Ратниковы - Анатолий Павлович Василевский
Он понимал, что в голове у него складывается лишь художественный образ города, в котором все ему, почти все понятно, многое зримо, но нет ничего обоснованного, выверенного математически и закрепленного в чертежах…
Город этот, думал он, не будет походить на тот, в тайге… Он вообще не будет походить ни на какой другой город. Он будет открытый и просторный, он будет самый светлый и самый веселый!..
И такие города должны стоять по всей земле!
Возникала потребность погрузиться в работу — рисовать, чертить, высчитывать!..
Он хватал чистую бумагу и наспех вчерне чертил, зарисовывал то, что казалось важным и требовало немедленной фиксации.
Тревоги, заботы, мучившие его перед тем, уходили в глубину, а предчувствие беды хоть и не оставляло совсем, но глохло, лишь слабо ныло.
Но чем больше думал Ратников, чем больше скапливалось сделанных наспех набросков, чем яснее становился объем работ, какие предстоит выполнить, тем чаще и чаще из глубины сознания поднималась тоска, и превращалась в боль, и затеняла все остальное.
2
Однажды в ночной бессонный час пришло к нему то ясное и трезвое, то осмысленное до конца понимание сути, в котором обычно выкристаллизовывается окончательно и получает завершенность открытие, — пришло к нему ощущение объема и веса того, что предстоит сделать: выверить бессчетное множество частностей, и свести воедино весь проект, и разработать в деталях…
Расчеты, расчеты, расчеты! Выкладки!..
Для этого нужна жизнь. Целая жизнь! Долгая-долгая!..
Возвысился над ним его собственный замысел горой, и он увидел себя у подножия этой горы: маленький, как крот… Но он должен что-нибудь сделать. И, может быть, еще что-то успеет? Должен успеть. Должен, должен. Иначе зачем ему жить?
3
К тому, что извлек Ратников с трепетом и надеждой из окованных жестью сундуков, он утратил вскоре всякий интерес и не дотрагивался до бумаг больше. Ничего не делал и впадал во все большее безразличие.
Целыми днями мерял шагами горницу, лежал часами на диване, а по вечерам, совсем поздно, когда его никто не мог видеть, уходил за деревню.
Поднимался на холм за домом Игната Ратникова, садился под пахучей скирдой свежего сена и глядел на лежавший внизу темный полукруг земли, отделенный сверкающим ожерельем городских огней от необъятного, медленно угасающего неба.
Сидел, как ему казалось, бездумный, отрешенный, пустой. А в голову нет-нет да и приходили мысли, наделенные на одно и то же: на ту главную идею, какая дала первый толчок к замыслу, какая вот уж сколько лет владела им, и не отпускала, и требовала решения. В воображении нет-нет да и возникали отчетливые подробности, не имеющие как будто бы прямой связи с той главной идеей, но ложившиеся кирпичик за кирпичиком в одно.
В скверах били высокие струи фонтанов, здания украшались мозаичными панно, скульптурами и барельефами, в интерьере общественных сооружений просматривались фрески — отдельные композиции виделись так ясно и четко, в такой завершенной полноте, что ему делалось порой жутко: так реально было иллюзорное!
Каким бы счастьем, наверное, было выносить в себе все это, выверить, рассчитать и вместе с макетами и эскизами выдать строителям отсиненные чертежи!..
Но о чем он думает!.. Хотя бы удалось обосновать направленность замысла, принцип застройки — функционально-пространственную организацию сооружений!.. Если можно так выразиться, архитектонику города!..
Да, пожалуй, архитектонику всего города — в этом сущность его замысла…
Он начинал думать о планировке города, о соотношении частей, о том, как расположить жилые кварталы, общественные, инженерные сооружения и транспортные артерии.
Он увлекался, но размышления всегда приводили его к охлаждающей мысли, что архитектурная идея не может быть абстрактной — лишь в форме проекта, привязанного к конкретным условиям, к местности, она обретает реальность.
Сжавшись, он сидел под скирдой и не замечал, как угасало небо, как наступала ночь.
За деревней, внизу, возникал туман. Взлохмаченный, сизый, поднимался и затоплял всю лощину — леса и луга, ракитовые заросли и блестевшие до этого излучины реки. Краски меркли, зато разгорались вовсю огни города, мерцали, как звезды, и явственными становились все звуки, раздававшиеся в деревне, отходившей ко сну.
Все добродушнее и реже лаяли собаки, скрипел колодезный журавль, звякали дужки ведра и слышался воркующий голос женщины, произносившей слова, какие говаривали, наверно, сотни лет до нее:
— А вот донесем до крыльца водичку и напьемся холодненькой. Ножки помоем и спать ляжем… И петушок спит, и киска спит, и Андрейка спать ляжет…
Пройдут века, а такие баюкающие голоса все будут звучать в ночи…
Когда пронзительный, золотисто-зеленый свет неба угасал и короткая летняя ночь закрывала небо глубокой синью, с края неба, от земли, оттуда, где угадывался еще горячий след ушедшего солнца, появлялся в небе темный силуэт большой птицы — наверно, совы. Птица подлетала к скирде, и, как казалось Ратникову, замирала в воздухе, и уплывала за скирду, и появлялась с другой стороны, опять колеблющимися движениями зависала перед самым лицом…
Ратников слышал шум крыльев — шух, шух, шух, чувствовал на лице дуновение и напрягался, готовясь закрыться от птицы руками, но птица, возникнув два-три раза, исчезала.
Чего она вглядывалась в него из темноты? Что надеялась увидеть?
4
Деревня засыпала — ни огонька, ни звука, — а город бодрствовал: доносился неясный его гул, и чем плотнее сгущалась ночь, тем ярче светился город.
Ратников думал, что мысли его не имеют отношения к городу, на который он глядит, как привык глядеть о детства, и который высвечивает теперь облака в ночном небе; но, не отдавая себе отчета в том, зачем это делает, вспоминал его улицы, прослеживал их от начала до конца, вглядывался в перекрестки, переулки и тупики, будто рассматривал карту или план города.
Сотни лет строился он, стихийно рос… Пришло время строить по-другому: главным теперь должно стать прогнозирование. Долговременное, рассчитанное на сотни лет…
Если бы Ратникова после спросили, когда он впервые стал примерять замысел свой к этому городу, он бы не смог ответить на этот вопрос, но сам раз от разу все настойчивее, все чаще думал о его окраинах и пробовал их обжить, пробовал поставить новые дома, проложить дороги там, где в извивах реки к городу вплотную подходили леса.
Почему он отказался тогда от предложения Платона Алексеевича работать в
