Вадим Павчинский - Орлиное гнездо
Прохор отмечал пока еще едва уловимые приметы осени. Ночи теперь надвигались на Владивосток прохладные, с высоким, просторным небом, вмещавшим великое множество накаленных добела звезд. Яркость их меркла, когда из-за сопок выкатывалась голубоватая поздняя луна. Иногда с ее появлением загорались негреющим белым огнем тончайшие перистые облака, такие недосягаемые, что казалось, будто они висят серебряным кружевом по ту сторону луны, близ самых звезд. Утра стояли тихие, росные, в бурьяне и меж ветвей кустов повисали паучьи сети. Предутренняя роса щедро нанизывала на каждую паутинку свои стеклянные бусинки. Днем в спутанные заросли трав, в шумливую листву деревьев падали золотые дожди солнечных лучей. Солнце слегка желтило и подсушивало зелень лесов и полей. Ветры приносили из-за Амурского залива тревожные, горьковатые запахи лесных пожаров и степных палов, смешанные с ароматом подвяленных трав и солоноватыми испарениями моря.
В один из таких, словно отлитых из золота дней в бухте показалась знакомая шаланда Семенова. Темные бревна ее бортов были покрыты осенней солнечной позолотой, а паруса из грязноватой залатанной ткани казались парчовыми. Но как только шаланда причалила к берегу, она опять обрела свой обычный вид.
Семенов приехал из Ольги не один. Он привез с собой девушку лет двадцати — двадцати двух.
Прохор порядком удивился, увидя рядом с купцом молодую дивчину. Непонятное ревнивое чувство кольнуло сердце: неужто сероглазая, темноволосая деревенская эта красавица со смуглым лицом, пугливо посматривающая на дремучий лес, — жена или полюбовница клювоносого, лысеющего лавочника?
Но Семенов сам развеял подозрения Прохора:
— Кухарить будет на первое время. Семейство ее вовсе избеднялось: с Уссуры в Ольгу перебрались, прослышали, будто там жизнь уж очень хорошая. А какая там жизнь? Нищета и запустенье. Может, со временем, конечно, что и будет…
Девушка стояла на борту грязной шаланды, склонив голову, не подымая глаз, и во всей ее фигуре было видно покорное отчаяние: деваться некуда, надобно смириться с тем, что произошло, но смириться трудно и страшно.
На берегу толпились солдаты. Женщин здесь не было вовсе, и появление молодой девушки вызвало настоящий переполох. Прохор подумал, что трудно будет дивчине уберечься от людей, истосковавшихся по женской ласке: «Зря купчина девку сюда привез, на посрамление».
Семенов попросил Прохора помочь донести вещи. Прохор с охотой согласился. Он проводил Семенова до его заимки, занес вещи в дом, постоял немного, потом направился к двери. Обернувшись, сказал девушке:
— Ты береги себя. Зря на улицу не ходи.
Девушка посмотрела на Прохора с благодарностью.
— Если обидит кто — скажи, проучу негодника, — обещал Прохор на прощанье.
И зачастил Прохор на семеновскую усадьбу. Придет, а Ксеньюшка не таит своей радости. Привязалась сердцем, прибилась к сильному и надежному человеку, как оторванный от дерева листок к тихому берегу лесного ручья.
Поднялся однажды на вершину знакомой сопки Прохор и принялся вырубать, раскорчевывать небольшой участок. Оставил нетронутым стройный ствол широколистного монгольского дуба и рядом с ним поставил свой домишко. Срубил его по-деревенски, в лапу, без особых хитростей. Взвился к небу синеватый дымок нового жилья.
Бесснежным зимним днем в дверь Прохорова домика постучали. Прохор открыл дверь. На пороге стояла Ксеньюшка.
— К тебе пришла. Не прогонишь?
Жили дружно. А через год в Успенской церкви, построенной Прохором вместе с матросами «Гридня» и друзьями-солдатами, Калитаевы крестили сына. Прохор назвал его Степаном — в честь Степы Макарова, о котором хранил добрую память. Сын удался лицом и широкой костью в отца, только цвет глаз взял у матери — серые, с темнинкой, как море в пасмурную погоду…
С легкой руки Семенова, верно и безошибочно учуявшего неоценимую выгодность нового порта для торговых дел и бросившего в нем якорь, ринулись во Владивосток американские, голландские, английские, немецкие, датские и прочие дельцы. Потрясая золотой мошной, они скупали за бесценок лучшие земли, хватали все, что можно было купить: сопки, пади, луга, острова и даже болота.
Нещадно вырубались леса, уступая место под строения. Богачи селились вдоль берега Золотого Рога, а беднота ютилась на окраинах или взбиралась со своими лачугами на каменистые откосы сопок.
Семенов после ухода Ксеньюшки избегал встреч с Калитаевым — похоже, что сердился на него. Купец ходил невеселый, но не Ксеньюшка была причиной дурного настроения, а возрастающее торговое соперничество, в котором верх начинали брать иноземные пришельцы.
И тогда задумал Семенов построить скороходную двухмачтовую шхуну, заняться всерьез промыслом, возить на шхуне пассажиров, почту, грузы. Но в этом деле у него оказался соперник: американец Смит тоже решил строить шхуну для таких же целей.
Семенов ухитрился перехватить под носом у Смита мастера по корабельному делу — заезжего шведа Фриса. Заплатил ему дороже и нанял на постройку шхуны. Но Смит тайно договорился с Фрисом, чтобы тот одновременно руководил строительством и Смитовой шхуны. Швед согласился. Теперь дело оставалось за рабочими. Пока американец искал их, Семенов отправился к постовому начальнику, с которым успел завести дружбу, и выпросил у него несколько солдат, в том числе Прохора и Дерябина. Затем Семенов сходил на строительство портовой мастерской, где работал Прохор.
Калитаев неприветливо поглядел на купца, полагая, что тот пришел сводить старые счеты. Но Яков Лазаревич заискивающе улыбался, одобрительно покачивая головой, глядя на взлетающую желтыми птицами щепу из-под ловкого калитаевского топора.
— Ты, братец, основательно свое рукомесло постиг, — льстиво восхищался Семенов.
— Ремесло немудреное — топором тесать, — уклончиво ответил на похвалы купца Прохор.
— А я, братец, дело тебе хочу предложить выгодное. Чем на этой работенке, — Семенов кивнул в сторону мастерской, — мозоли-то набивать, иди ко мне шхуну строить. О двух мачтах…
Прохор оживился. Вспомнилась ему Япония, бухта Хеда и шхуна, построенная на чужом берегу. Давно не занимался Калитаев любимым делом и предложение Семенова принял охотно.
— Мы люди казенные. Раз начальство приказывает — о чем тогда и речь. — Калитаев собрал инструмент и пошел следом за Яковом Лазаревичем.
На берегу Золотого Рога заложили солдаты семеновскую двухмачтовую «Эмилию». Уже с первых же дней строительства Фрис понял, каким истинным кладом завладел Семенов: рослый, большерукий солдат-плотник, — нанятый им, творил чудеса. Фрис беспомощно и ненужно бродил возле остова будущей шхуны и с каждым днем убеждался, что делать ему тут со своими советами нечего. Солдаты сразу угадали в Калитаеве не просто мастера, а искусного знатока своего дела. «Вот кого мне надо было купить», — огорченно думал американец Смит, на шхуне которого Фрис проводил теперь большую часть времени. Американское судно строили китайские плотники, привезенные из Чифу. Прохор кое-чему и у них поучился.
Трудами Калитаева, построившего ладное, крепкотелое судно, затейливо украшенное кружавчатой резьбой по корме, Семенов воспользовался почти на даровщину: солдатам за работу не платили, а из своих доходов купец расщедрился не очень.
С того дня слава о толковом корабельном мастере Прохоре Калитаеве облетела весь пост. Никто не знал, что этот молчаливый солдат — один из строителей легендарной «Хеды».
Специальным приказом начальство определило Прохора на работу при недавно открытой портовой мастерской, со строительства которой он был взят на «Эмилию».
— Теперь ты, братец, при твердом деле, — сказал Прохору Семенов. — Замолвил словечко за тебя. Я ведь нынче здесь первый человек.
5
На небольшом островке Аскольд, в заливе Петра Великого, нашли золото. Рассказы о нем не давали покоя Дерябину. «Вот куда бы попасть в службу», — мечтал он о богатстве.
Прослышав об аскольдовских золотых россыпях, устремились на остров из-за рубежа искатели прибыльной поживы. Высаживались на каменистый берег Аскольда разбойные отряды китайцев-хунхузов. Пришельцы хищнически добывали золото. Воинские власти Владивостока встревожились и однажды послали на Аскольд вооруженный отряд.
Золотоискатели встретили шхуну огнем. Силы были неравны, и несколько сот хунхузов легко одержали верх над двадцатью матросами шхуны «Алеут». После этой истории разыгралась настоящая война. Владивосток был объявлен на военном положении. Командование усилило посты и караулы на берегу Золотого Рога, куда заходили шаланды с аскольдовскими браконьерами: у них имелись тайные связи с некоторыми жителями в посту Владивосток. Офицерам и нижним чинам приказано было действовать по законам военного времени.
