Подсолнухи - Василий Егорович Афонин
Проведывают, грех жаловаться. Сын — реже. Дмитрий на семь лет старше Зойки. Далеко живет от дома родительского, на востоке, на краю земли, возле океана самого. Служит там, военный, офицер морской. Десятилетку закончил в Пихтовке, в армию идти подошла пора. Предложили в военкомате в училище поступить военное — он согласился. Экзамены сдал, принят был. Приехал погостить после выпуска в форме офицерской, они с матерью налюбоваться не могли: так форма шла ему. Прямой, подтянутый, усы темнеют над губой. Служит который год, не жалуется, что военным стал. И служба идет как следует, по погонам видно. Сначала, как холостым был, приезжал ежегодно, женился — через два на третий, а после и того реже. Едут в отпуск к морю всей семьей, загорать. От моря к морю, получается, через всю страну. Однажды жену привозил показать, детишек. Детей двое, как и у Зойки, мальчик и девочка.
И вот что стал замечать с некоторых пор Тимофей Гаврилович. Чем старше становился сын, тем далее отходил он от деревни своей, от Шегарки, даже от всего того, что было в детстве. Иные заботы, иные интересы. Затеешь разговор — он говорит, а чувствуется: без души, без волнения, без интереса. Ровесников, с которыми играл на деревенских улицах, иной раз вспомнит, иной раз и не вспомнит. Будто не было ни детства, ни отрочества деревенского, ни юности — в восемнадцать лет ушел из дома, — будто вообще ничего не было. А изба, где родился, а улица, Шегарка, поляны-перелески, тайга, озера, костры на берегу? Приятели задушевные, с которыми в чужие огороды лазили за морковкой. Будто была всегда форма офицерская, служба, среда офицерская, Приморский край, жена, играющая на пианино, что встретилась ему там же. И с Зойкой то же самое произошло, она еще раньше от дома оторвалась. И чувствовал Тимофей Гаврилович: не будь их с матерью в деревне, не приезжали бы сюда дети — Зоя и Дмитрий, на родину свою, хотя бы взглянуть на места, где на свет белый появились, ходить научились, дышать научились, произносить первые слова.
Конечно, дети с родителями не должны бы жить порознь, вместе должны жить, если и но под одной крышей, то рядом, чтобы ежедневно видеть стариков своих, поддерживать и словом и помощью. Так все чаще думается теперь долгими ночами Тимофею Гавриловичу. Но он ведь сам хотел, чтоб дети его выучились, выбрали себе работы по душе, своею волею, не обижаясь потом ни на кого, что вот, дескать, не дали вы мне, тятя с мамой, самостоятельности, только успела подросла — дояркой вынуждена пойти на ферму, только подрос успел — пастухом послали работать. Или плотничать. Или на разные работы, что еще тяжче. А я хотел себе выбрать, а я хотела сама…
Так раньше и было, до совхоза, скажем. Семилетку не каждый кончал, десятилетку — редкий, а уж что касается техникумов, училищ, институтов — мечтать можно было. Но вот сдвинулось — изменилась частью жизнь, не надобно было уже выпрашивать справку в сельсовете, чтобы уехать из деревни, поступать куда-то или просто уехать, молодежь кинулась на радостях от порогов родных, а с ними и дети Дарьи Степановны и Тимофея Гавриловича Ивняковых. Выучились. Хоть и не высшее у Зойки, а все ж образование — для женщины, считает Тимофей Гаврилович, и этого вполне достаточно. А Дмитрию — тому просто необходимо высшее. Он мужик, умнее, характером крепче. Он офицер, командир, ему знаний куда как больше требуется. Если бы не училище — институт обязательно какой-то.
Хотелось видеть образованными, вот они и стали образованными. А образованные дети разве будут жить рядом, в деревне, что им делать здесь со своим образованием? Ну, Зойка, допустим, могла бы и в районном селе заведовать швейной мастерской, но и до районного села доехать нужно из этих мест. О сыне и говорить нечего — у него служба, дисциплине подчиняется.
Все эти рассуждения Тимофея Гавриловича, как нитка от клубка, отматывались от одного и того же, самого больного для него вопроса: что же такое происходит с деревнями? Люди уезжают, брошенные земли зарастают, исчезают деревни. Кому передать землю, крестьянство, в чьи руки? В руки детей своих лучше всего, надежнее всего. А те передадут своим детям, как это и делалось из века в век. Но детей рядом не было, ни своих, ни чужих. Всегда были, подхватывали за родителями все то, что называлось деревенской жизнью, крестьянством, а теперь вот времена удивительные настали — некому подхватить. А их стариковские руки слабые совсем: больные, изработанные, уже и топор едва-едва держат. Да и сколько можно махать топором тем? Передай его сыну, Гаврилыч. А старуха твоя пусть передаст дочери подойник, ведро для воды, место у печи, баню, огород и ту работу, другую, которую она столько лет выполняла добросовестно, пока были силы. А когда силы иссякли — и работа приостановилась, заглохла. Никто не пришел на помощь, на смену, не подхватил работу молодыми, сильными руками, не повел дальше. Вот ведь как получилось.
Дочь была далеко, она сидела в теплом, светлом кабинете заведующей, за своим рабочим столом с телефоном и бумагами, и руководила мастерской. Зачем, непонятно, вставать ей чуть свет, живя в родной деревне, и — если осень, грязь, дождь, — натянув резиновые сапоги и дождевик или — если зима — валенки с галошами, ватные штаны да кофту, поверх кофты фуфайку, а еще какой-нибудь старый мужнин бушлат, — торопиться на ферму, в коровник, где в два ряда ревущие непоеные коровы, запах мочи и навоза, и сквозняки, и ругань из-за кормов, которых всегда не хватает зимой (а по отчетам осенним было сверх плана), — и так каждый день утро-вечер, каждый месяц, каждый год, до пенсии самой. А еще домашние работы. Она все это видела, дочь Тимофея Гавриловича, все давно поняла — где жить ей, чему учиться, чем заниматься в жизни.
В городе она встает в половине восьмого, позже чуть, делает прическу, надевает, в зависимости от погоды, либо платье, либо костюм, либо блузку с кофтой. Думает, какую надеть обувь. Завтракает. Берет зонт или не берет зонт. Надевает плащ, или пальто, или шубу. Берет перчатки, сумочку. Одетый муж ждет у дверей. В девять начало рабочего дня. Муж подвезет ее к мастерской, сам поедет дальше, к себе. Обедают они дома, он заедет. И после работы заедет на длинной черной машине. Когда занят — городской транспорт, да и ехать не так далеко совсем, всего несколько остановок, можно прогуляться, глядя по погоде. Можно остановить такси.
А кому передашь ты свой топор, уважаемый пенсионер Тимофей Гаврилович Ивняков? Витьке? Но Витька не твой сын,
