из меня все равно не вышло бы.
— Откуда ты знаешь?
— Я не из тех, кто любит себя обманывать. — Найла закрыла ему рот теплыми своими ладонями — пусть, мол, не перебивает. — Амет тоже сильно любил меня и, хотя знал, что то, чего требует от меня, может погубить нашу любовь, скрывать не стал и сказал мне о том до свадьбы. Он не хочет, сказал он, иметь детей. Почему? Отчего? Ответов у него была уйма. Привел даже в пример некоторых своих знакомых. Все женаты, но ни у кого нет детей. Я согласилась, я ведь была очень молода и не понимала, что это значит для женщины. В конце концов, я могла в будущем отказаться от данного слова или, в крайнем случае, разойтись с ним и выйти за другого. Я хоть и не была большой красавицей, но не относилась и к тем, кому нужно искать жениха.
— Тебе и сейчас не нужно.
Найла, словно только в эту минуту заметив свою наготу, натянула до шеи легкое одеяло и, прерывисто дыша, продолжала:
— Но я его очень любила, чтобы такое когда-нибудь могло прийти мне на ум. Моя любовь к Амету перетягивала все. И так мы прожили почти пятнадцать безмятежных лет. Не помню, чтобы мы когда-нибудь всерьез ссорились. Моя любовь к нему, как говорят в таких случаях, делала меня слепой и глухой. Бывало, порой он уезжал в экспедицию на два-три месяца. Но он всегда был спокоен, уверен во мне, и я в нем тоже. С мыслью, что у нас не будет детей, я давно свыклась и перестала терзать себя…
«И вдруг», — чуть не подсказал Симон, почувствовав по тому, как она замолчала, что Найла не знает, как продолжать дальше. Но Найла не сказала ни «и вдруг», ни «внезапно», к чему прибегают в подобных случаях, о чем-нибудь рассказывая. Просто с большим трудом стала произносить слова:
— Месяца полтора назад мой муж уехал на целый год в очень далекую экспедицию. Прибирая после его отъезда кабинет, комнату, где ты живешь, я увидела среди разбросанных на столике бумаг письмо… Письмо к его дочери Оле. Очевидно, в сильной спешке он забыл отправить его, хотя человек не рассеянный. Во всяком случае, не в такой мере, чтобы потерять осторожность.
— Дочери?
Если бы Симон произнес это еще громче, до Найлы все равно не дошло бы. Ему стало как-то не по себе от огня, вспыхнувшего в ее глазах.
— Это случайно найденное письмо, как буря, ворвалось в меня, все перевернуло, все во мне разметало и раскидало, натворило такого, что я сама себя испугалась. Что со мной тогда творилось, не перескажешь… Сколько книг я прочитала, сколько симфоний слышала о любви, о ревности, о загадочности человеческой души, но я пока не встретила того, кто мог бы мне объяснить, что это такое, растолковал бы мне, что тогда пробуждается в человеке и почему это способно вознести его к самым высоким вершинам или ввергнуть в самые зияющие глубины, сделать его великим или ничтожным, всевидящим или слепым. Жестокая ревность не сделала меня ничтожной и слепой. Она ужасна, опасна, но проходит.
— В жизни все проходит.
— Нет, не все, — перебила его Найла и, незаметно для себя, снова перешла с ним на «вы». — Я вас понимаю. Хотите сказать, что мой муж не исключение, что вообще редко встречается мужчина, кто всю жизнь верен жене, а жена верна ему, и что все это знают, но закрывают глаза. Может быть, это и на самом деле так. Мне не приходилось над этим задумываться. Во мне пылал пожар, гнев женщины, у которой отняли величайшую радость в жизни — быть матерью. В то время как радости быть отцом он себя не лишил!.. Не знаю, может быть, мне не следовало ездить туда. Но на конверте его рукой был написан адрес, и я ничего не могла с собой поделать.
И снова, незаметно для себя, перешла с Симоном на «ты».
— К чему я тебе так подробно все рассказываю? Потому что без этого ты можешь не так понять все, что случилось между мной и тобой… Неважно, как и каким образом я встретилась с ними, с матерью и с их дочерью. Я, понятно, выдала себя не за родственницу моего мужа или близкую знакомую, а за женщину, которая работает с ним в одном учреждении. Проведав, что я собираюсь ехать сюда в командировку, он просил передать им от него живой привет. Любви между Олиной матерью и моим мужем не было. Они встретились случайно лет девять назад, когда он был в командировке. Она работала тогда в гостинице, где остановился мой муж. Амет не клялся ей в любви, когда однажды вечером она задержалась у него в номере. Она знала, что у него жена и что у нас нет детей.
Почему? Ни она о том не спрашивала, ни он того не говорил. Но когда Амет узнал, что она забеременела, то не возражал против ребенка. И фамилию решил дать ребенку свою. Но жена не должна об этом знать, для нее все должно оставаться тайной. Она заверила его, что я об этом никогда не узнаю. Но от меня, выдавшей себя за его сотрудницу, ей скрывать нечего, коль скоро я и так все знаю.
Луна скрылась. И в комнате на картинах погас желто-голубой свет горящих свечей.
— Нет, человек никогда не поймет, что с ним происходит, когда неистовствует в нем буря. Труднее всего понять самого себя. — Найла легла на подушку повыше, чтобы легче было дышать. — Теперь все, что происходило со мной в тот вечер, когда я вернулась оттуда домой, кажется мне диким. Меня охватило желание отплатить ему тем же. Мне было все равно с кем. Да, все равно. Я заранее купила два билета на последний сеанс в кино. Как только в кассе распродали все билеты, я пошла навстречу потоку людей, направлявшихся туда. Будь среди тех, кто спрашивал, нет ли у меня лишнего билета, ты, я, наверное, отдала бы его тебе. Нет. Тебе тоже нет. Я сама не знала, кого жду, кого ищу. Я только знала, что отдам билет мужчине и что не стану возражать, если потом пригласит меня к себе. И позволю ему, как слепая, увести себя за собой. А может быть… может быть, приглашу его к себе. Все могло тогда со мной приключиться. Буря, когда она неистовствует в тебе, не разбирается, она сметает и опрокидывает все на своем пути. Да хранит тебя бог от этого. У меня где-то завалялись те два билета. Я и не продала их, и в кино не пошла. Но желание отплатить тем же мужу меня не покидало. Оно преследовало меня, не отставало, донимало. Ты не первый, кому я послала почтовую открытку, прочтя в вечерней газете объявление о том, что ищут комнату. Ты и не единственный, к кому я сначала хорошенько приглядывалась, подойти ли мне к нему или нет. Но ты единственный, к кому я подошла и остановила уже в самых дверях. Вероятно, так было суждено. Или ты в это не веришь?
— Комсомолец не может в это верить.
— В молодости я тоже была комсомолкой, а все же верю. Прежде чем подойти, я сначала как следует к тебе присмотрелась. Почувствовала, мне самой трудно это понять, что если мне еще суждено стать матерью, то отцом моего ребенка будешь ты.
— Что? — От неожиданности Симон сел.
— Не пугайся. Тебе ничто не грозит. Молю тебя только об одном: если мне еще суждено счастье стать матерью, не открывай ребенку, кто его настоящий отец. Клянусь тебе, придет время, я сама ему все открою.
— Ну, а мужу?
— Мужу? — переспросила Найла, словно совсем забыла, что у нее есть муж.
— От него такое ведь не скроешь.
— Мне безразлично, как он все примет. Так или иначе, я готова ко всему… Не думаю, что из-за этого он со мной разойдется. Я знаю его не первый день. Он меня страшно любит. Он со мной не разведется.
— А если…
— Я не нуждаюсь в его помощи, и я не боюсь.
— Но если он все же разведется с тобой?..
— Тогда ты женишься на мне, хочешь сказать? Дитя, — И она громко рассмеялась. — Мне тридцать шесть лет. Понимаешь? Тридцать седьмой год, а ты, можно сказать, по сути еще мальчишка, хотя уже и отец. Через два-три года, если не раньше, ты бы меня бросил.
— Я бы тебя не бросил. Я тебя люблю.
— Ну вот. Я ведь предупреждала, чтобы ты в меня не влюблялся. — Радуясь тому, что ее ожидает, Найла прижалась к нему и страстно поцеловала.
