Василий Афонин - Путёвка
Да что там говорить, — продолжала пляжная подруга Липы Павловны. — Ты, Анна, ровно маленькая, не веришь. Чего и за шоссе ходить, интересоваться? Вон, видишь: женщина сидит в халате, лежаки выдает, Антонина Ивановна, Белолобая по фамилии. Дай я тебе про нее расскажу, послушай-ка. Не совру, ей-богу...
Анна Павловна узнала из рассказа, что Антонина Белолобая, как устроилась после войны сразу, девкой еще, сюда лежаки выдавать, так по сей день и сидит. Дело к пенсии движется, скоро пенсион получать станет за честный, беспримерный труд. Муж всю жизнь свою был на подхвате, спина не ломана. Лет пять как на пенсию вышел, фруктами торгует на базарчике, можно увидеть, Ездит в район, родственники у него там, знакомые ли, привозит корзинами фрукту разную — и все дела. Да-да! Живут Белолобые на территории санатория, в санаторском доме, идешь по главной аллее от «уральского» корпуса, направо дом на две семьи. Обе комнаты и веранда с весны по глухую осень сдаются приезжим, сами перебираются в летнюю кухню, обгороженную клетушками — тоже для отдыхающих. Менее десяти человек никогда не селят, двенадцать-пятнадцать обязательно. Женщин помещают в комнатах, на застекленной веранде; мужиков по клетушкам. Они и тому рады, им переспать только, день — на море. Цена по побережью одинакова: рубль 15 сутки с человека, никого не возмущает, не нравится - не живи, насильно тебя не заставляют. Ближе к Батуми по полтора рубля берут в наплыв самый, — и ничего, отдают по полтора. А куда денешься? Отдохнуть охота возле моря? И под деревом в ночь не останешься.
— Про Белолобую я... Сама Антонина Ивановна днями на службе, лежаки выдает, муж торговлей занят, а делами всеми управляет мать ее, крепкая еще старуха. Антонина Ивановна наказы дает относительно постояльцев. Постояльцев держат и строгости, паспорта забирают сразу, деньги вперед, без разговоров, если какая дамочка привела кавалера на ночь — и с него рубль. А как же? Дают и больше, лишь бы помалкивали. Кавалеры расплачиваются. А кто заартачился из квартиранток — как это, за одно место —- два рубля?! — тут же ей расчет, берут новую. Шибко воли не дает хозяйка, желающих много...
— А что же власти? Милиция? — поинтересовалась Анна Павловна. — Неужто не знают? — Верила она и не верила рассказам подруги пляжной.
— А что — власти? Властям давно известно. Не первый год! И милиция. Участковый придет, паспорта проверит — и до свидания. Ему главное, чтобы штамп прописки стоял в паспорте, скандалов, краж не было. А сколько кто с кого берет: рубль, больше — не интересует. Верно.
Раздумалась над историями рассказанными Анна Павловна — какие деньги, подумать страшно! — и так нехорошо стало ей, расстроилась вконец. Жизнь свою вспомнила. Как жили с матерью в войну и после. Как принесли похоронную на отца, мать кинулась в речку — топиться, они, втроем, за ней — в воду. Как умерли в сорок седьмом от голода два меньших брата. Как девчонкой совсем записали ее на курсы трактористок при МТС и закончила она курсы те и много лет работала на тракторах. Как посылали их, молодых девок, с заморозков до пахоты на лесоповал — придешь в барак после нормы, в темноте уже, ни есть, ни пить, только б на нары скорее. А утром вставай, одежду непросохшую натягивай, на деляну в лес...
Это уж много позже, когда колхозы частью перевели в совхозы, появилась возможность получить паспорт и выехать, перебрались они с матерью из Юрги в районное село.
И в селе работала на тракторе, пока девчонки не родились. Пошла тогда определяться в мастерские, стала проситься слесарем по ремонту — трактора хорошо знали, а начальник, он ее еще по МТС помнил, засмеялся. «Ты что, говорит, — Анна, не надоело ключами брякать? Время другое, молодых парней, посмотри, сколько в мастерские поприходило, им и слесарничать. А ты принимай кладовую — милое дело. Уволили мы кладовщика — лодырь. Давай оформляйся...»
Пошла кладовщиком. А кое-кто из подруг, с кем на курсах занималась, по сей день на тракторах. Ничего. Правда, трактора сейчас — любо посмотреть. Хоть гусеничные, хоть колесные. Бывает, Анне Павловне охота проехать, борозду провести.
Переехали в село, стали жизнь налаживать на новом месте. О войне вроде бы уж и забывать стали, реже разговоры. От потери отца не такая боль, как в первое время. На работе справлялась, хозяйство дома вела. Девчонки росли. А потом опять: мать похоронила, два года спустя — мужа. Осталась одна, баба бабой. И началось! Ах ты, боже мой, видишь ли ты страдания наши?..
Вот как жили. А можно, оказывается, совсем по-иному жить. Можно цветы выращивать, продавать. Можно возить фрукты на север, а на юге числиться на работе.
Можно работать трактористом, слесарем, пастухом, жить в крестьянской избе из прихожей и горницы, а можно у моря иметь двухэтажный под железом особнячок об шесть комнат.
Можно в девках еще сесть вот здесь, на прогретом санаторском парапете, выдавать лежаки. И год пройдет, и два, и двадцать два. Солнце, воздух, вода. Всю жизнь, получается, на курорте. Выдал лежаки, пошел, выкупался, позагорал вместе со всеми. Домой вернулся, там не меньше десяти рубликов ежедневно. Муж цветочками-ягодками промышляет. Вот ведь как получается...
Анна Павловна живет на земле, и эта, Белолобая, живет. Ты работаешь, и она работает. Тебе зарплату платят, и ей платят. Тебя считают хорошим работником, и ее, конечно же — за все годы ни одного лежака не пропало. Ты умрешь, и она умрет. И кто из вас был более прав в жизни, никто разбираться не станет. По тебе поплачут, по ней поплачут. А потом забудется — и та и другая. Травой зарастет, сровняется. Вот и все.
Возле базарчика, где торгуют фруктами, магазины, а продавцами в них — мужики. Что в мясном, что в овощном, что в галантерейном. Такие молодцы стоят черноусые, Кому двадцать пять, кому — тридцать, кому — больше чуть. В колбасном отделе, понаблюдала Анна Павловна, продавец... Живет в городе, в магазин на машине приезжает. И так по-хозяйски держится за прилавком...
— В магазин заходишь, учили Анну Павловну бывалые покупатели, — кроме основных денег, имей в кармане рубля полтора-два мелочи разменной. Чтобы заплатить ровно столько, сколько требуется. А если подала пятерку и причитается сдачи тридцать копеек, — не жди. Начнешь требовать, сам в дураках останешься. Засмеют. Порядок здесь таков. Они же сами и установили — продавцы: сдачи мелочыо не дают. Это тебе не в Тамбовской, где из-за копейки можно горло драть...
В первые дни так поучали Анну Павловну. Она же, пока своими глазами не увидит, — не поверит. Решила испытать. Подала за покупку рубль и ждет сдачи. Восемнадцать копеек оставалось от рубля. А тот, с усами, уже забыл о ней, другому отпускает.
— Сдачи мне, — напомнила Анна Павловна.
Продавец, не глядя, бросил на прилавок двугривенный, монета упала, зазвенела о бетонный пол.
— Почто швыряешь, как собаке! — Анна Павловна покраснела, подняла деньги. Никогда ее так не обижали.
Продавец ушел в конец прилавка, повернулся спиной. И никто, сколько было народу в магазине, не поддержал ее. А на улице стали возмущаться, советовали обратиться, написать. Анна Павловна на людях держалась, а как перешла шоссе, в парке оказалась, — плакать. «Полюбопытствовала...»
Женщина из Таганрога уехала, и теперь ближайшей соседкой Анны Павловны по топчанам приходилась Клара Ивановна Бройт-Сикорская, отдыхающая из «уральского» корпуса, директор детской музыкальной школы. Под этим навесом Клара Ивановна была как матка в улье: ее всегда окружали, она беспрестанно говорила и громче других: советовала, осуждала, рассказывала, негодовала, смеялась, печалилась. Анна Павловна постоянно прислушивалась к разговорам компании и взяла для себя много полезного.
Сейчас разговор шел о книгах. Многие брали с собой на пляж из санаторской библиотеки книжки, но редко кто читал их, откроет, перевернет страницу, отложит в сторону да и забудет. Однако приносит всякий раз. Пятидесятилетняя, молодящаяся, чернобровая, сдвинув на глаза цветную, плетенную из стружки шляпу, в ярком купальнике, Бройт-Сикорская эффектно сидела на топчане и говорила, обращаясь к подруге напротив. Остальные, человек шесть их было там, слушали.
— Ну что вы, голубушка, — говорила Бройт-Сикорская, оглядываясь в обе стороны. — Я бы вам не советовала читать это. Роман тяжел, излишне психологичен. Туманит голову, да еще на отдыхе. Я бы вам порекомендовала, например... — Бройт-Сикорская задумалась. Подруги со вниманием ждали.
Анна Павловна редко с кем вступала в разговоры. Сначала посмотрит, послушает, что и как говорит человек. Если тема знакомая — поддержит. К компании Бройт-Сикорской она вообще боялась приближаться, зная наперед, что они и не примут ее. А тут еще такие ученые разговоры. Сиди помалкивай.
Анна Павловна поняла из разговоров, что на отдыхе нельзя читать серьезные книги ни в коем случае — лишнее расстройство, читай что-нибудь такое, что сразу проходило бы сквозь тебя, не задерживаясь. Успокаивает.
