Владимир Курочкин - Избранное (сборник)
Пока копался, шефы прошли прямо на плац, где должен был быть парад. Я видел только их затылки, когда они проходили мимо палаток. И, даю честное слово, я заметил невысокую девушку в красном жакете. Она шла вместе со всеми. Я не мог ошибиться. Только у нее одной могли быть такие волосы. Золотые россыпи! Некоторые пряди у нее были темные и отливали бронзой. Ее волосы всегда были зачесаны назад, словно ветер относил их, и от этого голова казалась устремленной вперед. Она была похожа на летящую гордую птицу. Да, это была Наташа. Приехала! Теперь у меня оба сапога блестели совершенно одинаково.
Началось: мы выстраивались с винтовками и равнялись. На плацу играла музыка, и туда шли полки всей дивизии. Скоро и мы с песней пошли на плац. Он уже был заполнен, и мы встали в задних рядах. Стояли «вольно» и тихо разговаривали, но из рядов не выходили. Было очень жарко, облака словно крались по небу, они плыли у самого горизонта, и солнце вволю лило свой жар на лес, на реку и на нас. У меня взмокла на груди рубашка, но я не унывал и смотрел в голубое небо.
Вскоре в колоннах началось движение. Все подтянулись, выставили подбородки. «Смирно!» Стало тихо. Сквозь просвет в рядах очень далеко было видно командира дивизии. Он шел по полю, потом остановился и взмахнул шашкой. Солнечные лучи заиграли на стальном клинке, который точно расплавился. Командир дивизии отдал рапорт приехавшему из Москвы начальству, и вот они все пошли мимо наших колонн. Здоровались, а мы дружно отвечали. Они ушли далеко-далеко, но было так тихо, что к нам их голоса доносились ясно.
Началось прохождение колонн мимо трибун. Оркестр заиграл церемониальный марш, и мы повернулись направо. Теперь мимо трибуны я должен был уже пройти в первых рядах. Колонны проходили быстро. Музыка играла непрерывно, было два оркестра, и они сменяли друг друга. Когда я подходил к трибунам, мне казалось, что я разыщу Наташино лицо и улыбнусь ей, но мимо трибун нужно было идти быстро, вытянув руки по швам, не сгибая ног в колене и повернув лицо направо. Это было очень трудно. Я видел на трибунах сплошную разноцветную массу, веселые радостные лица, все кричали так же, как и мы, «ура». Потом я увидел командира дивизии с черной холеной бородой, он приветствовал нас. Потом опять замелькали лица, как в кинематографе, и внезапно все это кончилось, словно оборвалась лента. Мы прошли трибуны и пошли уже свободно. Наташу я не заметил, но был уверен, что она меня видела.
После парада шефы сразу же пошли осматривать наши палатки. Это было излюбленным занятием всех, кто приезжал в наши лагеря; это прямо стало привычкой, А мы тем временем отправились курить. Потом я пошел к беседке, в которой был красный уголок, потому что наши гости всегда после палаток осматривали красный уголок.
Так и получилось: шефы пришли к беседке. Я увидел Наташу, она шла вместе со всеми. Я увидел также и слесаря Николая Воронцина, и старика Ивана Ильича, и рослого широкоплечего Сколбянского, начальника сборочного цеха завода. Они все поздоровались со мной. Я ответил на их приветствия, а потом улыбнулся Наташе и подошел к ней.
– Здравствуй, Тима! – сказала она.
– Здравствуй! Ты меня видела?
– Где?
– На параде?
– Нет, вы все были такие одинаковые и быстро шли.
– Жалко. Ты привезла мне книжку о Кирове? Она в красном переплете, у меня дома в столе. Нашла?
– Нет, забыла.
– Я же тебе писал! Она мне очень нужна, а здесь в библиотеке нет. Все на руках!
– Вернусь, вышлю. Ко мне мама приехала.
– Это хорошо. А на заводе как? Достроили новый цех?
– Да, уже станки устанавливают.
– Молодцы! А ты почему так долго не писала?
– Ну, как долго? Всего неделю.
– Хороша неделя! Я уже думал, забыла.
– Пойдем туда.
И она пошла в беседку, где были все остальные. Они рассматривали работы наших художников. Я стал рядом с Наташей и тихо сказал ей:
– Я страшно рад, что ты приехала.
– Да?
Она смотрела на плакат, на котором был изображен фашист, крадущийся к нашей границе.
– Здорово нарисовано?
– Да!
– Это наш парень рисовал. Его посылают учиться в академию.
– А как твои успехи?
– Хороши. Я один из первых. Слушай, Ната, а у тебя волосы еще светлей стали.
– Выгорели.
– На водной станции бываешь?
– Нет, просто каждый выходной езжу за город вместе со всеми.
– С кем?
– Ну, с завода – девчата. Массовка!
Тут все начали выходить из беседки, и Наташа тоже двинулась к выходу. А мне так хотелось с ней поговорить. Я хотел сказать что-то важное. Что именно особенного хотел я ей сообщить, для меня было неясно, потому что мы друг друга хорошо знали, и все нам было уже известно. Мы вышли на аллею и пошли к клубу. Шефам не терпелось посмотреть и его. Наташа шла вместе со всеми, я потянул ее за рукав в сторону и спросил:
– Ты останешься до вечера?
– Нет, нет, я поеду со всеми.
– Почему? Я тебя провожу до поезда. Я освобожусь от наряда. Мне разрешат.
– Нет. Раз приехала со всеми, надо вместе и уезжать. Неудобно.
– Но мне очень хотелось подольше побыть с тобой.
– Я приеду как-нибудь еще одна. А сейчас это невозможно.
– Да, но…
– Пойдем, пойдем. Мы очень отстали.
– А что нам за ними ходить!
Она молчала и шла очень быстро. Мне приходилось почти бежать за ней.
– Серьезно, Ната, пойдем на плац.
– Зачем?
– Там сейчас будет инсценировка воздушного налета.
– Мы, наверно, увидим и отсюда.
– Нет, это будут штурмовые самолеты. Они пройдут низко над землей. Очень интересно! Ты же это любишь.
– Мы сейчас все туда пойдем.
Но никто так и не ходил смотреть инсценировку боя. Она быстро закончилась. Я слышал далекий рев самолетов и трескотню пулеметов в то время, когда все мы торчали в клубе. Было обидно! Я и сам любил смотреть военные игры.
Подошло время обеда, и мне пришлось уйти: ведь обедать у нас ходят строем. В столовой было прохладно, там гулял сквозняк, и от берестовой крыши падала глубокая тень. Мы ели хороший, жирный борщ, и я думал о Наташе, но мысли мои перебил Петр:
– Ты уже пять минут трясешь перечницей. Что ты этим хочешь доказать?
– А?
В самом деле, борщ мой покрылся словно пеплом, я перестарался.
После обеда гости уезжали. Они хотели попасть домой засветло. Шоферы уже заводили машины, шефы приехали на заводских грузовиках. Комиссар полка тряс Сколбянскому руку и просил не забывать. Остальные рассаживались по машинам. Шоферы сели в кабины. Я стоял около грузовика, Наташа влезла наверх и тоже села. Я поманил ее рукой, она нагнулась ко мне, и я, волнуясь, не совсем складно сказал:
– Ты ко мне относишься как всегда?
– То есть?
– Ну, ты понимаешь.
– Тима, скажи-ка… у вас здесь часто бывают дожди? Что-то стало пасмурно.
– Не особенно часто. Когда я приеду, будем жить вместе?
Наташа посмотрела на меня, потом ее глаза скользнули мимо моего лица, и она улыбнулась, но только не мне. Я не знал, кому она улыбалась. Я оглянулся. Сколбянский уже влез в грузовик, комиссар отошел в сторону и поднял руку кверху: он указывал на дождевые облака, которые неожиданно появились откуда-то. «Ничего!» – махнул рукой Сколбянский. Они хотели ехать, но Наташа с каким-то внезапным волнением, таким резким по сравнению с сегодняшней необычной для нее скованностью, перегнулась через борт. Она словно решила разом развязать что-то угнетающее ее с самого утра:
– Ты знаешь, я чуть не забыла. Это тебе. Я должна была бы с самого начала, но…
И подала мне маленькое письмо. Грузовики тронулись, провожающие прошли немного за ними, а я посмотрел на небо: дождя, может быть, и не предвиделось, но небо меняло цвет и становилось серым и рыхлым. Я распечатал конверт: на небольшом клочке бумаги было написано: «Я – жена Сколбянского. Объяснения излишни». У меня похолодели кончики пальцев, их стало покалывать, как ногу, когда ее отсидишь; может быть, пальцы даже посинели, но я на них не смотрел. Я заставил себя смотреть на небо. Оно меняло цвет. Небо точно спустилось ближе к земле, нижний слой облаков был похож на серые рубища, они быстро проносились мимо, чуть ли не задевая лохмотьями за вершины деревьев. Второй слой облаков, повыше, был цвета морской пены, и они двигались в противоположную сторону. Может быть, облака стояли на месте и движение их было обманом для глаз, но это неважно. Самое главное было то, что голубой цвет неба виднелся лишь в небольших окнах, между облаками. Он казался далеким и невозвратимо утерянным. Такая резкая перемена на небе могла быть только осенью. Поднялся ветер и вырвал из моих рук исписанную бумажку, которую я держал не совсем крепко.
– Раушев! – кричали где-то за деревьями.
Я узнал голос Петра Дорохова. Вскоре я услыхал за спиной скрип его тяжелых сапог. Он увидал меня:
