Нина Буденная - Старые истории
Он после наркоза не проснулся. Тогда еще не умели определять, как организм человеческий реагирует на те шли иные препараты. Винить тут некого: может быть, ему операция действительно необходима была и болезнь просто ненадолго отпустила. Тяжело терять такого человека. Если бы на фронте погиб — на фронте простительно…
Много славных имен родила революция, да многие уж и забываться стали. А Фрунзе не забудут никогда, хотя и прожил он недолгую жизнь. Но человека бессмертят его дела, а не долгожительство. Чтобы остаться в памяти людей, достаточно одного подвига, который уложится в минуты времени. И можно сто лет мозолить людям глаза, но кто тебя запомнит?
С ярмарки домой
Осенью 1918 года шло тяжелое сражение за Царицын. Успех переходил из рук в руки, но постепенно мы овладевали положением. Приобретенный опыт накапливал знания. Оставалось только их умело использовать.
В бою под Абгонерово моя кавбригада снесла передовые подразделения противника, а затем атаковала его главные силы. Белые удара не выдержали и, разделившись на две группы, стали не очень мешкая уходить.
Взвесив положение, я отправил 2-й кавполк Маслакова преследовать группу, отступавшую на хутор Самохин, а 1-й кавалерийский полк Городовикова — на беляков, отходивших к хутору Жутов-второй. Покончив с противником, полк должен был остаться в этом хуторе на ночевку.
Это я так все прикинул. По моему плану так намечалось, а слова наши обычно с делом не расходились. Белых гнали весь день, они ретировались бойко, бросая в степи все «лишнее» — оружие, обозы, санитарные линейки.
С наступлением темноты наш «рабочий день» закончился. Штаб бригады расположился в Самохине, сюда же с трофеями вернулся на ночлег и полк Маслакова.
— Есть ли связь с Городовиковым, как у него дела? — спросил я, приехав в свой штаб.
— Связь потеряна, — доложили мне.
Не такие мощные силы были в моей кавбригаде, чтобы ложиться спать, не зная, где ее половина.
— Маслаков, — сказал я. — Съезжу-ка я в Жутов-второй, узнаю, что это Городовиков воды в рот набрал, в молчанку играет. Неужели сложно донесение прислать? Легкомыслие какое-то.
— Да они небось притомились и задрыхли.
— Вот я ему покажу «задрыхли».
Сел я на коня и вместе со своим ординарцем Колей Кравченко поскакал к Жутову.
Хутор был тих и темен, только по дворам да на улице перетоптывались привязанные к старым коновязям, к телегам, а то и просто к изгородям лошади. Сомневаться не приходилось: здесь стоит кавалерия.
— Даже сторожевого охранения не выставили, — попенял я Кравченко. — Ей-богу, как дети. Бери их голыми руками. Сейчас заглянем в крайнюю хату, узнаем, где остановился Ока Иванович.
Мы въехали в открытые ворота, и хозяйственный Коля Кравченко заботливо запахнул их за нами. Соскочили с лошадей.
И тут я увидел, что во дворе — белые казаки.
Их можно было отличить от красных бойцов даже в кромешной темноте. У казачьих лошадей были длинные, так сказать, естественные хвосты, данные им природой. Мы же подрезали своим коням хвосты по скакательный сустав — не красоты ради, а чтобы своих ненароком не перебить. С этой же целью винтовку носили через левое плечо, а не через правое. Не совсем ловко, но привыкнуть можно, раз дело того требует. И все знали: ствол винтовки торчит из-за левого плеча — красный. Если же из-за правого — белый.
Закрыв раззявленные ворота, мы сами захлопнули себя в ловушке. Улизнуть незамеченными не было никакой надежды — во дворе толпилось человек двенадцать казаков.
— Попались? — тихо простонал Кравченко.
— Ага. Теперь, брат, держись. Только спокойствие, делай, как я. Называй меня станичником и следи за мною внимательно.
Одно только хладнокровие могло спасти нас. И я бодро шагнул к казакам. На не очень послушных ногах.
— Скажите, станичники, вы не из семьдесят второго полка?
Этот полк мы только что расколотили за Самохином.
— Нет, — отвечают станичники.
— Вот незадача, — сокрушаюсь. — Блукаем, блукаем, путаемся, темнота уже, так и к красным угодить немудрено.
— Стой! — говорят. — А что это, станичники, у ваших лошадей хвосты подрезанные?
— Э, братуха, тут такая каша заварилась, что и сам стриженый будешь. Поубивали наших лошадей. А что за казак без лошади? Хорошо еще, что этих захватили у красных, а то на своих двоих до утра бы по степи плутали.
— Да, бывает, — соглашаются. — Ваш полк отступал правее, там его, видно, и нужно искать. А мы здесь «своих» красных отбросили.
«Эх, — думаю, — Городовиков, Городовиков! Как ты меня подвел. Да и сам я хорош, разъехался! Теперь вот покрутись. Уже то хорошо, что винтовок у нас нет — только шашки и револьверы. Значит, второй признак, по которому могут определить наше красное происхождение, отпадает».
— Так мы, станичники, если вы возражений не имеете, останемся здесь ночевать, а поутру поедем искать свой полк. Ночь — она девка хитрая и до беды довести может.
— Это верно, — развеселились казаки. — Оставайтесь, хата просторная. Привязывайте лошадей да пойдем поснедаем вместе. Хозяйка добрая — сала и молока приготовила.
— От спасибо, — отвечаю. — Подхарчиться не помешает. Мой приятель, — кивнул я на Николая, — что-то занедюжил, бедняга. Он во дворе побудет, здесь где-нибудь приляжет, а я лошадей уберу.
— Да это он с переляку, — загоготали казаки. — Добре, видно, вам всыпали, коли свой полк потеряли.
Я что-то обиженно просипел в ответ. Станичники со двора не уходили, ждали, пока хозяйка накроет на стол, а сами тем временем оживленно переговаривались, обсуждая подробности недавнего боя.
Все пока шло хорошо, лишь бы непредвиденного ничего не случилось. Я опасался одного: вдруг среди моих хозяев-казаков окажется кто-нибудь из жителей станицы Великокняжеской или с хуторов Дальнего и Жеребкова. Там меня каждая собака знала в лицо. К счастью, пока эти опасения не подтверждались.
Поглядывал я на казаков, и печаль сжимала сердце. Ведь это был славный и лихой народ. И о чем только думали их забубенные головушки? Против кого шли они?
Мы, иногородние, то есть пришлые на Дон люди уже после образования и закрепления казачьих областей, натерпелись немало обид и унижения. Наш удел был или батрачество, или аренда земли, которая позволяла крестьянам только что не подохнуть от голода. Дискутировали мы с казаками крепко, вплоть до разбитых в кровь кулаков. Потому что мы ведь тоже гордые.
И все-таки любил я этих отважных и мужественных людей, горячих и страстных.
Им же веками дурили голову, думал я, кидали лакомые куски и подкармливали, чтобы сделать из смутьянов верных престолу вояк. Да не очень-то получилось. Разин, Пугачев, Булавин — все восстания начинались на Дону, непростые люди тут росли.
Что-то мы проглядели, недоучли. На Дон надо было посылать самых отборных, умных и гибких большевиков, которые вели бы работу среди казаков не в лоб, а тонко, не оскорбляя их гордости и самолюбия.
Ведь неспроста же Мамонтов, когда объявил мобилизацию в некоторых станицах, призвал казаков в возрасте от семнадцати до двадцати двух лет и от сорока пяти до пятидесяти пяти. Промежуточный же возраст, который приходился на казаков-фронтовиков, ему не годился. Он не доверял людям, побывавшим на фронтах империалистической, считая их — и правильно считая — зараженными большевизмом.
А получилось так, что и наши им не особенно доверяли, традиционно называя казаков «душителями», «подавителями»… не знаю еще как. Простая отмена казачества как сословия не могла росчерком пера прекратить сословную рознь, станичники были к этому не готовы, с ними надо было работать и работать. Разумно, тактично. Не доросли до понимания этого и наши, иногородние, если сейчас же начали на собраниях горлопанить, что вот, мол, когда наша власть, мы вам теперь покажем!
С сегодняшнего дня смотреть, сколько же глупостей мы тогда понаделали! Однако, как видим, обошлось. Ну ладно, это я отвлекся. Возвращаюсь.
А враги наши не дремали, заметив, в чем наша слабина, усилили агитацию, замутили неокрепшее сознание. И вот результат: дерутся между собой люди, делить-то которым нечего.
Так, или примерно так, думалось мне, когда сидел я в окружении своих врагов на завалинке, которая в тихой ночной темноте могла показаться вполне мирной. Смотрел я на возбужденные лица усталых казаков, а вспоминались мне мои товарищи, тоже казаки, сражавшиеся со мной плечом к плечу. Тот же самый Ока Иванович Городовиков, который так меня подвел. Или Николай Алтухов, преданный революции до нечеловеческого предела. Ведь он же отца своего родного убил, сошедшись с ним в бою! Как же он упрашивал его сдаться, как молил сложить оружие!
Но тот бросился на сына с обнаженным клинком:
