Сергей Снегов - В полярной ночи
Варя с печалью смотрела на сразу помрачневшего Седюка. Она сказала:
— Не принимайте его слов близко к сердцу. Что он может знать? Просто недовольный.
— Конечно, Варя, он мало знает. Но, очевидно, там непорядки, если люди открыто всем недовольны.
На последней платформе, подложив под голову мешок с вещами, лежал на угле молодой парень и нежился на солнце. Увидев подходивших Варю и Седюка, он лениво приподнял голову.
— Скажите, пожалуйста, как дела идут в Ленинске? — спросила Варя.
— А хорошо идут, — с охотой отозвался парень. — Строительство большое, работают тысячи людей, в столовых кормят вволю — никто не жалуется. Если бы не послали на выгрузку, сам ни за что бы не уехал.
— Слышите? — сказала обрадованная Варя. — Приедем — сами все узнаем.
На станции оказался кипяток, в вещах Романовой нашелся вместительный чайник, у каждого были кружки, необходимые в обиходе эвакуации не меньше, чем мыло и полотенце. Пассажиры расселись на бревнах, валявшихся на станции, на кучах угля и просто на траве и распаковали свои припасы. Варя попробовала муксуна, предложенного ей Непомнящим. Муксун оказался жирным, нежным, но чрезмерно соленым — от второго куска она отказалась.
— Пригодится в Ленинске, — сказал Непомнящий, аккуратно заворачивая рыбу. — Не хотите ли прогуляться по саваннам этой марсианской равнины?
— Я охотнее поспала бы, — заметила Варя.
— И хорошо сделаете, если уснете, — сказал Седюк.
— Именно, — подтвердил Непомнящий. — Сон на открытом воздухе укрепляет здоровье. Наука установила, что час сна заменяет триста калорий пищи. До Ленинска вы вполне можете принять полторы тысячи калорий сна. Я сейчас так размещу вещи в вашем углу, что вы заснете, как на пуховой перине, и будете видеть детские сны.
Он вправду очень ловко и умело разместил чемоданы, тюки и свертки. Получилось нечто вроде настоящей постели, и Варя с наслаждением на ней вытянулась. Ногам, утомленным от сидения на корточках, стало легко, а в голове от еды и усталости зашумело, как от водки. И, еще не заснув, сквозь дремоту, она слышала, как на платформу влезали пассажиры, ощутила по мягкому и широкому теплу, повеявшему от борта, что рядом с ней уселся Седюк. Потом раздались свистки, удары колес о стыки. Свежий ветер мягко обдувал ее лицо. Это была лучшая минута сна, потому что затем все резко изменилось: солнце пропало, полил ледяной дождь, а из туч вырвались черные самолеты со свастикой на крыльях — из брюха у них вываливались похожие издалека на личинок, крутящиеся, со свистом падающие бомбы. Она бежала по пустынному бульвару, мимо закрытых наглухо домов, ноги ее подкашивались от бессилия и ужаса. А кругом взлетали беззвучные, как в немой кинокартине, облачка разрывов, и временами — тоже беззвучно — падали стены домов и целые дома. Последнее, что она помнила, было наклонившееся над ней в испуге и смятении доброе, до боли знакомое лицо. Чьи-то руки трясли ее за плечо.
— Вставайте, Варя! Подъезжаем к Ленинску. Она вскочила, испуганная, ничего не понимающая.
Огненно-красная тундра уходила в сторону. Поезд шел по склону горы. Вершина ее больше чем на полкилометра поднималась над равниной. Впереди вставали новые горы, белые от снега. Потом дорога углубилась в лес. Лес был странен и неожидан. Карликовые деревья, искривленные и согнутые, стелющиеся по земле, как смятые бурей травы, тесно жались, наползали одно на другое, как бы схватившись в ожесточенной драке за место. Но по мере того, как поезд углублялся в горы, лес менялся и вырастал, деревья выпрямлялись, раскрывали свои кроны. Варя с удивлением и радостью стала узнавать среди них березу, ель, ольху, плакучую иву — знакомый с детства лесной народ.
— Ленинск! — крикнул чей-то голос на платформе.
За поворотом дороги открылся поселок — фабричные здания, каменные и деревянные дома, пожарные вышки, мачты радиостанции. Была видна широкая улица, по ней неслись автомашины, рысцой трусили лошади, впряженные в брички.
Поезд, свистя и сбавляя ход, подкатил к деревянному двухэтажному зданию с вывеской: «Ленинск-1». Пассажиры спрыгивали на землю, тащили свои вещи, кричали отчаянными голосами, словно они не приехали, а собирались уезжать и могли опоздать к поезду.
У самого вокзала стояло несколько машин и грузовых телег. Встречающих не было, кроме высокого седого человека, сидевшего в телеге. Он всматривался в пассажиров, слезавших с платформы, и, увидев Романову, крепко обнял ее, поцеловал в щеку, а она, прижавшись головой к его плечу, заплакала горькими старческими слезами.
— Ничего, Анна Ильинична, ничего! — говорил седой человек, сам всхлипывая. — Не у нас одних горе, тут слезами не поможешь. Успокойся, Анна Ильинична!
На них смотрели с удивлением — встреча больше напоминала горестную разлуку, чем радостное свидание. Потом седой человек взял чемоданы и понес их, идя рядом с женой.
— Это, Романов, Василий Евграфович, конвертерщик с Кавказа, — сказал кто-то громко.
К вокзалу подкатила старенькая «эмка», из нее вылез худой человек в военном кителе и распахнутой шинели и пошел вдоль поезда, внимательно оглядывая пассажиров.
— Скажите, пожалуйста: кто будет Михаил Тарасович Седюк? — спросил он у Вари.
— Вот здесь он, — ответила Варя, указывая на Седюка, снимавшего с платформы ее чемоданы.
Военный подошел к нему и поднес руку к фуражке.
— Моя фамилия Григорьев, я референт начальника комбината, полковника Сильченко, Бориса Викторовича, — отрекомендовался он. — Прошу немедленно в машину. Вас ждут.
— Через десять минут, не раньше, — сказал Седюк. — Я должен разместить вещи этой девушки и как-нибудь устроить ее.
Референт даже оглянулся, как будто Седюк сказал что-то непозволительное, что нельзя было никому слышать.
— Ни в коем случае! Ни одной минуты! Уже полчаса, как началось заседание. Не хватает только вас. Сперва будет информация товарища Сильченко, потом ТЭЦ и ваш завод. Валентин Павлович уже передал по телефону выговор диспетчеру дороги за задержку вашего поезда на станции Медвежьей. Сейчас же садитесь в машину. А о девушке не беспокойтесь — здесь находится комендант Гурко, он на телегах и машинах доставит всех в отведенные им общежития. Все организовано, баня готова, в столовой выписаны продукты, желающим покажут кинокартину, а кто не захочет, может сразу отдыхать.
— Мне нужно помыться и поесть.
— После заседания — пожалуйста. Заседание экстренное, решаются важные вопросы в связи с прилетом Валентина Павловича из Москвы. Да вы не смущайтесь, Михаил Тарасович, у нас это часто, что не успеваешь помыться и поесть. Работа каторжная, все привыкли, вот Валентин Павлович прямо из самолета отправился к себе в кабинет, а потом уже домой. Все это нормально. Идемте, а то мне будут неприятности. О своих вещах тоже не беспокойтесь, их доставят прямо на место — Валентин Павлович сам отдавал распоряжение комендатуре.
— До свидания, Варя. Вечером, после заседания, зайду к вам, — сказал Седюк, крепко пожимая руку девушке. — А сейчас надо ехать. Не исключено, что этот неведомый Валентин Павлович влепит выговор и мне, как тому диспетчеру, если я опоздаю на минуту. — И, разместившись на заднем сиденье, он обратился к Григорьеву, усевшемуся рядом с ним: — Кстати, кто этот Валентин Павлович, о котором вы за полторы минуты успели мне столько наговорить?
Григорьев смотрел на Седюка с недоверием и недоумением, — казалось, он старался определить, шутит тот или говорит серьезно.
— Вы о товарище Дебреве? Разве вы с ним не знакомы? Это главный инженер комбината. По его просьбе вы откомандированы в Заполярье.
5
Машина остановилась у двухэтажного деревянного дома с ярко освещенными окнами.
Григорьев шел первым и поминутно оглядывался — Седюк не торопился и с любопытством все рассматривал, словно не замечая, что это раздражает референта. Дом был стандартный, того обычного типа, какой характерен для всех административных домов, на начинающихся строительствах, — коридорная система, множество дверей, дешевая дорожка на полу. Пол, аккуратно выструганный и довольно чистый, был плохо сколочен или сколачивался из сырого дерева — между досками образовались щели, и самые доски были изрезаны трещинками. «Много нужно уборщиц, чтобы держать в чистоте этот некрашеный пол», — мельком подумал Седюк. Дом был населен плотно — в нижнем вестибюле, на лестнице, в коридорах толкалось много народу, слышались громкие восклицания, споры. Почти все были одеты в новые стандартные белые полушубки, очевидно недавно полученные со склада. Седюка удивило, что двое из этих людей — он был уверен, что никогда не видел их, — поклонились ему, как старому знакомому, небрежным дружеским поклоном. Еще больше удивился он, когда на втором этаже высокая, красивая девушка, тоже одетая в полушубок и в шали, как другие женщины, но в ботах и шелковых чулках, бросила на него быстрый, внимательный взгляд и, распространяя запах дорогих духов — Седюк не слышал этого запаха, вероятно, с начала войны, — пошла рядом с Григорьевым и стала уговаривать его громким, отчетливым шепотом:
