Две недели - Роберт Александрович Балакшин
— Что? Скажи, — шевельнул губами Карташов. Лиза испуганно пожала плечами.
Никогда раньше не мог он и подумать, что можно столько увидеть в глазах.
— Нет, нет, — вдруг громким, грубым голосом сказала она, встала и, поправляя юбку, отошла к окну.
Карташов долго молчал, молчала и Лиза, лишь слышно было, как булькает на керосинке суп.
— Лиза…
Она недоумевающе, будто видела его в первый раз, взглянула на него и опять отвернулась к окну. Хоть бы слово сказала.
Надо мотать отсюда. А думал, что она ждет его. Надеялся. Ему вспомнилась та унизительная сцена, когда он, как клоун, бежал, торопился за ней с дурацкой выскальзывающей бутылкой. Сидел тут, пиво распивал, разглагольствовал.
Карташов за четыре шага дошел до двери, помедлил секунду, снял с вешалки кепку, пнул дверь и вышел. Постоял в коридоре. Вернуться? Чего она, ведь взрослая баба. Нет. Нечего тут ловить, пусть ломается, сколько хочет. И, выругавшись, громко топая — слушайте соседи! — он пошел прочь.
9
Только затихли его шаги, Лиза составила горшок с фикусом на пол, табуретку придвинула к окну, открыла широкую форточку и долго смотрела, как уходит он, мелькая среди прохожих.
Как странно и удивительно началось их знакомство. Как будто кто подстроил их встречи. Разве не удивительно, что они встретились в магазине. Ведь и раньше встречались, наверное, сталкивались в дверях, стояли в очереди в кассу, но, как в потемках, не замечали друг друга. Удивительна была и встреча на картошке. И странный сон, который приснился ей накануне.
В этот день была годовщина смерти дочки, и снилось ей, что шьет дочке распашонку, а выходит мужская рубаха. Сроду не шила мужских рубах, а получается хорошо. Отворяется дверь, кто-то вошел. Она спросила, кто — ей не ответили. Взяла ножницы и вышла на кухню — никого. Выглянула в коридор — и там никого. Вернулась в комнату и замерла от ужаса: у кровати стоит мужчина. Замахнулась на него, но в руке у нее оказались не ножницы, а цветок, чудесный летний цветок — длинненький мохнатый стерженек с зеленовато-розовыми бледными лепестками…
И когда на картошке она увидела Карташова, хоть он и был как все — так же пил, курил и ругался, она вспомнила сон. Но у того мужчины были злые потемневшие глаза, а Мишка веселый, озорной.
У двери послышались возня, шум. Лиза спешно поставила фикус на место, оправила кровать. Он?
— Заходи, заходи, Костенька, — говорил у открывшейся двери молодой смеющийся голос, — заходи, холод ведь идет. Тетя Лиза тебя забранит.
Это молодые соседи, Аня и Николай, опять вели к ней своего сына, полуторагодовалого Костю.
— Не забраню, не забраню, — кротко улыбнувшись, сказала Лиза кудрявенькому на толстеньких кривоватых ножках Косте. Но Костя закапризничал и не хотел перешагивать порог.
— Тетя Лиза, — попросила Аня, — посидите, пожалуйста, с ним, у нас культпоход в театр. Мы бы раньше зашли, да у вас кто-то был.
— Посижу, посижу, — покраснев, ответила Лиза.
Аня переставила маленького упрямца через порог и, не обращая внимания на его рев, внесла в комнату и поставила на стол бутылочки с кефиром, игрушки, на угол положила две большие фланелевые пеленки, несколько сухих колготок и клеенку.
— Тетя Лиза, так вы его и спать положите. Одну бутылочку полвосьмого дадите, а половинку перед сном, около девяти, он и заснет. Вот ключ.
— Нет, я в чужой комнате хозяйничать не буду. Укладу у себя на кровати, а вы потом перенесете к себе.
Лиза не раз сидела с Костей, бывало, и маялась с ним, когда спокойный, веселый мальчик начинал капризничать и плакать. За труды Аня с Николаем подарили ей картинку, что теперь висела на перегородке. Что-нибудь другое она отказывалась взять.
Только мать с отцом ушли, Костя сразу успокоился и полез к Лизе на колени, чтоб она играла с ним. Лиза рассказала ему «Сороку-ворону», и Костя заранее ежился и забавно, тоненько визжал. Наигравшись на коленях, Костя попытался засунуть Лизе палец в рот, но Лиза, смеясь, отворачивалась, и Костя с коленей перебрался на кровать. Лиза встала и ходила у кровати, оберегая шалуна.
Всю жизнь она была с детьми. Когда мать умерла, на руках у нее остались брат и сестра. Чего стоило вырастить их. В детдом их она отдать не могла, а из интерната они на третий день прибежали в слезах: «Лизочка, сестричка, мы тебя всегда, всегда слушаться будем, не отдавай нас. Нам без тебя скучно». И пришлось ей быть им за мать, а вскоре она и сама стала матерью. Накорми всех, одень, постирай, в баню своди, проследи, как уроки сделаны, помири, когда поссорятся, поиграй с ними, повесели. А какое тут веселье… Сядешь, задумаешься. Одна. Денег не хватает. То дочка заболеет, то молоко пропадет. Солдат, отец дочки, уехал — и с приветом. Чего он ей не обещал, чего не сулил. А после его отъезда стали к ней было захаживать его друзья. Вроде как по старой дружбе. Выгнала она их однажды и весь вечер ревела. А потом и дочка умерла…
Всю свою жизнь она хотела рассказать ему, все, что залежалось в душе за долгие годы одиночества и тоски. Не было у нее подруг, не сходилась она с ними. А так хочется встретить человека, которому легко рассказать о себе, не боязно и не стыдно довериться. Не все забывается и обессиленное временем безвредно оседает в душе: неразделенные страдания томят чуткую душу и резкими возвратными уколами ранят ее. Надо человеку отворить душу, скинуть тяжесть гнетущих воспоминаний, чтобы можно было мечтать о будущем и жить настоящим.
10
Отпуск шел своим чередом. Заглянули к нему на днях мужики с бутылкой. Он провел их на кухню, сготовил закусить, а сам пить не стал. Есть неотложные дела по хозяйству. Одну стопочку, правда, выпил, как говорится, для запаха, чтоб мужики не подумали чего. И хватит! Надо успокоиться, передышку взять. А то и спиться недолго. Как Алик Тихонов. Вместе в школе учились. Деловой человек был — инженер, институт закончил, а сейчас дошел до ручки: кочегаром вкалывает. Конечно, и кочегар — работа нужная, кто-то должен котлы топить но если можешь быть хорошим
