Александр Розен - Почти вся жизнь
— Нет, Симочка, нет, — возразил Борис. — Валя права. Если говорить откровенно, именно такая жена и нужна творческому человеку. Чтобы не «ах, ах, как это миленько», а чтобы понимала, что есть вещи, а что — ширпотреб. Подожди, Валюша, дай срок. Будем делать настоящие вещи. Я уже и тут кое-что высмотрел. На этом самом Птичьем острове. Ночь. Костер. Экскаваторщики сидят вокруг и лопают картошку в мундире. Для художественного фильма находка! Но не для документального. В документальных картинах полагается варить пюре на электроплитке. Как Яков Львович, верно?
«Зачем он это говорит? — подумала Валя. — Зачем?.. Ведь это пошлость…»
Лена тихонько подошла к ней:
— Ты что такая бледная? Нездоровится? Простудилась?
— Да, наверное, — ответила Валя, в самом деле чувствуя озноб.
— И что за манера ходить раздетой, — сказала Лена, накинув на Валины плечи платок. — Самое вредное здесь — это резкая перемена температуры: днем жарко, вечером — холодно…
В платке Вале стало теплее, но озноб еще больше усилился. Все тело как будто покалывало булавочками.
— Вы не настоящий хроникер, — сказал Яков Львович Борису. — Настоящий хроникер — это фанатик. Возьмите, например…
— Товарищи, да что же это такое, — жалобно воскликнула Симочка, — все о делах и о делах. Давайте хоть споем… Гриша выручай…
— Спеть? — серьезно переспросил Гриша. — А какую песню?
— Господи, да что угодно!
Гриша нахмурился и вдруг, откинувшись на спинку стула, негромко начал песню. Голосок у него был маленький, но очень приятный и все с удовольствием подтянули ему. Это была старая, всем известная песня, которая почему-то называлась «студенческой», хотя в ней ни слова о студентах не говорилось. А может быть, потому так назвали песню, что говорилось в ней о дальних дорогах, не чуждых смелым людям, о верности своему призванию, да будет оно вечным, и о первой любви, нечаянной и неосторожной… Здесь все хорошо помнили и слова, и мотив, и даже Яков Львович, который никогда ни в каком вузе не учился, а только давным-давно кончил семь классов коммерческого училища, подпевал верно и чисто. Но Валя заметила, что он все время поглядывал на нее. «Как будто чего-то боится… и сторожит», — подумала Валя и еще плотнее закуталась в платок.
— Вот вы говорите, я не фанатик, — сказал Борис и чокнулся с Яковом Львовичем. — Не угадали. Нет, не угадали. Просто я хочу делать настоящие вещи.
— Да кто же вам мешает? — засмеялся Яков Львович. — На доброе здоровье.
— Кто мешает? — переспросил Борис. — А вот вы представьте себе, что я уже снял этот самый Птичий остров, и ночь, и костер, и экскаваторщиков вокруг костра, и котелок с картошкой в мундире…
— Вполне можно доснять! — деловито заметил Гриша.
— Да, вы думаете? А на просмотре выступит товарищ Грачев и заявит, что все это неправда и что по халатности замнач по снабжению, какого-нибудь товарища Курочкина, картошку до сих пор не завезли на базу…
— Это пошло, — неожиданно сказала Валя. — Да, да, это пошло, — повторила она громче. Она сразу же увидела встревоженные лица друзей, но у нее уже не было сил сдерживать себя. Лицо ее покрылось красными пятнами, она встала и отодвинула стул, как будто снимая последний мешавший ей барьер. — Ты не смеешь о Грачеве… Он правильно говорил… Ты не смеешь…
Все вскочили со своих мест. Борис подбежал к Вале. Его энергичное лицо было растерянным.
— Дайте же ей воды, — громко сказал Яков Львович.
— Валя, Валюша, — говорил Борис, наливая воду в стакан и стараясь успокоить жену. — Успокойся, пожалуйста. Грачев, Крупенин — все это уже в прошлом. Старая инерция, ничего больше. Сядешь в поезд и все забудешь…
Валя взяла из его рук стакан, почувствовала зубами скользкое стекло и отвратительный вкус теплой воды.
— З-забуду, — сказала она с трудом, но все еще стараясь доказать, что может говорить внятно. — Н-нет, н-не з-забуду… — Стакан стал вдруг невыносимо тяжелым, затем все разом сдвинулось: стакан, бутылки, Борис, стол, диванчик. Лиловое пятно, стоявшее на месте Якова Львовича, быстро уплыло в дверь. Потом был какой-то перерыв, Валя вздохнула, увидела испуганное лицо Бориса и услышала голос Лены.
— Пульс хорошо наполняется, — говорила Лена неестественно бодрым голосом и, по-видимому, кому-то подражая. — Ничего особенного, товарищи… гриппозное состояние плюс небольшое нервное возбуждение. Нужен покой. Борис Борисович, выключите, пожалуйста, верхний свет. Так… Симочка, сбегаешь в аптеку, разбудишь Мерлушкину и скажешь, что я велела… Сейчас я все напишу. Как ты себя чувствуешь, Валюша?
— Хорошо, — сказала Валя, чувствуя во всем теле приятную одурманивающую слабость.
— Идите, идите, товарищи, — говорит Лена, — все будет в полном порядке. Грелочка готова? Нет, нет, к ногам, пожалуйста.
«Хорошо, — думала Валя. — Хорошо вот так… ничего не надо и тихо… Хорошо, тихо…»
Валя проснулась в пятом часу утра. Было еще темно, но уже чуть светлело. У открытого окна, спиной к Вале, стоял Борис и курил. Дым от папиросы вился за окном крупными серыми кольцами.
В острой предрассветной тишине слышен был дробный звук поезда. Казалось, что где-то далеко-далеко катают горох по лотку.
Валя хотела позвать Бориса, но задремала, а когда снова проснулась, Борис стоял все так же у окна, очень прямой, в смятом пиджаке.
— Боря! — позвала Валя.
Борис быстро обернулся, бросил папиросу на улицу и, мягко ступая, подошел к Валиной постели. Она взглянула на его растерянное лицо, и ей стало жаль его.
— Сядь… Сядь… — сказала Валя и взяла его за руку, стараясь поближе разглядеть его незнакомое лицо.
— Ради бога, лежи спокойно, — сказал Борис. — Ты можешь повредить себе.
— Сядь, сядь, — упрямо повторила Валя. — Боря, пойми…
— Валя, умоляю тебя, не надо сейчас ни о чем…
— Нет, нет, ты не виноват. Я сама… Пойми…
Чувствуя, что ее снова начинает знобить, и боясь, что это им помешает, она заговорила быстро, стремясь сказать все, что ей пришлось пережить вчера. Борис не понимал ее. Встреча с Грачевым, Тамара, которой надо помочь, Крупенин, Воротов, Евгеньев — все эти люди были далеки ему. Но главное он понял. Главное для него было в том, что из-за всего этого он мог потерять Валину любовь.
— Ты меня понимаешь? — устало спросила Валя.
— Да, — сказал Борис. — Да, понимаю. Валя! — сказал он с отчаянием. — Я люблю тебя. Я все сделаю, как ты захочешь.
— Нельзя, Боря. Я же тебе все сказала…
— Нет, можно, — сказал Борис. Выражение энергии снова появилось на его лице. — Мы еще поборемся, — добавил он, словно угрожая кому-то.
Когда Валя заснула, Борис тихо встал, снова подошел к окну и закурил. Валя спала беспокойно. Просыпаясь, она видела прямую фигуру Бориса, стоявшего у окна. Дым от папиросы странно менялся: серый, голубой, золотистый и снова серый.
7
Станция Лиственная расположена в двадцати километрах от стройки. Раньше она называлась просто платформой, скорый поезд на ней не останавливался. Теперь от Лиственной проведена железнодорожная ветка для строительных грузов, станция включена в расписание, автобус ежедневно привозит сюда пассажиров к скорому поезду и забирает вновь прибывших в гидростроевский поселок.
В тот вечер, когда киногруппа уезжала в Ленинград, под станционным навесом собралось человек двадцать. Среди них выделялся своими внушительными размерами Воротов, одетый, как всегда, в черную косоворотку и высокие болотные сапоги. Он что-то записывал в свой блокнот, недовольно поглядывая на шумную компанию рабочих-отпускников, видимо уже успевших хорошо провести первый день отдыха. Возле будки с водами стояли Яков Львович и Лена и пили лимонад.
— В детстве я очень любила лимонад, — рассказывала Лена. — Мама давала мне деньги на школьные завтраки, а я экономила. Особенно мне нравилась крем-сода…
— Да… Освежает… — рассеянно заметил Яков Львович.
Подбежал Гриша, запыхавшийся и взволнованный:
— Поезд стоит всего три минуты… Аппаратура очень громоздкая… Не видали Бориса Борисовича?
— Не суетитесь, Гриша, — сказал Яков Львович. — Все подготовлено. И шеф ваш — вот он здесь. — Яков Львович показал в конец платформы. — Не гоните картину, дайте людям попрощаться.
Гриша убежал, а Яков Львович разлил лимонад по стаканам и, покачав головой, сказал:
— Старайтесь, Леночка, как можно дольше не выходить замуж.
— Почему такой вывод? — засмеялась Лена. — И как это «стараться»? Смешной вы…
— Скажите лучше не смешной, а старый. Да, да, да… Не машите рукой. Я и сказал вам это как старый человек. Смотрите, сколько страданий приносит эта штука.
