Николай Балаев - Бурый призрак Чукотки
— Етти, здравствуй! — Костя потрепал собачий загривок.
Къэли недавно ощенилась и была, как заявила Тэгрэт, «в декрете». Говорят, одна из лучших оленегонок в бригаде.
— Как дела декретные? — спросил Костя.
Къэли мотнула хвостом, сунулась носом в ладонь, глубоко вздохнула: да ничего дела, вот вожусь с потомством.
Из-под ее брюха выкатились три щенка и, крутя хвостами, весело запрыгали вокруг ног Кости. Здоровые, упитанные. Их было в помете семь. Но это рабочие собаки, потому в бригадах ведется жесткий отбор. Через несколько дней старый Окот забрал выводок и отнес от матери на несколько метров. Щенки подняли скулеж, затыкались носами, поползли в разные стороны. Один враз направился к матери, минутой позже еще два повернули туда же. Окот одобрительно покивал им, остальных собрал и унес…
За спиной скрипнул снег.
— Экэйгын, — сказала Тэгрэт. — Скоро пурга начинается. Пойдем, Костя, чай пить, кушать надо, отдыхать.
Они вернулись в ярангу.
Полог грела и освещала свеча в высоком подсвечнике, на небольшом ящичке стояло уккэм — блюдо с едой: миска дымящейся вареной оленины, чашка бульона, галеты, масло, сахар. Сбоку пыхтел еще не успевший успокоиться после очага чайник. За меховой стенкой полога раздались тонкие голоса:
— Етти, эпэкэй!
— Заходите, заходите, — приветливо отозвалась Тэгрэт. — Садитесь…
Костя хлебнул бульон. Вку-у-усен… Это пацаны пришли из соседних яранг. Как и во всем мире, чукотские дети любят сказки, а бабка — мастерица. Иногда такое заплетет, аж у него, зоотехника, уши до плеч отвиснут…
— Какомэй! — приглушенным хором удивились за стенкой дети.
«Ну, бабуля, кажется, в своем репертуаре, — подумал Костя. — О чем это она?»
И в этот момент голос старой Тэгрэт заглушила Къэли: «Р-р-р-ав! Авав?»
В голосе явный вопрос: кто идет?
Окот, наверное, из стада. Он в дальнем конце был, пока сменили, пока добредет…
— Ава-ва-ва… х-хавв! — Голос Къэли раздался уже с улицы, перешел на хрип, и в нем полыхнула лютая ненависть. Нет, так на своих не лают! Костя подскочил, прямо в чижах — меховых носках — выкатился из полога. Разноголосый вой, гавканье вспыхнули по всей бригаде. На басовых нотах загудели могучие упряжные псы, привязанные вокруг яранг. Зверь какой-то пришел. В прошлую пургу волки петлю вокруг яранг сделали…
Тэгрэт стояла справа от очага. Под мышкой — длинный японский «всестихийный» фонарь, под руками дети. И тут с улицы, перекрывая собачий гав, раздался необычный, неслыханный ранее, надрывный то ли взрев, то ли всхлип.
— Куликул! — прохрипела Тэгрэт.
Да, какой-то дикий крик. Нет, это не волки и не собаки! Костя ухватил с шеста карабин, вогнал патроны, дернул у Тэгрэт фонарь и выскочил на улицу. Луч метнулся и увяз в снежной круговерти. Проскочила между ног за ярангу раздувшаяся как шар от вставшей дыбом шерсти Къэли. Костя побежал следом. За ярангой, прижавшись задами к рэтэму, кучей, рычали, хрипели и визжали собаки. Что это они? Боятся? Такой стаей боятся?!
Костя повел лучом. Метрах в пятнадцати от яранги между снежными зарядами мелькнула легкая нарта Окота, за ней — детская нарта с меховой кибиточкой, дальше где-то должна быть вереница грузовых нарт. Вот… Что это?! Костя даже зубами лязгнул.
У ближней грузовой нарты шевелилось что-то темное, по величине ничуть не меньше яранги. Снежные вихри скрывали и вновь открывали огромный живой бугор. Пятно света ярко осветило рыжий бок бугра, и Костя успел даже заметить лохмы шерсти, а потом фонарь дрогнул в руке, пятно переместилось влево и выше, и в центре белого круга сверкнули два алых живых луча. Они, видно, достали и собак, потому что лай обратился в жалобное визжание. Животные бросились Косте под ноги, и он упал в дрожащую кучу. Барахтаясь среди прыгающих на него и друг на друга собак, он старался не потерять только одну мысль: «Фонарь и оружие!» Белый круг метался, выхватывая из темени морды зверей, стенки яранг, косые вихри снега и бока, а потом зад огромной живой глыбы, удалявшейся от грузовых нарт к близкому склону сопки. Когда до нее было уже не менее сотни метров, рядом с Костей раздался пронзительный крик Тэгрэт:
— Кочатко!
Потом раздался хлопок, снежные вихри прочертил блестящий красный росчерк, и над тундрой, раздвинув сумрак бушующей ночи, повис красный световой купол. От соседней яранги мелькнул второй росчерк, белый, дальше зеленый и снова красный. В этом фантастическом смешении искусственных огней все увидели силуэт огромного зверя, поднимавшегося по склону сопки. Очертаниями он походил на медведя, но голова была непомерно огромной, и она торчала далеко вперед на длиннейшей шее и свисала к самой земле. Таким зверь и запомнился жителям…
* * *Рацию мы обычно включали минут за пять-десять перед началом сеанса: часы вечно барахлят, на будильники в Заполярье вообще надеяться нельзя. Механизмы их четко реагируют на изменения погоды. Магнитный полюс рядом, и он властно распоряжается всяческими железяками, регистрирующими время.
В тот вечер трубка лежала на краю стола, испуская шорохи, трески, завывания и вздохи.
Наконец в трубке раздался щелчок, потом голос радистки ближней бригады. Ей ответили другие, жена тоже взяла трубку, послушала с минуту, затем лицо ее напряглось, и она громко сказала:
— Ой! Не может быть!
— Мамика, что там? — сразу среагировал сын.
Жена сморщилась и махнула рукой: потом, мол.
Я отодвинул кружку с чаем. Какая новость?
— Ой! — опять сказала жена. — Неужели? В нашу сторону?! Ну, уте-е-ешил…
— Отодвинь, мамика! — не выдержал сын.
Жена глянула на него невидящим взглядом, но все же уловила смысл слов через плотную пелену какой-то необычайной информации.
— Бурый, бурый, с рыжиной! — раздался взволнованный голос Кости. — Простого-то, бурого, я сколько раз в колымской тайге видел. Этот раз в пять больше! Спиной под рыновыргын… под этот… ну… под дымоход!
— Кадьяк? — замирающим голосом спросила жена.
— Не знаю. Тэгрэт говорит — Кочатко. Ха! Но орал, когда потрошил нарту, здорово! — Костя нервно хмыкнул. — На задние лапы встал — выше яранги. Глаза как чеплашки, живым огнем полыхают…
Представилось, как Костя вздрогнул там, у своей рации.
— Что непонятно — собаки и на волка, и на бурого скопом бросаются, — продолжал Костя, — а тут перепугались. До сих пор скулят, в яранги просятся, к той нарте не идут.
— К какой нарте?
— Ну, грузовой, с мясом. Возле которой его засекли. Там копальгын был под шкурами, так зверюга шкуры изодрал, половину мяса сожрал, остальное разбросал вокруг. А на соседней нарте две оленьих туши лежали — не тронул.
— А… клыков у него не было? — наклонившись к трубке, спросил сын.
— Чего-чего?
— Колька спрашивает, клыков у него не заметили?
— Клыко-ов?.. Да нет, Коля. Но и без них наглотались страхов… А вообще, кто его знает… Может, и были — все враз не углядишь в снегу и темени. Хотя, раз такой зверюга, клыки должны быть соответственные… Если не корова, — Костя заговорил веселее. Значит, выговорился. — Да-а… Утром еще посмотрим. Сейчас-то никто не хочет уходить от яранг, а одному… Я нарты с мясом осмотрел и потом тоже домой. Собаки вот не идут, а то бы… Ну будьте здоровы. До связи.
Жена выключила рацию и сказала:
— Вся тундра слышала. Кругом ахи, вздохи, «какомэй»! Теперь заработает фантазия!
Я тряхнул головой:
— Если половина с грузовых нарт, это килограммов семьдесят… ну пусть еще пополам — тридцать… Тридцать килограммов умолотил. И даже неважно сколько, но ведь ел. Значит, живой зверь.
— Мамонт! — сказал сын.
— Они мясо не едят.
— Олени тоже. И зайцы! — Сын победно усмехнулся…
Тут ничего не возразишь. Потому что мы все трое не раз видели, как и олени, и зайцы, и куропатки ели мороженое мясо. Причем с удовольствием и в очень большом количестве. Мы давно уже знаем, что живущие вокруг северные животные (птицы тоже) всеядны.
— Ладно, с мясом потом, — сказал я. А что там говорили про нашу сторону?
— Да Костя говорит — за сопку побежал. В вашу, мол, сторону.
— Юмори-и-ст. Попугать, что ли, вздумал? Только черный юмор какой-то.
— Надо наблюдать. — Сын покосился на облитое лунным светом окно.
— В нашу — это условно, — успокаивающе сказал я. — Тут полторы сотни верст горной мешанины. Долины запутаны, да и мы севернее бригады. Чего Кадьяку на самом краю Севера делать? Он скорее в любую другую сторону пойдет. Вот если это белый медведь, тогда…
— И Окот подтверждает.
— Именно. Слишком многие подтверждают, и все из местного населения, то есть те, для кого тундра — дом родной. Кстати, были и другие случаи, у приезжих ребят…
