Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

— И по геометрии, — ввернула Мара.

Позже Нина раздумывала над тем, как бы все сложилось, если бы не случайность — в этот день она потеряла талоны на сахар. Помчалась в школу — может, там выронила.

В пустом классе сидела Антохина и деловито жевала черствую булку.

— Я так и подумала, что ты потеряла, — проговорила она, протягивая Нине талоны, — уж хотела к тебе идти, да не знаю, где ты живешь.

— Вот спасибо, — обрадовалась Нина, — знаешь, меня бы Африкан за них заел.

— А кто такой Африкан?

— Тут один. Почему ты домой не идешь? Пойдем вместе.

Кира, как что-то обычное, пояснила: дома у нее нет, а значит, и идти некуда. Нет, никто ее не выгонял. Просто она далеко живет, на маленькой железнодорожной станции. Приехала в город, чтобы закончить школу второй ступени и поступить в вуз. Надо снять комнату или койку. Вот поест и пойдет искать. Нина пришла в восторг от Кириной самостоятельности: нет жилья и не унывает. Решение пришло мгновенно. Нечего ходить куда-то искать комнату. Кира пойдет к ним. Основное — уговорить отчима. Мама, конечно, согласится, мама у них сама доброта. Кира убедится. У них так пусто без Кати. «Катю никто не заменит, — подумала Нина, — но будет вместо Вари новая подруга».

Мама, как и ожидала Нина, встретила Киру очень приветливо: «Отдельной комнаты у нас нет, если Кира согласна поселиться в вашей комнате, пусть живет. Только сначала надо поговорить с Африканом Павловичем». К удивлению сестер, отчим охотно согласился.

— Пущай живет, места всем хватит.

Его манера нарочно коверкать слова, считая это духом времени, обычно возмущала Нину. На этот раз она промолчала.

— Бывает же он добрый, — с раскаянием сказала Натка.

Почему-то Кира больше сошлась с Наткой. Кира, оказалось, любила душещипательные романсы и распевала их с Наткой. Но свободного времени у нее становилось все меньше — она постоянно заседала, то в ячейке, то в учкоме, даже в педсовете.

Раз Шарков (его избрали старостой группы, а Королькова — председателем учкома) сказал Кире:

— Антохина, ты не сильно-то загибай. Долг комсомольца-общественника — не отставать в учебе. По алгебре до сих пор хромаешь.

— Ты принципиальный товарищ, — Кира тряхнула Шаркову руку. — Спасибо. Учту твое замечание. — И вышла из класса.

На скуластом некрасивом и умном лице Шаркова мелькнула ироническая усмешка.

Они были вдвоем в классе: Шарков что-то чертил, Нина подбирала Лене задачи.

— Как ты с ней дружишь? Вот что меня удивляет, — сказал Шарков. — Она у тебя сдула сочинение?

— Мы все сдуваем, — улыбнулась Нина, — даже Корольков. Только он это делает втихаря. Впрочем, он не сдувает, а принимает помощь от товарища.

— Я читал твое сочинение. Здорово ты про Базарова написала. — И без всякого перехода: — Почему ты в комсомол не вступаешь?

— Почему? А меня примут?

— Конечно. Ты хороший товарищ. Я знаю, что ты еще с осени уроки даешь. Поговори с Антохиной, она же у нас секретарь ячейки. Уж кого-кого, а тебя она знает.

В тот же вечер Нина завела с Кирой разговор о комсомоле. В их комнате, как когда-то в детской, три кровати, обшарпанный письменный стол, громоздкий гардероб и «остатки прежней роскоши» — два ковра. Вероятно, ковры не сохранились бы, но уж очень их моль побила, и покупателей на них не нашлось. В комнате тепло: Африкан, никому не доверяя — «только дрова переводите», — топил печи сам.

В печной трубе подвывал ветер, к вечеру задурила метель, кидалась в окна снегом, пыталась сорвать ставни с крючков; ставни скрипуче жаловались. Нина забралась с ногами на кровать и занялась штопкой чулок. Хорошо сидеть в такие вечера дома, в тепле и вести задушевные разговоры.

Кира сидела на своей кровати, теребила струны гитары, что-то вполголоса напевая. Поймав Нинин взгляд, Кира спросила:

— У тебя, что, голова болит?

— Кира, скажи мне… Только правду. Меня в комсомол примут?

Кира сжала струны в горсть и сразу же все выпустила. Струны вразброд тренькнули. И это треньканье почему-то насторожило Нину.

— Как тебе объяснить…

— Объясни, я ведь не слабонервная барышня, — проговорила Нина, пытаясь не выдать своего беспокойства.

— А это как сказать. Вот ты уже и обижаешься!

— Что мне обижаться! Ты-то ведь не слабонервная, — сказала и с тоской подумала: «Не то. Не так мы разговариваем».

Кира поджала губы. Кажется, и она обиделась. Отложила гитару, и снова струны тренькнули, но на этот раз еле слышно.

— Если хочешь, скажу тебе с комсомольской прямотой, — голос Киры прозвучал привычно уверенно, так она говорила, когда выступала на школьных собраниях, зная, что ее слушают.

— Ну, чего ты тянешь? Говори!

— Скажу. Ты — неустойчивый элемент.

— Докажи!

— Докажу. Во-первых, любишь упадочные стишки…

— Какие стишки?

— А Есенин? «…Под низким траурным забором лежать придется так же мне…» Что, скажешь, не переписывала стишков… В общем, про всякую чертовщину.

— А ты подглядывала?

Упрек не подействовал на Киру.

— Ты сама их везде разбрасываешь, — в ее тоне ни на капельку не убавилось самоуверенности.

— Ну и что ж, что разбрасываю. Ты письма свои тоже разбрасываешь, но ведь я же их не читаю. Ладно, что же еще, кроме Есенина? Что во-вторых?

— Ты всегда всех высмеиваешь. У тебя презрительное отношение к простым людям.

— Это к кому же?

— Скажешь, ты не высмеиваешь Королькова?

— Но разве ты не понимаешь, какой он? Подлиза. Каждого подсидеть хочет. Вечно во все длинный нос сует…

— Вот видишь! Видишь, как ты свысока оцениваешь товарища!

Неизвестно, чем закончился бы этот разговор, если бы не пришли Натка с Юлей. Подружки потащили Киру в столовую разучивать новую песню.

Нина поспешно улеглась в постель, накрылась одеялом с головой. «От себя говорит Кира! Или все в ячейке считают ее такой? Презрительное отношение! Тоже придумала. Что сказать Шаркову? Ну, сказала бы, что я плохая общественница. Справедливо? Справедливо. Хотя, когда мне в школе оставаться? Ей-то что — придет домой, а я ей обед приготовила. Жаль, что я про это не сказала. Нет, некрасиво обедом попрекать… Пойти и рассказать бабушке? Бабушке теперь не до них. У Коли сынишка, и Коля к ним не приходит. Говорит, что некогда. А еще и потому не приходит, что не любит Африкана…»

Вошла Натка, окликнула Нину, но она притворилась спящей.

К Нининому удивлению, Кира утром заговорила с ней как ни в чем не бывало. Нина отвечала сдержанно. По дороге в школу Кира участливо сказала:

— Если ты перевоспитаешься, мы тебя примем в комсомол. Но учти: с твоим социальным происхождением это не так-то просто.

Нина прибавила шагу. Кира что-то говорила. Нина не вслушивалась в ее слова.

— Может, ты обиделась…

Нина просто не могла слышать этот низкий голос, уверенно печатавший слова, и она побежала.

Кира что-то кричала ей вслед.

В школе все перемены просидела в классе, уткнувшись в книгу. Раньше всех удрала из школы. Никого не хотела видеть. Но Шарков догнал ее за углом. Молча пошел рядом.

Улицы тонули в сугробах. На крышах одноэтажных домишек снег горбом навис над окнами. На воротах и заборах белая волнистая кайма. Все белым-бело, даже больно глазам. Желтое солнце в синем небе, холодное и далекое.

— Говорила с Антохиной? — спросил Шарков.

— Она сказала, что мне надо перевоспитываться, — нехотя ответила Нина.

— Ишь ты, заправляет, — усмехнулся Шарков, — всем нам надо перевоспитываться. Ей, между прочим, тоже не мешало бы. Не читала в газете статью о комчванстве? Я ей дал эту статью почитать. А еще какой «тезис» она выдвинула?

Нина сняла рукавичку и прихватила снегу.

— Еще… Социальное происхождение у меня неподходящее.

— Мало ли что. Братва из губкома говорила — приняли они даже одного дворянского сына. Потому что свойский парень. Понятно?

— Понятно.

— Ты, того… Не расстраивайся. Я агитну в ячейке…

— Нет, пожалуйста, не надо, — попросила Нина. — Знаешь, я действительно еще не готова. У меня с общественными нагрузками плохо. Вот попрошу какую-нибудь нагрузку и тогда… Ладно?

— Ладно, — не очень охотно согласился Шарков.

— А из чего в губкоме заключили, что этот дворянский сын — свойский парень?

— Школу кончил и пошел работать кочегаром на паровоз. Молодец.

— Конечно, молодец. Важно ведь, какой ты сама станешь, — Нина сказала это почти весело. Запустив снежком в забор, сунула озябшую руку за пазуху. — А ты кем собираешься быть?

Он, видимо, обрадовался, что она не унывает. Кем быть? Он уже выбрал. Отец его был шахтером на копях. Завалило его… Много тогда шахтеров погибло. Отец раз брал его с собой в шахту. Ну, если бы ад существовал, то в аду было бы так же. Черное, мокрое подземелье. Давит на тебя низкая кровля, стены давят, тьма сплошная… В общем он пойдет в горный. Надо перестраивать шахты. Это уже точно. Уголек-то нужен. Ленин что сказал: коммунизм — это Советская власть плюс электрификация. Уголь дает электричество. Значит, сейчас это самое важное. В шахте очень много зависит от грамотного инженера. Нельзя, чтобы люди погибали…