Дмитрий Холендро - Городской дождь (рассказы)

— Скоро ты вернёшься домой, возьмёшь детей и поедешь, покажешь им.

Он разъярился и поэтому долго молчал. Игорь знал за отцом такое. Иногда утром услышит, а вечером ответит. И будет в этом ответе каждое слово веское и окончательное. Что-то скажет отец сейчас? Игорь снова не дышал.

— Ты моя единственная, — сказал отец. — Мать отряда и моя жена.

И как будто ушёл пароход, а его оставили на берегу. И даже если пароход вернётся, его не позовут. И даже если позовут, он не пойдёт. В нём ведь тоже шуваловская порода — есть неисчерпаемый запас молчаливой гордости. Одно плохо — только сейчас шевельнулось в глубине какое-то неожиданное и неясное сочувствие к этой женщине, а после отцовских слов снова захлестнули всё ненависть и обида. А высказать их он не мог, не мог яростно ударить кулаком по фанерной стене, не мог обнаружить себя, хотя не был виноват в этом нечаянном подслушивании, всё вышло так случайно, будто его сунули в капкан. Акимка смог бы… Он бы крикнул, не удержался. Он бы просто крикнул: «Папа!»

Игорь впервые чувствовал своё бессилие от взрослости. Он взрослел. А у него помокрели глаза…

Та женщина, Ленка, всё молчала в ответ. Мокрое докатилось до щёк Игоря, когда он услышал:

— Не говори так, Аким. У тебя есть сыновья. Твои сыновья. Игорь и Акимка. Аким второй.

— Ты поедешь со мной в Москву, — сказал отец тихо и твёрдо. — И мы останемся вместе. Я решил.

Игорь испугался, что он всё же крикнет, а она ответила отцу:

— Нет. Тебя ждут. Их нельзя наказывать, когда они дождались.

Тогда отец крикнул голосом, сдавленным от боли:

— Это ты хочешь меня бросить! Инвалида с прокуренной кровью!

— Не кричи.

— Конечно, ты ещё можешь поехать куда угодно, а я стал тебе не нужен. Естественно… Старый, больной, обуза…

Она опять засмеялась своим тонким, обидно-беспечным смехом.

— И не ворчи. Сам знаешь, что это не так.

— Ленка!

— Что?

— Господи, — сказал отец непохоже на себя, — лучше бы ты уехала тогда с Таёжной, сразу…

— Сказал бы, что у тебя два сына, я набралась бы мужества.

— Боялся. Но потом сказал.

— А у меня уже не хватило сил. Я ведь женщина. Баба со всеми бабьими муками…

— Теперь мстишь?

— Не за что мстить.

— Есть, Ленка. Отчего ты молчишь?

— Так…

Стало тихо в соседней комнате и в целом мире. Словно никто не знал, что говорить, когда жизнь кончилась и продолжалась… Ничего нельзя было забыть. Жизнь не останавливалась, а человек уже стоял у края и не мог дальше сделать ни шагу. Искать новое? Но эта Ленка была полным-полна всем, что вспоминала, и не могла вместить другого ни капли, словно жизнь переполнила её до краёв, и всё. Дальше вмещать в себя пугавшую пустоту? «Не обижай её», — сказала мама. Да нет! Ему стало страшно за неё…

Ему захотелось увидеть эту женщину и пожалеть её. Так остро почувствовал он, что в чём-то они, и мать, и Ленка, были похожи, их словно бы ждала одна судьба, и один человек был виноват перед ними. Его отец.

— Ты всегда ругал меня за красивые слова, — донеслось из-за стены, разрушая беззвучие и поражая всё той же всесильной улыбкой в голосе. — Но я так и не исправилась, дорогой… Как-то я смотрела в небо: журавли летели. Их клонил ветер, но они упрямо выравнивали строй. Я не выровняла. Меня унёс ветер! Зато я увидела страны, которых не видели упрямые журавли. И всегда буду видеть, даже во сне…

— Чушь! — взорвался отец. — Я давно должен был сказать Симе и своим сыновьям…

— И убить их? Нет уж, лучше себя… Подумай, почему она не ушла от тебя, от своей одинокой тоски? Ведь было столько разлук! Она думала о детях. Прости, но я тоже немножко их мать. И не смейся, наверно, я берегла тебя для них.

Игорь снова поднялся, сел, опустив с кровати босые ноги. Он помнил, что на столе лежала пачка «Беломора», попавшая под луч карманного фонарика, нашёл её и закурил. Вспышка спички прозвучала как выстрел.

— Вася! — крикнул отец. — Принеси папиросу!

Игорь затаился.

— Всех научила, — упрекнул отец. — Вася!

Он вздохнул глубоко, сквозь зубы, со слабым стоном — видно, маялся без своего курева.

— Спи, — тихо сказала она.

— Сыновья всё поймут, — сказал он громко.

— Ты для них разведчик будущего, как пишут в газетах. Ходишь в высоких сапогах по неведомым топям…

Она совсем перешла на шёпот, а он не хотел прятаться, раз уж принял решение, раз настала такая минута.

— В валенках по траве, — ответил он.

— Их мечтой стала твоя работа, я знаю.

— Нет!

— Не трусь за них.

— Я просто набродяжничался за них.

— А если бы ты узнал, что старший уже подал бумаги на твой факультет?

— Я знаю, — вздохнул отец.

— Он похож на тебя. Даже на той карточке, где он совсем маленький. Сколько ему там?

— Девять.

— Сейчас ты им нужнее, чем раньше. Приедешь, поможешь…

— Напишу в газету, чтобы строили для изыскателей передвижные дома и передвижные школы для их детей.

— Напиши.

— Влюбляться будут и в передвижных посёлках… Ленка! Ты хотела бы иметь своих детей? Наших… Почему ты не говорила об этом никогда ни слова?

— Ещё в детстве я поняла, что есть пустые слова. Это меня предостерегло.

— Ты не любишь меня, вот что…

— Не люблю, когда ты такой… И не ройся под подушкой, сигареты, которые ты спрятал там, я выбросила…

— А что бы ты делала, если бы у нас было двое сыновей? Если бы они росли у нас?

— Не знаю… Наверно, возила бы их с собой. Учила бы в разных школах… Сколько они увидели бы, узнали! Ещё какие бы выросли!

— Хватит! — сказал отец. — Это не бывает просто. Значит, это будет так, как бывает. Ты останешься со мной, да?

— Я по-прежнему в твоих руках, а они у тебя ещё такие сильные. Держишь меня, как кусок глины. Можешь вылепить овцу.

Теперь всё затихло, Игорю показалось, совсем. До утра. А что будет утром? Но отец вдруг спросил:

— А ты? Кем ты хотела стать маленькой?

— Актрисой. Конечно, знаменитой.

— Не вышло?

— Вышло всё лучше.

И наступила долгая тишина.

Что же будет утром? Игорь поморгал, зажмурил глаза и подумал, что встанет и уйдёт, едва затеется утро. Он посмотрел на окно — его уже коснулся жидкий свет, пока не проникающий в комнату. Он начал одеваться. Запутались шнурки у ботинок. Зашнуровал ботинки и тогда заметил, что стоял без брюк. Не надел брюки. Хорош!

Вспомнилась Катя, но о Кате не хотелось думать, а мысли кружились, что-то странное происходило в голове, что-то кружилось в ней без содержания… А дома? Что же он скажет дома? Вспомнилось, будто мысли жили независимой, своей жизнью…

Крохотный Акимка ждал в подъезде, когда он придёт из школы. Схватил за руку, оттянул в угол, зашептал:

— У тебя есть шестьдесят копеек?

— Зачем?

— Хочу купить маме платье.

— Чудик!

Он хотел сказать, что за копейки платье не продаётся, но посмотрел в его круглые глаза, на его мохнатые ресницы, вскинутые до бровей, и спросил:

— Какое?

Акимка повёл его на улицу, к магазину «Одежда», выставившему навстречу свои нарядные витрины. Молча остановились перед светловолосым манекеном, одетым в яркую весеннюю ткань с красными розами. Платье стоило шестьдесят рублей, но Акимка не понимал. Он знал цифры, но его деньгами были ещё копейки…

За стеной что-то щёлкнуло, как чемоданный замок.

Пора! Он взял свой баул и вышел из дома. Ночь редела. Полуторка стояла всё там же, дверца кабины была приоткрыта, и оттуда торчали ноги в пыльных башмаках. Вася спал, держа на груди коробочку с флаконом духов, перевязанную красной тесёмкой. С задней стенки кабины, над его головой, улыбались четыре кинокрасавицы, которых Игорь не заметил вчера. Все глянцевые, все ужасно цветные, и все улыбались…

Спящие дома Отрадного стояли вокруг, как близнецы. Земля не прикрыла их ни цветами, ни кустами, ни деревьями. Скворечники за калитками торчали на голых шестах. За что люди назвали свой посёлок Отрадным?

Игорь быстрым шагом вышел на пригорок, с которого открывалась вчерашняя дорога. Светало робко, несмело, будто день с опаской набирался сил для степной шири. Но там, на дороге, Игорь разглядел женскую фигуру с чемоданом и стал догонять её. Можно было спросить, куда лучше направиться, чтобы перехватить попутную машину, не Васину, а другую, и быстрее добраться до станции. Некоторое время они шли друг за другом, пока она не остановилась и не повернула головы, то ли услышав его шаги, то ли прощаясь с местом — так она оглядела всю степь и небо. И посёлок солдатского облика…

Игорь подошёл. Женщина была довольно высокой и стройной, может быть, чересчур худой. С короткой стрижкой. С мелкими чертами лица, будто сморщенного немножко от своей незащищённости под солнцем, которое сейчас выберется из-за горизонта и ударит с беспощадной силой. Она улыбнулась.