Борис Изюмский - Алые погоны
Артем не рад уже был, что пообещал, но делать нечего: назвался груздем…
— Ну, пока! — щелкнул он каблуками и, отдавая честь, поднял ладонь к фуражке так медленно, словно на руке висела гиря.
Артем смущенно рассказал Алексею Николаевичу о своем обещании. Капитан Беседа с готовностью поддержал его, мгновенно оценив открывающиеся возможности. Он заставил Артема дважды переписать конспект рассказа о Суворове, кое-что сам дополнил, взял в историческом кабинете училища альбом о Суворове и вместе с Артемом отправился в назначенный час в школу.
Они шли улицей, залитой солнцем. Май разбросал по земле зеленые сережки тополя, затопил город молочной пеной цветущих садов. Над нежнорозовым яблоневым цветом навис несмолкаемый пчелиный гул.
По дороге воспитатель давал последние наставления.
— Когда зайдем в школу, фуражку не забудь снять…
— Да вы не бойтесь, я не подведу! — уверял Артем, приноравливаясь к широкому шагу офицера. В одной руке Каменюки свернутая карта, в другой — альбом.
«Ишь ты, самоуверенный какой», — с опаской подумал капитан. Но краснеть ему действительно не пришлось. Артем держал себя безупречно: со стороны посмотреть — прямо изысканнейше воспитан! Его невозможно было ни в чем упрекнуть. Прежде чем приступить к докладу, он догадался даже (совершенно самостоятельно, об этом ему не говорил Алексей Николаевич) спросить пожилую учительницу: «Разрешите начать?»
«Правильно, правильно, — мысленно похвалил Беседа, — именно у нее и следовало спросить, а не у меня».
Учительница посмотрела на своих детей: мол, слышали? Учитесь! И разрешила.
Школьники уставились на Артема с нескрываемым восхищением. Вот это парень! Пуговицы мундира сияют, на воротнике какие-то штуки золотые, на брюках прямо генеральские лампасы, белые перчатки он небрежно положил в фуражку. А как говорит — заслушаться можно! И про Измаил, и про Швейцарский поход, и даже точно объяснил, почему училище Суворовским называется. Сам такой выдержанный, но видно, если тронешь — в обиду не дастся!
Каменюка чувствовал себя великолепно: откуда только появилась уверенность жестов, спокойная рассудительность! Он не важничал, не «задавался», но маленькая фигурка его буквально излучала достоинство.
— Я вот вам кусочек прочитаю на память, — сказал Артем, — это Александр Васильевич Суворов племяннику своему написал. Конечно, можно своими словами… Но лучше я — точно.
Каменюка обвел всех взглядом, словно бы говоря: «Вы только послушайте, послушайте», и, вздернув раздвоенный подбородок, начал:
— «Будь отважен, но без запальчивости, подчинен без унижения, тверд без упрямства, скромен без притворства… Утомляй тело свое, дабы укрепить его больше…» — Артем перевел дух. — Это значит, — не выдержал он, чтобы не пояснить: — тяжело в учении — легко в бою. Ясно?
— Ясно, — ответили слушатели, вконец покоренные.
— Ну вот, пойдем дальше, — явно подражая майору Веденкину, произнес Каменюка. — «Будь умерен в своих нуждах и бескорыстен в поступках…»
Над второй партой поднялась рука.
— Бескорыстный — это когда на деньги не жадный?
— Верно! — подтвердил Каменюка и, подумав, добавил: — И когда стараешься для других, а о себе не думаешь! «К службе Отечества своего, — продолжал он, — являй искреннюю ревность! Будь терпелив в военных трудах, в несчастье не унывай и не отчаивайся!»
Когда Артем кончил, посыпались вопросы. На один из них — сколько наград было у Суворова — он не смог ответить, собрался было честно признаться: «Сейчас не помню, узнаю, скажу», но на помощь подоспел капитан Беседа, и Каменюка солидно поддакнул:
— Точно! Девятнадцать…
Со средней парты встал востроносенький русый паренек в синей косоворотке. Желая показать и свою воинскую искушенность, он повернулся к капитану Беседе.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу докладчику?
— Обращайтесь! — Морщинки у глаз Алексея Николаевича собрались гусиными лапками.
— Товарищ докладчик, давайте сдружимся — наш класс и ваш! У нас авиакружок первый в области.
— Первый в области! — разгорелись глаза у Артема, и вся его степенность мгновенно исчезла. — Да мы хоть сейчас! — Он осекся, посмотрел в сторону воспитателя, тот одобрительно кивнул головой.
За первой партой сидел курчавый мальчонка в куртке с большими карманами. Неожиданно он поднялся и подошел к Артему.
Учительница удивленно подумала: «Что это Митя?»
Митя энергично протянул Каменюке руку, кому-то подражая, веско сказал:
— Разрешите от имени коллектива поблагодарить вас!
Каменюка с достоинством потряс протянутую руку, краешком глаза поглядел на капитана: «Вот видите, а вы боялись!»
3До начала самоподготовки Ковалев решил отправиться в читальный зал, сделать выписки со стендов о жизни вождей революции Ленина и Сталина. В зале ни души. Володя забрался за высокий щит и весь ушел в работу. Его отвлек голос командира роты. Подполковник Русанов возмущенно говорил кому-то:
— Это безобразие! Наряд от вашего взвода чуть было не опоздал сегодня на развод!
Владимир сразу сообразил, что Русанов «пушит» их капитана. Действительно получилось нехорошо, но Боканов тут был ни при чем: ребята, которым следовало идти на развод, замешкались на спортивной площадке. Дежурный по роте Сурков не принял мер для того, чтобы вовремя собрать их и уже получил строгое замечание от Боканова.
— Имейте в виду, — продолжал Русанов, — я на вечерней поверке отмечу недисциплинированность вашего взвода! Ваш помощник Сурков мямлит, миндальничает, не хочет портить отношений. Я вынужден дать ему взыскание!
Владимир из-за своего укрытия услышал голос молчавшего до сих пор Боканова:
— Разрешите объяснить, товарищ подполковник?
— Да, — буркнул недовольно Русанов.
Ковалев, собиравшийся заявить о своем присутствии и попросить позволения уйти, не решался это сделать, потому что вдруг вспомнил: идя в читальный зал, он снял грязный подворотничок, а свежий не успел пришить. Появление в таком виде перед офицерами могло принести большие неприятности.
— Виноват во всем я, — твердо сказал Боканов командиру роты, — ни взвод, ни вице-сержант Сурков ни при чем.
Ковалев ошеломленно замер. Что такое? Почему капитан на себя наговаривает? Ведь все дело в Андрюшке, и в том, что увлеклись игрой.
— Виноват я, — повторил Боканов, — и готов нести ответственность за то, что не научил их дисциплине.
— И понесете, если понадобится, — вдруг смягчился командир роты и совершенно другим тоном добавил: — Прошу вас, Сергей Павлович, обратить особое внимание на несение ими службы. Это сейчас чрезвычайно важно.
Едва ушли офицеры, Ковалев помчался в роту. Оттащив в сторону Суркова, восторженно зашептал:
— Ты понимаешь, он так сказал, чтобы отвести удар от взвода, не позорить… Он считает, что не научил нас… твою вину на себя принял! Ты должен, Андрей, требовать по уставу, а то подведешь и его, и взвод!
4Ученики, как правило, быстро и безошибочно устанавливают высоту авторитета своего воспитателя. Со снисходительным смешком относятся они к безвредным любителям побушевать и покричать; с плохо скрываемой иронией принимают панибратские заигрывания; быстро определяют позеров. «Треску много, а знания жидковаты!» — говорят о таких.
Боканова класс любил за щепетильную честность и прямоту, за то, что не было у него «патентованных любимцев» и «беспросветных париев», что не докучал нудной моралью, а надо было — отчитывал поделом, не оскорбительно и как-то очень по-человечески, если даже и повышал голос. Они ценили и то, что при всей своей принципиальности Сергей Павлович никогда не выпячивал эту черту своего характера, считался с инициативой и мнением коллектива. Он не отдавал невыполнимых приказов и тем самым избавлял воспитанников от лишних взысканий. Но зато если требовал, то делал это настолько разумно, в такой веской форме, что невозможно было уклониться от выполнения — не из-за угрозы наказания, а из боязни потерять доброе отношение воспитателя.
В Боканове ценили аккуратность, точность, доходящую до пунктуальности, но не перерастающую в педантизм. Кое-кто, ущемленный его требовательностью, склонен был побурчать, что он слишком строг и суховат, ошибочно принимая за холодность внутреннюю сдержанность, скупость в выражении чувств. Есть люди сердечные, движения которых спрятаны глубоко, люди, которые не умеют вмещать в слова сильные и чистые чувства. Это трудно бывает понять детям и оценивается в зрелом возрасте.
Невольно подслушанный сегодня разговор офицеров открыл перед Володей характер воспитателя с совершенно новой стороны. Володя знал, конечно, и раньше, что Боканов сердечен, верит а каждого своего питомца, живет их радостями и печалями. Но что он умеет так самоотверженно отстаивать свой взвод, в ущерб самому себе, — это было ново, и делало Сергея Павловича в глазах Володи еще выше и дороже.
