Л. Пантелеев - Том 1. Ленька Пантелеев
Хоть и не воровал Коська раньше, а все-таки хитрости у него хватило: здесь вылезать не стал, а пополз в самый конец платформы. Там высунулся, посмотрел по сторонам, вскочил и зашагал не оглядываясь.
Идет, а сердце у него как рыбка бьется. И стыдно ему и радостно. Теперь-то уж он сыт будет. Теперь только загнать надо краденое.
А как подумал, что краденое, опять уши горят.
Думает: «Нет, не украл ведь я. Ведь сама корзинка упала, я только за ремешок потянул».
«А зачем же, — думает, — убегаешь? Чего ж ты тогда плетенку бросил, если она не краденая?»
Сам думает, а сам все шагу прибавляет. Знает, куда ему теперь идти надо — на Кордон. Там один человечек живет, одноглазый Яшка Каин, он краденым торгует.
Каин пьяный на огороде сидел, в карты играл с маленькими ребятишками. Он думал, что Коська стрелять пришел. Прогнал его.
— Иди, — говорит, — к черту! Надоели вы мне, рукосуи… Работать надо, а не христарадничать.
Коська не обиделся, не ушел. Постоял, ногу поднял, желтый ботинок показал:
— Покупай — продам.
Каин посмотрел, пощупал. Видно, понравились.
— Сколько? — спрашивает. А сам карты засаленные тасует.
— Червяк давай, а меньше ни копейки.
Засмеялся Каин:
— Ишь фартовый какой! По-фабричному за левый товар хочешь? А тимак не возьмешь?
Это он по-воровскому. Обиделся Коська:
— Ты дело говори. «Тимак»! За такие колеса на базаре два червяка просят. Бишка монет давай, а меньше ни копейки.
На пяти рублях и сговорились. Коська сразу богатым стал. Сразу фасона прибавил. Рубаху достал, бритву, мыло, книги, портрет. Только сейчас и разглядел его, этот портрет. Там девчонка, однолетка Коськина или чуть побольше, на карточку снята. У девчонки нос кверху вздернут, глаз левый прищурился, смеется, что ли? А на шее галстук, как у пионеров, только черный. И глаза, и губы, и волосы — тоже все черное. А щеки белые, неживые.
За рубаху Каин дал три рубля, да за бритву — полтинник. За мыло и за ремешок гривенник накинул. А книги полистал и не взял.
— Не интересуюсь, — говорит. — Это книги политические, а я читаю только романы Александра Дюмы.
И портрет тоже не взял.
— На кой мне, — говорит, — чужая фотокарточка!
— Я, — говорит Коська, — дешево отдам. За пятачок отдам.
— Не надо. И за копейку не возьму. Можешь ее дома на рояль поставить.
Ну что ж, не хочешь, не надо. Коська теперь не горюет. Коська прямым путем — на базар.
За книги маклак в книжном ряду два рубля заплатил. Коська не торговался. И за рубль отдал бы. Портрет остался, выкинуть хотел, потом подумал: «Спрячу, может, потом когда и пригодится». Сунул на живот под рубаху, сосчитал деньги и пошел барином по базару.
До вечера по базару шлялся. С деньгами не скучно. Первым делом большую бутылку молока топленого выпил и булку французскую съел. Потом смородины фунт, потом брынзы, сала… В белой палатке мороженого маленькими стаканчиками на целый рубль сожрал. Папиросы «Раковский» курил. Встретил Митьку Ежика, такого же, как он, беспризорника. Забыл, что поругались они намедни с Ежиком, тот его «вшивым стрелком» обозвал. Ничего, Коська простил Митьку, накормил его да еще полтинник подарил. Жалко, что ли, если у самого есть!
И когда ночевать Коська пошел, тоже шамовки с собой побольше прихватил.
Ночевал на пустыре у мельницы паровой. Там из деревянных щитов такой вроде шалашика был устроен. Это они еще с Ежиком сделали, когда друзьями были. Вместе и ночевали здесь, пока не поругались.
Еле доплелся Коська до своего логова: совсем разморило его от непривычной сытости. Сел около шалашика, папироску «Раковский» достал, сидит, дымит, отдыхает. За спиной у него стена гладкая и высокая — мельница. За стеной день и ночь стучит что-то, словно поезд. Машины, должно быть, какие… А у стены над Коськиной головой фонарь электрический всю ночь качается.
Докурил Коська папироску, стал свои припасы в шалаш укладывать: буханку пеклеванного, колечко колбасы, конфетки, махорку полтавскую… Портрет из-за пазухи вынул. Хотел тоже заначить, потом думает: посмотрю от нечего делать. Лег животом на сырую траву, положил перед собой, стал смотреть. Девчонка, как и раньше, глядит. Нос кверху вздернут. Левый глаз усмехается.
Смотрит Коська на девчонку и думает:
«А ну как зашевелится она сейчас, откроет рот и скажет: „А и сволочь же ты, Коська, шантрапа ты беспризорная. Какое ты имел право украсть меня вместе с ботинками и книжками политическими?!“»
Но нет, знает Коська — не оживет девчонка. И жалко ему немножко, что не может она заговорить, не может даже чуть-чуть подмигнуть ему, Коське, серым своим веселым глазом.
Не стал Коська прятать карточку, а повесил ее у себя в шалаше. Вместо гвоздя щепочку взял и приладил в уголке на стенке.
И стало как будто веселей в его логове.
Спалось Коське плохо. Часто просыпался он, душило его что-то — объелся, наверно. И все-таки каждый раз он не мог утерпеть — то хлебца откусит, то от колбасы кусочек отщипнет, то конфетку начнет сосать.
А под утро заснул крепко и увидел во сне, что он у себя дома, в деревне, что он еще маленький, что живы еще и матка его и отец. Сидит он, Коська, на лавке, плетет из кудельки кнутик, а сестренка его Саша — тоже живая — сидит рядом и мягким деревянным гребешком чешет ему волосы…
А когда проснулся утром Коська и увидел над головой портрет, понял, чем он ему так полюбился: девчонка-то с веселыми серыми глазами на сестру его Сашу похожа.
Пришли дни плохие. Опять на колун сел Коська — совсем брюхо подвело.
Осень уже настала, дожди часто шли. Земля холодная стала и голая, без одной травинки. Бывало, с утра до ночи не вылезал Коська из своего логова. Дрожь пробирала от сырости.
Вот лежал он раз у себя под щитами. В животе кишки стянуло: со вчерашнего утра хлеба Коська не нюхал. Со вчерашнего дня все раздумывал, где бы хоть пятачок на шамовку достать. А где ж его достанешь, пятачок, если не везет человеку? А не везет Коське — хуже и не придумаешь. Третьего дня на станции чуть под поезд не попал — на ходу из вагона выскочил. Убегал от мужика, у которого пилу из-под лавки вытянуть хотел, прыгнул — и прямо на рельсы. А вчера его хохлушка кочергой огрела по спине. Коська у нее во дворе полотенце с веревки неловко дернул.
Нет, не умеет Коська воровать. Не выйдет из него порядочный вор — это и ребята говорят, и сам он видит.
И «стрелять» разучился. Пойдет милостыньку просить, а глаза у него бегают: люди сразу видят, что он за человек такой.
— Иди, иди, — говорят. — Знаем мы, какой ты сирота. Вор — по глазам видно.
Лежал Коська в шалаше и думал: продать бы что! Нечего. Все богатство на нем. Сквозь рубаху голый живот виден, голова не покрыта, ноги не обуты, штаны на трухлявой тесемочке держатся.
И тут он портрет увидел.
«А что, — думает, — загнать, что ли? Может, на фунтяшник хлеба дадут. Или хоть на полфунта».
Жалко ему портрета. Да что ж поделаешь. Правду люди говорят: голод не тетка. Вздохнул Коська, посмотрел напоследок на девочку, снял карточку со стены, разгладил ее кое-как, пыль вытер, дырку от гвоздя пальцем затер и потопал на базар.
На базаре вынул портрет, ходит, размахивает им, кричит:
— А вот кому? Дешево отдам!
Люди не глядят даже. Мимо проходят.
Коська еще громче кричит. Еще пуще размахивает портретом. Баба толстая идет. Он бабе в лицо свой товар тычет:
— Тетенька, купите патрет.
Баба пухлой рукой махнула, не посмотрела даже:
— А ну тоби к бису. Що це за патрет.
Другая баба долго стояла, рассматривала портрет. И так на него поглядит, и вниз головой повернет, и на свет посмотрит. Потом головой покачала, вздохнула, сказала Коське: «Бить вас, мазуриков, надо», — и пошла дальше.
А Коська уж еле ходит. Еле ноги таскает. И голос у него охрип.
«Хоть кусочек, — думает, — хоть корочку дали бы».
И вдруг подходит к Коське человек. Бородатый. Высокий. В белой рубахе. В веревочных чувячках на босу ногу. Увидел портрет, выхватил у Коськи из рук:
— Это что такое?
Сдрейфил Коська. Уж бежать хотел, да не может: ноги не бегут.
— Где взял? — спрашивает бородатый, а сам так и рыщет глазами по Коськиной карточке.
— Это моя вещь, — говорит Коська. — Патрет называется.
— Вот как? Портрет? А это чей портрет?
— Ну, как чей? Сестренка это моя.
Усмехнулся бородатый в свою черную бороду.
— Хорошая у тебя сестренка. А зовут ее как?
У Коськи еле язык ворочается.
— Саша, — говорит.
Опять смеется бородатый.
— Гм. Саша? А может быть, Наташа? Ты что же это, купец, выходит, сестренку свою продаешь?
— Продаю, да, — говорит Коська. — Деньги очень нужны.
— А сколько хочешь?
Видит Коська: понравилась человеку вещь, — значит, можно цену и побольше заломить.
