Павел Далецкий - На сопках маньчжурии
Караул без движения замер на солнцепеке. Лица, руки, рубашки взмокли от пота.
— Жарко небось? — спросил адмирал.
— Так точно, ваше высокопревосходительство, — весело отчеканил фельдфебель. — Спасу нет.
— А ведь у нас в России поди только весна!
— Так точно, ваше высокопревосходительство, весна!
Алексеев проследовал в вагон к Куропаткину, огляделся, сказал: «Просторно!» — и сел в кресло против стола.
— Сюда, ваше высокопревосходительство… — Куропаткин приглашал в кресло за столом.
— Нет, зачем… вы — хозяин.
Достал носовой платок, вытер лоб и уголки глаз.
— Едва проскочил! Вечером двадцать второго числа японцы высадили десять тысяч и перерезали железную дорогу. А мы выехали в полдень.
Опять вытер лоб.
То, как Алексеев вытирал лоб, как смотрел не на собеседника, а на пол, перед своими сапогами, показывало, что он раздражен до последней степени, и это его раздражение тотчас же передалось Куропаткину.
— Без помощи извне Порт-Артур долго не продержится, — проговорил Алексеев.
— Помилуйте! — воскликнул Куропаткин. — Помнится, вы неоднократно утверждали, что Порт-Артур неприступен, что для обороны его достаточно одной дивизии. Теперь же, когда крепость даже еще не осаждена, вы, ваше высокопревосходительство, требуете немедленно выручать ее.
Алексеев насупился.
— Запасов нет. Больше двух-трех месяцев не продержится.
Куропаткин помолчал.
— Я не могу прежде всего думать о крепости, — затворил он, — ибо назначение всякой крепости — облегчать действия полевой армии и служить ей поддержкой. А не наоборот.
— Вы опять со своей схоластикой! Разумное назначение крепости и полевой армии — помогать друг другу.
— Ваше высокопревосходительство, я хочу, чтоб вы поняли, что́ руководит мной.
— Я знаю, что́ руководит вами: ваша старая вражда к Порт-Артуру.
— Я всегда считал нужным наш отказ от Порт-Артура и Квантуна, — деревянным голосом проговорил Куропаткин, — ибо для меня несомненно было, что и Порт-Артур и Квантун — источники для нас всевозможных бедствий.
— Никак мы с вами, Алексей Николаевич, играем в жмурки, — насмешливо заметил Алексеев. — Это вы потом говорили, когда увидели, что Япония готовится к войне… А в 1898 году, насколько мне известно, именно мы требовали занятия всего Ляодуна. Иначе, мол, мы не сумеем защитить ни Порт-Артура, ни Дальнего. Сначала вы хотели захватить Маньчжурию, как захватили Бухару, а потом, когда увидели, что это настоящая война, поджали хвост. Последующая ваша политика была очень вредна. Вы человек государственный, Алексей Николаевич, а не хотите понять, что развитие России невозможно без теплых морей. Без теплых морей флот наш судеб России не может решать.
Куропаткин откинулся в кресле, брови его высоко поднялись.
— А зачем России, вопреки истории, вверять свою судьбу флоту? Разве Россия — государство островное? Могущество России создано кровью и доблестью сухопутной армии. Я всегда помню, с какой кровью, с какими трудами выходили мы к Балтийскому и Черному морям.
— Если в прошлом невозможно было развитие России без берегов Балтийского и Черного морей, в настоящее время оно невозможно без берегов Тихого океана, ибо интересы всех наций перебираются на берега Тихого океана.
— Осмелюсь напомнить, — несколько повысил голос Куропаткин, — что у государств есть задачи первостепенные и второстепенные. Так, торговля наша внутренняя и внешняя с Дальним Востоком — задача второстепенная, ибо при огромных незаселенных пространствах и самой незначительности русского населения к востоку от Байкала приносимые ради этой торговли тяжелые жертвы не окупятся. Они лягут бременем на живущее поколение, ослабят его культурный рост, а вместе с тем и наше положение в Европе.
— Я всегда удивлялся своеобразию вашего мышления, — также повысил голос Алексеев. — Общие обстоятельства сделали этот вопрос не второстепенным, а главнейшим для нашего поколения. В чем заключаются эти общие обстоятельства? Они заключаются в том, что Япония уже давно решила завладеть не только Кореей, но и Маньчжурией, а Англии нужен не только Тибет, но и весь Китай. Ваше упрямство в этом вопросе не поддается никакому постижению. На сколько поколений вы хотели бы отложить естественный рост и развитие России?
— К войне на Востоке мы не готовы.
Алексеев несколько секунд разглядывал на ковре веселый завиток узора. Когда он поднял глаза, — светло-серые, они стали почти белыми от гнева.
— К войне мы не готовы потому, что вы, как военный министр, противились нашему усилению в Маньчжурии, и, вместо того чтобы вводить сюда войска, что делал бы под любым предлогом любой военный министр, вы их фактически вывели. Положение, в котором очутились мы, есть плод рук ваших.
Алексеев не хотел и не собирался спорить с Куропаткиным. Он собирался, обменявшись несколькими фразами, пригласить своего начальника штаба Жилинского и приступить к делу. А вместо этого Куропаткин повел нудный разговор, смысл которого заключался в том, что он, Куропаткин, ни в чем не виноват, а во всем виноваты другие..
— Я хочу вам напомнить, Евгений Иванович, — медленно говорил Куропаткин, — что двадцать шестого сентября девятьсот второго года мы заключили с Китаем договор. В этом договоре мы провозгласили на весь мир, что Россию не влекут территориальные приобретения, что она уважает целость и независимость Китая и выводит свои войска из Мукденской и Гиринской провинций.
— Такой договор имелся.
— А коль скоро имелся, мы обязаны были выполнить его. Недопустимо для престижа России не выполнить договора. Поскольку же договор соответствовал моим представлениям о правильности нашей политики, то я и старался, несмотря на все ваше противодействие, ускорить вывод войск.
— Сожалею, что не был достаточно настойчив в своем противодействии. Вы формалист и законник. Для солдата это гроб.
Алексеев сидел, развалясь в кресле, обмахивая лицо небольшим пестрым веером.
Куропаткин побледнел.
— Но паче всего это безобразовское предприятие на Ялу! Ведь во время совещания в Порт-Артуре вы заявили мне, что вы крайний противник безобразовских затей!
— Я и есть их крайний противник. Мошенничество и безобразие! Но, только оставляя войска в Маньчжурии и на границе с Кореей, только всемерно усиливаясь здесь, вы могли вразумить Японию.
— Время нам было нужно, ваше высокопревосходительство, превыше всего время, — вставая из-за стола, почти крикнул Куропаткин. — А вы действовали напрямик — и когда? Когда Япония уже добилась заключения военного союза с Англией!
Он достал папиросу и держал ее дрожащими пальцами.
Алексеев маленькими прищуренными глазами смотрел в окно. Позиция Куропаткина вызывала в нем гнев, он едва сдерживал себя.
— Не сто́ит нам производить дальнейших словесных боев, — сказал он грубо. — Вам необходимо немедленно выступить на помощь Порт-Артуру.
Куропаткин возразил тихо, опустив глаза на стол, на зеленое поле сукна, где не было ни пылинки, потому что Куропаткин любил чистоту:
— Я не могу позволить, ваше высокопревосходительство, привести страну к поражению. А оно будет неизбежно, если в основу действий армии мы положим не военную необходимость, а ложно понятую защиту престижа.
В эту минуту Куропаткин чувствовал себя готовым бороться с Алексеевым несмотря ни на что.
Алексеев не выдержал.
— Наступать! — отрубил он. — На юге судьба не только крепости, но и флота.
Куропаткин заложил руки за спину, и, глядя в упор на сидевшего в кресле наместника, сказал еще тише:
— О крепости надо перестать думать. Смысл войны не в том, чтобы всякими непродуманными действиями, очертя голову стараться спасти крепость, а в том, чтобы разбить Японию. Центр действий должен быть не в Порт-Артуре, а в создании такого положения, при котором мы победим Японию.
— Центр наших действий — Порт-Артур! Для его защиты создана Маньчжурская армия. Прошу вас… больше разговаривать я не в силах, моя солдатская голова не выносит… мое требование есть требование Петербурга и царя. Немедленно наступать! Утопить макак в море! Разбить вдребезги! Растоптать!
Адмирал свернул веер, сунул его в карман и встал. Он тяжело дышал, ему не хватало воздуха. Он был раздражен до последней степени.
— Я — главнокомандующий! Я приказываю!
Опустил голову, выставил бороду, выпятил губы.
Куропаткин вдруг обиделся. Не потому, что Алексеев приказывал: главнокомандующий имел право приказывать. Но он обиделся на форму, в которой тот приказывал: Куропаткин не фельдфебель. Обидевшись, он проговорил тихим голосом:
— Будет выполнено. На юг пойдет корпус Штакельберга. Однако корпус не будет иметь достаточного прикрытия, и в случае поражения противник прорвется в Маньчжурию.
