Михаил Аношкин - Семья Ладейщиковых

— Хватит! — сердито перебил дед Матвей. — Давай, мать, обедать.

— Я могу уйти, — пожал плечами Петр.

— Садись за стол! — скомандовал старик. — Экий ты строптивый!

— Поскольку Тоня не хочет…

— А я говорю тебе: садись!

Тоня обедать не стала. Одев Славика, она вышла с ним на улицу. Петр проводил ее тревожным взглядом, вздохнул, но пойти следом не решился.

После обеда Петр вышел на улицу, огляделся: Тони нигде не было. Его осенила догадка: ведь она ушла домой! Он заторопился на квартиру, где они жили, бегом поднялся на лестницу.

Квартира была пуста. Петр устало оперся о стенку.

VII

Соловьев вернувшись с рыбалки, лег отдохнуть. Проснулся уже в обед и услышал на кухне голоса. Он быстро вскочил и появился в кухне. Там с женой беседовал старый мастер механического завода Семен Кириллович Кочнев.

— Кириллыч! — обрадовался Соловьев, здороваясь с мастером. — Каким ветром тебя занесло?

— Каким тут ветром, — сказал Семен Кириллович. — Тебя ждал в гости, да разве дождешься? Вот и заявился собственной персоной.

— Коли заявился, идем в горницу. Лиза, — обратился Николай Иванович к жене, — поджарь-ка нам рыбки.

Кочнев и Николай Иванович ушли в другую комнату. Семен Кириллович, потирая подбородок, спросил:

— Рыбачил?

— Было дело.

— Где?

Николай Иванович назвал озеро. Семен Кириллович широко улыбнулся.

— На Матвеевской даче, выходит. Прижился на озере Матвей, дымом не выкуришь…

— Пожалуй, и не выкуришь.

— Встретил меня как-то, зовет. Приходи, говорит, рыбкой угощу. Такую уху сварганим — язык проглотишь. Порыбачим вместе. А какой я рыбак, скажи на милость? С ружьишком походить — иной разговор, да и то отошла уже пора. А все же соблазнил-таки, старый. Пришел к нему ни свет, ни заря, а он уже поджидает и еще ругается, что запоздал малость. Рыбачить он мастак, озеро, как свой двор, знает.

— Это он знает.

— Поплыли, значит, с ним, к камышам пристали. Рыбачим. У него одна за другой попадается, а у меня хоть бы какая-нибудь дохлая нарвалась. Нету и шабаш!.. «Это она тебе не иначе, как по знакомству клюет», — пошутил я. А он молчит, как в рот воды набрал.

— Он такой! — поддакнул Николай Иванович.

— Сижу скучаю — спасенья моего нету. Дай, думаю, закурю. И только это я достал кисет, только приспособил бумажонку, он как хватит!

— Кто?

— Окунь. Ка-ак хватит, аж удочка в воду полетела. Матвей на меня так глянул…

— А дальше, дальше!

— Я, значит, кисет из рук выронил, потянулся за удочкой. Лодка краем черпнула воды, Матвей мой зарычал, аки лев. С горем пополам поймал удочку, тяну, а он, дьявол, не идет.

— Кто не идет?

— Ну, кто? Окунь, ясное дело. Я его и так, я его и этак — упирается и баста! А Матвей шипит: «Не дергай, дурья голова! Не дергай! Подтягивай!» Я и не дергаю, изо всех сил стараюсь подтягивать, жарко даже стало — здоровенный попался.

— Мучился я с ним, мучился, все-таки подвел к лодке. И только это я нацелился его перекинуть через борт, он возьми да взыграй напоследок-то. Да. И был таков!

— Ушел?

— Натурально! Я чуть за ним следом не подался — обидно же! Да, спасибо Матвею — пусть он здравствует еще много лет, за ногу меня ухватить успел.

Николай Иванович смеялся до слез. А посмеявшись, спросил:

— А потом?

— Потом меня Матвей поедом ел. Терпел я, терпел и не выдержал: «Ну тебя к лешему, Матвеюшко. Высаживай давай на берег, а не то утоплюсь, отвечать придется». Высадил. А сам опять уплыл. Вернулся, мы с ним славную уху расхлебали. Так вот и было.

Пока Лиза собирала на стол, Семен Кириллович еще одну историю вспомнил, которая приключилась с ним на покосе прошлым летом.

Николай Иванович знал, что старик не анекдоты пришел рассказывать, что-то было у него главное.

— А скажи, Николай, — поглядел Семен Кириллович на Соловьева. — Правду болтают, будто завод наш на выпуск горнорудных машин переводить думают?

— Кто это, интересно, болтает?

— Ну, мало ли кто!

— А сам как думаешь?

— Что я буду зря думать? Ты начальство, ты и скажи.

— Правда.

— Спасибо, утешил. Вот это дело, — удовлетворенно сказал Семен Кириллович. Он поблагодарил хозяев за обед, вышел из-за стола и устроился на диване.

— Помню, — начал он, — пришел я на этот завод — смех и грех. Избушка на курьих ножках — вот и весь завод. Гвозди делали! А сейчас посмотри — махина! На глазах поднялась!

Рядом с Кочневым присел и Николай Иванович, поговорили о том, о сем, потом Соловьев закурил и, посмотрев сбоку на Семена Кирилловича, спросил:

— Слушай, Кириллыч, ты Петра Ладейщикова хорошо знаешь?

— Это директора-то кино, что ли? Как не знать — знаю. Мы с его отцом друзьями были. Ты, поди, Алексея-то Силыча тоже помнишь?

— Алексея Силыча? — Николай Иванович задумался. — Что-то не припомню.

— Вот тебе на! Алексея-то Силыча? В литейке работал, первым на заводе ударником был, красный партизан. Усищи носил во-о какие! Знал ты его!

— Погоди! Это, кажется, ему Орджоникидзе подарил именные часы?

— Ему! Ему!

— Помню! — отозвался Николай Иванович. — А я ведь не знал, что Петр Ладейщиков сын того знаменитого Ладейщикова. У нас этих Ладейщиковых много, не разберешь, кто чей сын.

— Мы с ним друзьями были, с Алексеем-то. Подружились в той гвоздарке, чтобы не соврать, году в десятом или двенадцатом. С тех пор судьба и связала нас одной веревочкой. Да-а! — задумчиво протянул Семен Кириллович. — Быстро летит время. Оглянуться не успел, а жизнь уже прошла. А ты к чему это спросил-то?

Николай Иванович передал Кочневу разговор с дедом Матвеем. Однажды он вызывал на беседу Ладейщикова. Петр тогда слово дал, что бросит пить, а вот не сдержал это слово.

Кочнев слушал внимательно, потом вздохнул и сказал:

— Это верно: свихнулся парень, не туда пошел. Говорил я с ним — не принимает, сердится. А Матвеюшко мудрец! — усмехнулся Семен Кириллович. — Дочь, говоришь, винит?

— Дочь.

Кочнев опять покачал головой, все еще усмехаясь.

— Мудрец! В цехе у нас работает, дочь-то, ты знаешь. Славная женщина, ничего против не скажешь. И инженер она хороший. А Матвеюшко намудрит, я его знаю! У него все шиворот-навыворот.

— Неладно у них получается, у Ладейщиковых, — сказал Николай Иванович.

— Неладно, — согласился Кочнев. — А ты бы, Николай Иванович, помог им. Приструнил бы Петра-то, ведь вконец парень испортился.

— Вот об этом я и думаю.

— Парень-то он, вроде, ничего. Одна беда — характером жидковат. С кем поведется, у того и наберется, не устоит.

Некоторое время помолчали. Николай Иванович докурил папиросу, смял ее в пепельнице и спросил:

— А что, Кириллыч, не прогуляться ли нам с тобой? Просто, без всяких дел и дум, а? Благо и день разгулялся! А вернемся, нам тут Лиза чайку приготовит.

— Отчего бы и не тряхнуть стариной? — улыбнулся старик. — Вполне согласен.

На улице было свежо и тихо. Пахло тополем. За городом синели горы. Соловьев и Кочнев шли не спеша, такие непохожие друг на друга. Соловьев высокий, еще моложавый, а Кочнев маленький, сухонький, но подвижный.

Они были старыми друзьями. Николай Иванович появился на заводе в шестнадцатом году. Трудно было пареньку, да на счастье учитель хороший попался: Семен Кириллович. С тех пор и началась их дружба.

Они вышли на заводскую площадь и остановились. За высокой каменной оградой, с узорчатой решеткой наверху, шумел, гремел, дышал завод. Длинные корпуса его прятались за тополями. Из заводских ворот то и дело проезжали грузовые машины.

Соловьев и Кочнев минут пять постояли на площади, любуясь заводом, а потом не спеша вышли на небольшую зеленую улицу. Остановились на мосту, переброшенном через пруд. Он разлился почти до самых гор. К нему со всех сторон сбегались каменные и деревянные дома старого города, иные подступали к воде близко. Справа, на самом берегу виднелись все те же корпуса завода, которыми они любовались с заводской площади.

Соловьев и Кочнев смотрели в даль. Ветерок трепал волосы Николая Ивановича. Семен Кириллович снял кепку, подставив вспотевший лоб свежему ветерку. По пруду плыл катер, доносилось осиное жужжание моторчика.

— Хорошо, чорт побери! — сказал Соловьев. — Как хорошо!

— К нам его надо, непременно к нам, — словно продолжая свои мысли, произнес Семен Кириллович. — На завод! А мы его вылечим!

— Это про кого ты?

— Да про Ладейщикова.

— А-а! — рассеянно отозвался Николай Иванович, вглядываясь в синюю даль, в горы, над которыми медленно проплывали белые облака.

VIII

От пережитого волнения и бессонной ночи Тоня появилась на работе с головной болью. Лицо ее осунулось, побледнело. Карие глаза, казалось, стали еще больше.