Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 3
— Понимаю!
— В спор с ним не вступай. Не привлекай к нему внимания других. Пусть спокойно отдыхает, поправляется. Известно тебе, куда он путь держит?
— Известно. В Весленеевскую.
— В свою родную станицу, — поправил Проскуров. — Это надо понимать. У его брата что-то там случилось с конем. Я звонил Рясному и просил, чтобы тот сам лично и без шума уладил всю эту историю. Так что Рясной уже ждет нашего путешественника. Тебя же прошу сделать вот что. Переправь его брата в Весленеевскую. Понял?
— Так он же на коне!
— Увезите на грузовике коня вместе с конником, — строго сказал Проскуров. — Ты что, Калюжный, не знаешь, как на грузовиках транспортируют лошадей? Нарастите досками или бревнами борта кузова, поставьте туда коня и увозите его хоть за тысячу километров. Поручи эту процедуру начальнику автоколонны Королеву. Он умеет. И лучше всего погрузку и отправку сделать вечером, без посторонних глаз, — предупредил Проскуров. — Ну, что еще тебе неясно?
— Все ясно, Андрей Андреевич! Будет исполнено!
— Алексею Фомичу, — сказал Проскуров, — от меня поклон. Скажи, что я обязательно приеду. Ну, будь здоров, Калюжный!
Калюжный положил трубку. Ему стало жарко. Снял пиджак, расстегнул ворот рубашки. Платком хорошенько вытер крепкую, как у штангиста, шею, бритую, в испарине голову. Подошел к раскрытому окну. Над станицей сгущался вечер. В окнах полыхал багровый отблеск заката. На небе ни тучки. День на завтра ожидался ясный.
По улице проехал грузовик. Калюжный невольно обратил внимание на борта. «Да, точно, Андрей Андреевич прав: борта низкие, и, чтобы везти в кузове коня, их надо нарастить», — думал Калюжный. И еще он, глядя на завечеревшую улицу, думал о том, что теперь-то ему была понятна одна очень важная мысль, а именно: мысль о том, что Холмов — это уже не Холмов. То есть, собственно, Холмов, но уже не тот, что прежде.
Калюжный подошел к столу, зажег лампу. Свет упал на листы исчерченной бумаги. Какие-то непонятные заметки, слова, фразы. Калюжный имел привычку, разговаривая по телефону, делать записи, понятные ему одному.
Только что записанные слова говорили, что, во-первых, относиться к Холмову так, как раньше, нельзя; что, во-вторых, Холмова надо обязательно задержать в Родниковской, а его брата срочно переправить в Весленеевскую. «Но почему лучше всего это сделать вечером и без посторонних глаз? — думал Калюжный. — Как это надо понимать?..» Наклонился над столом, смотрел в исписанные листы, читал: «Нельзя вступать в спор. Нельзя привлекать к нему внимания…» Снова подошел к окну, смотрел на пустую улицу, думал.
Чем дольше Калюжный думал о том, что говорил ему Проскуров, тем очевиднее для него было то, что Холмов уже не тот Холмов, каким он знал его раньше. Это заставляло задуматься над тем, почему в самом деле Холмов ходит по станицам? И эта хлеб-соль? И этот осмотр огородов? И эта бурка и эта папаха? Да, точно, как ни думай и как ни суди, а это уже был другой Холмов, и отношение к нему должно быть другое.
Недавно, оставив Холмова в своем доме, Калюжный думал, что вот вернется домой, поговорит со старым добрым другом, поспорит с ним, как, бывало, говорил и спорил, спросит у него совета. Теперь такого желания не было. Думая обо всем этом, Калюжный мысленно пожалел, что не отправил Холмова в больницу. Так было бы спокойнее.
Во всех, а особенно в затруднительных положениях Калюжный всегда полагался на свои волевые качества, на свое умение, как он любил говорить, принажать на все педали. Быстрыми шагами подошел к столу, надавил кнопку и вбежавшей помощнице сказал:
— Геннадия ко мне! Быстро!
Геннадий, или Геша, — это шофер Калюжного. Он находился тут же, за дверями. Ждал вызова. Поэтому через секунду молодцеватой выправки парень, ударяя о ладонь ключами от машины, стоял перед Калюжным.
— Геша! Нажми на педали!
— Какой маршрут?
— Поезжай ко мне и привези сюда брата Холмова. Только живо!
Не понимая, зачем его сюда вызвали, Кузьма несмело вошел в кабинет и остановился возле дверей.
— Проходи, проходи, Кузьма Фомич! — приветливо говорил Калюжный. — Вот садись в это мягкое кресло.
— Ничего, постою.
— Как там брат?
— Отдыхаеть.
— А ты не скучаешь у нас?
— Не о себе моя печаль.
— А о ком же она?
— О коне забочусь. Надо бы раздобыть овса.
— Сколько нужно?
— Хоть бы цибарки две.
Калюжный вызвал помощницу и сказал:
— Нужен овес. Позвоните Овчаренкову. От моего имени скажите, чтобы одолжил овса ведра два-три.
— Ну, а хорошо ли ночевали в Ветке? — спросил Калюжный, когда помощница удалилась.
— Спал крепко.
— Говорят, люди собрались, митинг был?
— Сказать, митинга не было. Шум был, это верно.
— Отчего же шум?
— Жалобы. Обиды разные у людей.
— Ну, жалобы и обиды мы рассмотрим. — Калюжный подошел к Кузьме, положил руку на его плечо. — Есть, Кузьма Фомич, пожелание отправить тебя в Весленеевскую вместе с конем на грузовике. Как на это смотришь?
— Зачем же? — удивился Кузьма. — А как же брат?
— Алексей Фомич поживет у нас. Ему надо подлечиться. — Калюжный, поблескивая бритой головой, ходил по кабинету. — А насчет того, что там, в Весленеевской, тебя кто-то обидел, не беспокойся. Уже дано указание. Все будет хорошо. Так что завтра вечерком и поедешь. Езды тут часа четыре. Ночевать будешь дома.
— Не смогу. И рад бы, но не смогу.
— Почему?
— Быстрая езда укачиваеть.
— Тебя?
— Зачем меня? Кузьму Крючкова… это имя моего коня. — В усах и в бороде притаилась усмешка. — Голова у коня слабая, кружится. На пароходе и на машине его сильно укачиваеть — валится с ног.
— Мы его хорошенько укрепим, — сказал Калюжный. — Дадим опытного шофера, чтобы ехал осторожно. Так что готовься. Овес получишь — и завтра в дорогу.
— Так сразу? Дайте хоть подумать.
— Чего тут думать? Поедешь, и все!
Кузьма сказал, что ему нужно подумать, и ушел. Калюжный прошелся по кабинету и вызвал помощницу.
— Воловченко ко мне!
— Вот что, Воловченко, слушай меня внимательно, — повторил излюбленные слова, обращаясь к вошедшему инструктору. — Сейчас же отправляйся в Ветку. Побывай у рабочего РТМ Кочергина, а если будет нужно, то и у его соседей. Там, у Кочергина, ночевал Холмов. Разузнай подробно, что и как было. Установи, был ли митинг или митинга не было. Была ли преподнесена хлеб-соль? И вообще поразузнай. Утром доложи.
Воловченко ушел. Снова была вызвана помощница.
— Куницына ко мне!
— Слушай меня внимательно, Куницын, — говорил Калюжный, когда в кабинет вошел инструктор Куницын. — Завтра утром пойди в автоколонну. От моего имени скажи Королеву, что нужно срочно перебросить в Весленеевскую на грузовике одну лошадь. Станет интересоваться подробностями — скажи, пусть свяжется со мной.
— Когда нужно иметь грузовик? — спросил Куницын.
— Завтра к вечеру.
— Есть! Будет сделано!
Глава 31
Домой Калюжный пришел, когда уже стемнело. Усталый, отягощенный заботами, он не спеша снял в прихожей плащ, шляпу. Увидел сидевшего на диване Холмова, крикнул:
— Алексей Фомич! Тебе привет от Проскурова!
— Где ты его видел?
— Только что говорил по телефону. Обком тобой интересуется. Проскуров обещал денька через два приехать. Кузьму Фомича просил отправить в Весленеевскую на грузовике вместе с конем.
— Вряд ли Кузьма на это согласится.
— Я уже с ним договорился. — Калюжный сел на диван рядом с Холмовым. — Как нога?
— Надюша просто волшебница. Я почти здоров.
— И все же полежать тебе придется. Как, Надя? Не отпустим Алексея Фомича? — обратился он к вошедшей жене.
— Ни в коем случае, — мило улыбаясь, ответила Надюша. — Даже и не думай об этом, Алексей Фомич.
— Хорошо, не буду думать, — ответил Холмов. — Ну, как, Григорий, идут дела в районе?
— Выручаю отстающие районы, как всегда, — с гордой улыбкой сказал Калюжный. — Обгоняю соседей и по хлебу, и по мясу, и по молоку. Ты мой характер знаешь, стараюсь, не жалею ни себя, ни других.
Верно, Холмов знал характер Григория Калюжного. Когда-то Холмов рекомендовал преподавателя сельхозтехникума, тогда еще молодого, энергичного Калюжного, избрать секретарем Родниковского райкома. «Побольше бы нам таких молодых и башковитых», — говорил он тогда о Калюжном.
Вскоре Калюжный стал известен на Прикубанье как умелый организатор, у которого слова не расходятся с делами. Его имя частенько мелькало в газетах. В особые заслуги Калюжному ставились его личная библиотека, дружба с букинистами, а также то, что он писал научный труд. О чем был этот научный труд и кому и какую пользу мог принести в настоящем или в будущем? Да и является ли, собственно, трудом научным? Такие вопросы ни у кого не возникали.
