Леонид Сурин - Летним вечером
— В-о-ок? — шепчет Васятка.
— Нет, не волк, — тоже шепотом говорит Анютка. — Волки в лесу живут, они в деревню не ходят.
Дверь медленно открывается, и в клубах морозного пара в избу входит незнакомый дяденька. Он в черном полушубке и меховой шапке. Черные усы его заиндевели, и кончики их превратились в сосульки.
Войдя, незнакомец снимает шапку, ставит к порогу чемодан и оглядывает стены, печь, стол и Анютку с братом пристальным взглядом.
— Здравствуй, дочка, — криво улыбается он и протягивает руку.
— А я не дочка. Я Анютка, — строго отвечает Анютка и на всякий случай пятится от незнакомого черноусого дяденьки.
Незнакомец опускает руку и, неловко потоптавшись у порога, спрашивает:
— Мамки-то, стало быть, нет дома?
— Нет. Она на ферме. Если вам ее надо, то идите сначала улицей, потом сверните возле колодца к лесу, там недалеко, — объясняет Анютка.
— Нет, я уж лучше здесь обожду, — говорит мужчина и, раздевшись, вешает полушубок на гвоздь.
Он ходит по избе, внимательно и жадно осматривает шкаф, комод, гладит рукой швейную машину.
— Машина-то новая, недавно купленная, — бормочет он в усы.
— Ага, новая. Перед первым маем купили, — не без хвастовства докладывает Анютка.
Она в страхе смотрит на странного дяденьку, который ходит по избе и все осматривает и ощупывает. Ей вспоминается, как бабка Лукерья, их соседка, рассказывала недавно про жуликов; они заходят в дома и воруют все, что попадет под руку. Но незнакомец останавливается перед портретом матери, что стоит на комоде, и долго не отрывает от него глаз. И Анютка постепенно успокаивается. Новая догадка осеняет ее:
— Вы из редакции? — опрашивает она.
— Из какой редакции? — Гость смотрит на нее с удивлением, и Анютка поясняет:
— К мамке часто ездят из редакции и все записывают, записывают. Она герой, ей орден дали за поросят. Видите на карточке?
Она тянется к комоду, где лежит в красной коробочке орден и золотая звездочка, но вспомнив, что мать строго-настрого наказывала не открывать ящик комода, опускает руки и вздыхает.
— Мамка ругаться будет. Вы лучше сами спросите у нее, она вам покажет.
Долг хозяйки заставляет ее занять гостя, и она обстоятельно рассказывает и про ферму, и про поросят, и про новый патефон, купленный недавно.
Но вот все новости выложены, и она оглядывает избу. О чем бы еще рассказать гостю?
— А это вот мои игрушки, — показывает Анютка. — Это — кукла Катя, у нее волосы маленько вылезли на затылке. Это оттого, что она спать много любит. Но она хорошая, послушная. А это гусь. Его если в воду пустить, он плавает. А здесь в коробочке куклины платья.
— У-усь, — лепечет Васятка и тянется за гусем.
— На, поиграй, — разрешает Анютка.
Мужчина разглядывает игрушки и почему-то вздыхает, точно втайне сожалеет, что у него нет таких же игрушек, потом идет к чемодану и немного погодя возвращается.
— Это тебе, — говорит он, протягивая Анютке новую нарядную куклу.
— А это тебе, — и в кроватку к Васятке ложится игрушечный автомобиль.
Анютка так увлечена подарком, что не слышит, как в сенях раздаются торопливые шаги и в избу входит мать. Застыв у порога, мама смотрит на гостя и, не раздеваясь, садится на лавку.
— Здравствуй, Даша, — тихо говорит мужчина.
— Здравствуй, Ефим, — так же тихо здоровается мать. — Приехал, значит?
— Приехал.
— Мамка, а мне дяденька куклу подарил. Во какую! — хвастается Анютка. — А Васятке автомобиль.
— Что ж… Спасибо и на этом, — медленно выговаривая слова, точно ей трудно шевелить губами, говорит мать. — Спасибо, хоть этим за три года порадовал детей.
— Ты не суди меня, Даша, — виновато отвечает мужчина. — Жизнь, она ведь, знаешь, как вертит человеком.
— На жизнь не сваливай, Ефим. И вообще не надо про это. Садись лучше к столу.
Мать собирает на стол, достает из печки чайник.
Наскоро выпив чашку чаю, Анютка выскакивает из-за стола. Она всецело поглощена новой куклой, которую назвала Галей. Надо прежде всего примерить, пойдет ли Гале синее платье, или, может быть, придется просить у матери лоскуток и шить новое. Занятая этой важной проблемой, она не вслушивается в разговор за столом. До сознания ее долетают только отдельные слова.
— Я, Даша, к тому, что, может, ты… забудешь старое?
Мать смотрит на гостя так, точно ей заранее известно все, что он скажет, и качает головой.
— Эх, Ефим, — грустно улыбается она. — Видишь, не пропала я одна с детишками. Помогли добрые люди, колхоз помог, на ноги поставил. Я с тебя и алиментов не требовала. К чему?
— Измучился я, Даша. Все жилы та женщина из меня за эти годы вытянула. Мне тоже нелегко было. Как прежде, пожить бы…
— Нет, Ефим, поздно. Старого не воротишь. Не могу я тебе обиды своей простить.
— А ведь любила как! — шепчет мужчина.
— Любила, — соглашается мать. — Но любовь ведь не камень, ее беречь надо. Перегорело у меня все, Ефим, пеплом покрылось.
Гость встает, смотрит в окно… Мать равнодушно говорит:
— Куда сейчас пойдешь? Переночуй. На кровать вон ложись. Я зимой на печи сплю.
Она укладывает спать Анютку, и Анютка, утомленная игрой, быстро засыпает.
Снится ей новая кукла Галя, усатый дяденька, лето, блестящая серебром речка, где так хорошо купаться, и она сладко причмокивает во сне.
Рано утром, когда она открыла глаза, мать уже собиралась на ферму. Кровать, на которой спал вчерашний гость, была пуста.
— Мамка, а дяденька где? — спрашивает Анютка.
— Ушел на станцию, к поезду.
— Он из города?
— Из города.
Мать долго смотрит на синеющий рассветный сумрак за окном, оборачивается, прижимает Анютку к себе и целует ее часто-часто.
От матери пахнет овчиной, хлебом — родным и знакомым запахом.
— Глупенькие вы мои, — шепчет она, — ничего-то вы не понимаете. Ничегошеньки.
На щеку Анютке падает теплая капля.
— Мамка, ты чего? — удивленно спрашивает она, поднимая голову.
— Ничего, доченька, ничего. Соринка в глаз попала. Я ухожу. Печь истопила, кашку сварила. Покорми братика, когда проснется, — торопливо говорит мать и, застегивая на ходу пальто, выходит из избы.
ТЫ ОПЯТЬ ОДНА…
Крышка чайника тоненько задребезжала, из кургузого носика вырвалась струйка пара, и вода снова — уже в третий раз за этот вечер — закипела.
Анна Павловна сняла чайник с плитки, выдернула шнур и взглянула на часы.
«Опять опаздывает к ужину», — с легкой досадой подумала она о муже.
Муж Анны Павловны, начальник цеха крупного машиностроительного завода, должен был прийти с работы еще три часа назад. Между тем на улице уже давно стемнело, а его все нет.
Анна Павловна прошлась по комнате, не зная, чем заняться, поправила салфетку, которой был прикрыт ужин, и, достав с этажерки книгу, уселась на диван.
Но сегодня ей не читалось. Она подошла к окну и стала глядеть на огни ночного города.
Вдруг в прихожей раздался резкий звонок. Анна Павловна вздрогнула, направилась к двери.
В квартиру впорхнула полная круглолицая дамочка того возраста, который принято называть неопределенным. Замысловатая шляпка ее чуть закрывала волосы, знакомые с перекисью водорода. На пальто, которое колоколом расширяясь книзу, висело на ней, краснели огромные пластмассовые пуговицы.
— Здравствуй, милочка! — сказала дамочка, обнимая Анну Павловну и касаясь ее щеки накрашенными губами.
Приятельница Анны Павловны, Марина Львовна, была одной из тех женщин, которые везде чувствуют себя как дома. Дни ее были заполнены беготней по магазинам. Кроме того, много времени отнимало у Марины Львовны лечение. Лечилась она у гомеопатов от какой-то неведомой болезни, которую, по ее словам, в официальной медицине еще не открыли, и лечилась с завидным упорством.
Еще в прихожей выложив Анне Павловне ворох свежих городских сплетен, гостья направилась в столовую.
— О-о-о! — оглядев пустую комнату, воскликнула она. — Ты опять одна! А где же твой благоверный?
Анна Павловна вздохнула.
— Опять задержался на заводе, — сказала она. — У них сейчас осваивают в цехе новый агрегат.
— Ой-ли? — засмеялась гостья и лукаво погрозила Анне Павловне пальцем. — Что-то очень часто он задерживаться стал. В понедельник я была у тебя — его не было дома, в прошлую среду — тоже.
— Что ж поделаешь? — пожала плечами Анна Павловна. — Витя говорил, что работа очень сложная.
— Говорил! — всплеснула руками Марина Львовна. — И ты веришь?
— Но если работа, действительно, сложная…
— Милочка! — перебила Марина Львовна. — Ну разве можно в наш прозаический век быть такой легковерной? Поверь, если муж стал вдруг опаздывать домой по вечерам, можно сказать почти наверняка: здесь замешана женщина!
