Морское притяжение - Олег Борисович Глушкин
Подошла врач Марина, взяла копченки и уселась на сети, выставив круглые колени. Было совсем тепло, апрельское солнце заливало море, вода блестела в солнечных искрах.
Боцман сел рядом с Мариной, погладил ее по широкой спине.
— Отстань, — сказала она.
Она сидела опустив голову и была увлечена палтусом, длинные переливающиеся волосы спадали вниз, закрывая лицо.
Когда она ушла, боцман сказал:
— Давай наставник, подбивай клинья, а то опоздаешь!
С Васей мы день ото дня все больше сближаемся, по вечерам он затаскивает меня в салон, где крутят фильмы, и неизменно, каждый вечер, хотя бы одну часть из самого любимого фильма на судне: «Операция «Ы» и другие приключения Шурика». Знают этот фильм наизусть. Мукомолку называют песчаным карьером, обработчиков — студентами, а одного матроса, который носит очки, — Шуриком. Остальные фильмы — детективы, и мы редко досматриваем их до конца. Первым не выдерживаю я, и мы идем к Васе в каюту перекурить.
Весь день Вася молчит, и если вспыхивает, то только когда сталкивается с технологом, с которым они до сих пор на ножах. В каюте он тоже чаще сидит молча, но, если затронуть его любимый конек — Одессу, его родину, расходится и может без умолку говорить о черноморских пляжах, о парусных регатах и лиманах.
На столе у Васи стоят транзисторный приемник и барометр. Барометр нагло врет, обещая ясную погоду.
— Знаешь, Виктор, — говорит Вася, — я ведь безвылазно хожу, вот уже шестой рейс, без отпуска! Лопнет терпение у Нели, как ты думаешь?
Неля — его невеста, после этого рейса они договорились расписаться. Вася рассказывает, куда они поедут, я молчу и не перебиваю его.
— Но жениться и ходить в море — это я извиняюсь, — говорит он, — сяду в контору, а? Тесновато, правда, мне будет, но, если бы ты видел Нелю, с ходу влюбился, у нас пол-Одессы за ней ходит. Я перед такими терялся раньше. Вижу — слишком красива, меня эта красота даже отпугивает. Внушаю: не для тебя. Полюбуйся издали, как на картинку в журнале, — не больше. А тут она сама попросила прокатить на яхте. Купальник белый, тело загорелое — блестит от солнца, засмотрелся я — и яхта оверкиль сделала. Представляешь? Хорошо, недалеко от берега ушли. А она только смеется! Нет, последний это мой рейс!
Пожалуй, Вася Кротов наплавался достаточно, у него полно идей, и природой ему дан инженерный подход к делу, его влекут формулы и расчеты, их мир ясен и прост для него.
Вчера Вася достал чертежи и стал объяснять, как надо переставить форкамеру, чтобы морозить больше сорока тонн в сутки. Говорил детально, чертил схемы.
— Что ты все втолковываешь мне так подробно? — спросил я.
— В конторе тебе каждая мелочь пригодится, — ответил он.
— А почему надо ждать возвращения в контору, ведь переставить форкамеру можно и сейчас, — предложил я.
Он засмеялся:
— Оптимист! Кто нам позволит? Я уже говорил с Семенычем. Он и технолог на дыбы! Семеныч говорит, мол, мы болта без инспекции переставить не можем.
— Это ерунда, — возразил я, — надо просто убедить его, а ты, наверное, как всегда, напролом!
— Попробуй ты, — сказал Вася, — как получится!
Я решил дождаться дня, когда мы возьмем столько рыбы, что не сможем заморозить, и тогда убедить «деда», но рыбы последнее время все меньше и меньше. Распуганная путассу ушла неизвестно куда, капитаны совещаются по радио и ничего не могут придумать, делят банку на квадраты, намечают планы ее прочесывания. Боцман называет путассу потаскухой. Новое название цепко закрепилось за этой рыбешкой.
Нам пришлось возвратиться в прежние квадраты, поближе к другим судам. Здесь рыбалка тоже не ахти какая, но вылов стабильный — тридцать тонн в сутки.
В цехе по-прежнему полно работы, запах рыбы и аммиака пропитал мою одежду настолько, что я вынужден вешать робу в тамбуре, если заносишь в каюту, то запах не выветривается даже тогда, когда открываешь иллюминатор и дверь одновременно.
За работой я чуть не прозевал событие — вытянули в трале здоровенную акулу, помяли всю рыбу. Я вышел на палубу, когда акулу уже рубили топорами, и в пасти у нее было полно рыбы. Когда, изрубленную, ее выбросили за борт, она все еще шевелила огромными челюстями и жевала. Был штиль, вода была прозрачной, и мы еще долго видели, как акула умирала и бурые пятна расходились по поверхности. Все было залито солнцем, и море буквально сливалось с небом без всякого перехода, поверхность воды чуть вздрагивала, и чайки сидели на воде, ожидая, когда вытащат трал, и отражались в воде, как в зеркале.
По примеру Васи Кротова я расчертил на куске ватмана календарь на шесть месяцев и теперь каждый вечер вычеркиваю очередное число. Календарь висит над койкой, рядом с небольшим мутноватым зеркалом. Зачеркнуто двадцать три дня, а впереди еще сто шестьдесят квадратиков. Пока это меня не пугает. Я слишком долго ждал рейса, чтобы торопить дни, и все-таки я зачеркиваю ушедший день не без удовольствия, а двадцатое августа — день нашего прихода — я обвел красным. Каким будет этот день для меня? Загадывать рано. У нас с Леной будет еще целых десять дней свободных, до первого сентября. Как она там? Берег за сотни миль отсюда живет другой жизнью. А мне предстоит еще плыть и плыть. Сплю я беспокойно, прислушиваюсь к судовой трансляции.
Свободному от вахты редко дают поспать спокойно. По всем каютам раздается по динамикам:
— Механику-наладчику спуститься в рыбцех!
— Старшему механику позвонить в машину!
— Рефмеханику пройти в компрессорную!
Люди встают, протирают глаза, наскоро закуривают, чтобы разогнать сон, умыться нечем, ночью по каютам воды не дают — режим экономии, выскакиваешь наверх, чтобы вдохнуть свежий ночной воздух, а мысли направлены на одно: что случилось? Серьезно или нет? И когда выясняется, что ерунда, так, подняли из-за пустяка, матерят на чем свет стоит вахтенных, а когда дело серьезное, хватаются за ключи и начинают ремонт, который может продолжаться всю ночь, и, однако, это не дает права спать днем, потому что твоя работа за тобой и делать ее вместо тебя некому.
— Наставника просят в рыбцех! — передали по трансляции. Видимо, в цехе опять что-нибудь полетело.
Я прошел по мокрой палубе, искры из дымовых труб сыпались в темноту и таяли в ночи, рокотало вокруг неумолчное море, было пустынно и холодно.
В цехе стармех, наладчик и электрик стояли у щита гидравлики, все застыло без движения: рыба на транспортерах, рычаги морозилки и стрелки приборов давления. Не было слышно привычного стука опрокидываемых противней, только вода журчала, стекая
