Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
— Я его горилкой напою. От этого он никогда не отказывался. Бутенко увидите, поклон ему.
Проводив Алексея до ворот, Остап Григорьевич вернулся в хату.
— Что он прибегал? — спросила Катерина Федосеевна.
Старик рассказал. Выпытав подробности, Катерина Федосеевна с несвойственной ей непреклонностью и решительностью заявила:
— Соберу тебе харчей на дорогу, и сейчас же иди. Тебе лучше знать, куда податься.
Остап Григорьевич сумрачно посмотрел на нее. Встретившись с ее жалостливым, тревожным взглядом, он ответил:
— Уйти — это не вопрос. А вот вас за меня тягать, казнить будут.
— Как-нибудь за людьми проживем. Ты не беспокойся. Василинку завтра с Настунькой Девятко отправим до родственников. Со сватьей мы уже столковались.
Василинка и Сашко́ спали на печке. Будить их не стали. Пока Катерина Федосеевна доставала портянки, укладывала в холщовый мешок харчи и белье, Остап Григорьевич пошел на другую половину проститься с невесткой и внучонком.
Александра Семеновна только что задремала. Услышав скрип двери, она испуганно, шепотом спросила:
— Это вы, папа?
— Ухожу, Саша.
— Подождите, я оденусь.
Александра Семеновна, не зажигая света, быстро накинула на себя полушубок и вышла в кухню.
Остап Григорьевич, взобравшись на лежанку, молча глядел на детей. Такая тревога была в глазах старика, что Александра Семеновна сразу же поняла все.
— Будут про меня спрашивать, — по-хозяйски строго сказал Остап Григорьевич, слезая с лежанки, — стойте на одном: вызвал, мол, кто-то ночью из приезжалых. И не вернулся, мол.
— Ты иди, ради бога, — сказала Катерина Федосеевна. — Найдем, что сбрехать.
— Детишек берегите. Я далеко не пойду. Ганну не повидал, жалко. Передайте, пусть… Ну, она сама знает… Пусть крепко держится, чему наша партия учила.
Остап Григорьевич обнял жену и невестку. Нахлобучив поглубже шапку, он переступил порог.
За воротами с минуту постоял. Снег, белевший в ночном полусумраке, делал его слишком приметным.
Остап Григорьевич, поскрипывая валенками, пошел в сторону площади. Потом, не доходя до больницы, свернул обратно к огородам и пошел в сторону Богодаровского леса.
XIVС утра небо затянуло тучами, мороз отпустил. Медленно падали редкие хлопья снега. Потом посыпало гуще. С юго-запада подул резкий ветер: он не давал снежинкам оседать, озорничая, швырял их пригоршнями в стены и окна криничанских хат.
Катерина Федосеевна заметила сквозь залепленное мокрым крошевом стекло пронесшиеся сани с людьми и прильнула к окну.
Мимо двора к площади проехало трое саней, потом еще двое. Кутаясь в шинели, на санях жались друг к другу солдаты. На предпоследних санках, тавричанского фасона, пряча голову в воротнике романовского полушубка, сидел Збандуто.
Томясь от недоброго предчувствия, с трудом передвигая ноги, Катерина Федосеевна отошла к печи, поставила в угол припечка чугун, привычным движением закрыла заслонку.
После того как ушел Остап Григорьевич и чуть свет убежала к Девятко Василинка, хата казалась ей пустой, хотя за сенями, в чистой половине, Сашко́ шумливо играл, с Витей, стучала швейной машинкой невестка.
Катерина Федосеевна ждала, что мужа хватятся очень скоро, поэтому не удивилась, когда на подворье появились Пашка Сычик и три солдата.
Сычик без стука вошел в хату, и, распахнув двери, позвал солдат.
— Холода не напускай, Паша, — сказала Катерина Федосеевна. — Сейчас же не лето.
— Хозяин где, тетка Катря? — спросил Сычик, оставив без внимания ее замечание.
— А он мне не докладывает, куда ходит.
— Ну, то мы люди не гордые, поищем.
Сычик оттеснил ее локтем от двери и кивнул солдатам. Катерина Федосеевна молча наблюдала, как солдаты обшаривали все уголки хаты, заглядывали в сундуки. Она даже сама подивилась спокойствию, с которым встретила пришедших. А они, потребовав лестницу, полезли на чердак, потом обыскали сараи, клуню. Сычик оттаскивал мешки и кадушки, постукивал в стены с таким добродушным видом, словно выполнял приятную для хозяйки и для себя работу. Вытерев рукавом испарину на лбу и подмигнув Катерине Федосеевне, он нагло спросил:
— Опохмелиться нечем у вас, тетка Катря? Что-то голова болит.
— Нету, — коротко отозвалась Катерина Федосеевна. — Ты ж по всем куткам шаришь, сам видишь.
— А и жадная хозяйка!
Катерина Федосеевна промолчала.
Сычик, тщетно перерыв все в хате и на подворье, угрюмо заявил:
— Одевайтесь, тетка Катря, пойдем до «сельуправы».
— Чего я там не видела? Никуда я не пойду.
— Да уж извиняйте, придется, — ухмыльнулся Сычик. — Некультурно будет, если силком поволочим по селу.
Александра Семеновна, с тревогой наблюдавшая за обыском, сказала:
— Идите, мама. Я сейчас тоже приду.
Катерина Федосеевна покосилась на солдат и стала одеваться. Велев Сашку́ не отлучаться с подворья, она пошла за Пашкой и солдатами.
В «сельуправе» хозяйничал Малынец. Збандуто письменным распоряжением назначил его старостой, и почтарь, упоенный властью, был особенно словоохотлив.
В сенцах толпились криничане, вызванные к старосте. В углу, расстегнув полушубок, сидел Збандуто.
— Садитесь, пан Грищенко, — любезно предлагал Малынец, глядя не на него, а на бургомистра.
Крестьянин неохотно присаживался.
— Что же вы свою Варьку прячете? — укоризненно качая головой, упрекал его Малынец. — Нехорошо, пан Грищенко. Мы их на культурную жизню приглашаем, а вы… Они там в Германии с вилочек, ножичков кушать будут… Булочек, франзолек белых пришлют, а вы…
— Нехай она, пан староста, лучше с ложки ест, да с батькой, — угрюмо отвечал крестьянин.
— Глупые разговоры, — менял тон Малынец. — Завтра вашу Варьку в «сельуправу» пришлите. Все одно мы ж ее найдем.
Пока Малынец укорял, упрашивал, бранился, полицаи и солдаты ходили по селу с облавой. К вечеру человек пятнадцать, получивших повестки об отправке в Германию, были схвачены и заперты в помещении школы.
Катерину Федосеевну продержали в «сельуправе» до вечера. Так и не дознавшись у нее, где находится муж, Збандуто приказал ее отпустить.
— Благодарите бога, — сказал он, — что я, а не другой бургомистром. Муж ваш подлец, изменник. За такие дела все имущество ваше реквизировать надо. Ну, да уж ладно. Пришлете кабанчика — живите. Сычик завтра его заберет.
— Власть ваша, берите, — сказала Катерина Федосеевна.
Возвращаясь, домой, она видела, как со двора ее двор бродили полицаи и солдаты, как провели к школе заплаканную дочку Тягнибеды. Сердце ее сжалось. Она не знала, ушли Василинка с Настей или они еще в Чистой Кринице.
В сумерки собралась она пойти расспросить обо всем Пелагею Исидоровну, но на крыльце послышался быстрый топот, скрипнула дверь, и в хату влетела Василинка.
— Ты что, доню? — испуганно спросила Катерина Федосеевна. — По селу такое делается, а ты вернулась?
— Расскажу, мамо, вот разденусь.
Катерина Федосеевна поспешно завесила окна, заложила двери. Василинка аккуратно сложила пальто и платок, села против матери.
— Коней дядька Кузьма не может дать, — сказала она. — Полицаи по всем улицам шастают. Так мы с Настунькой чуть свет пешком пойдем. До ее тетки.
— А не дай бог, сегодня навернутся сюда?
— Соскучилась я за вами, — прижимаясь к матери, вздохнула Василинка. — Как сказали, что вас до «управы» забрали, я слезами залилась.
Возбужденно блестя глазами, Василинка принялась рассказывать, как хорошо будет у Настунькиной тетки. Живет она на хуторе, фашистов там и в глаза еще не видали. Завтра к вечеру они с Настунькой туда доберутся, а если случится попутная подвода, то и к обеду успеют.
Спать легла Василинка пораньше. Засыпая, сонным голосом спросила:
— Вы, мамо, кота кормили?
— Спи, спи, доню. Кормила.
Катерина Федосеевна пересмотрела бельишко Василинки, собранное в дорогу. Порывшись в скрыне, положила в узелок ее любимую голубую кофточку. «Нехай хоть чему-нибудь порадуется», — думала Катерина Федосеевна с ласковой грустью. Несколько раз она подходила к кровати дочери, молча любовалась ею. Косы Василинки разметались по подушке, нежный девичий румянец заливал щеки, чуть вздрагивали во сне длинные ресницы.
По селу брехали собаки, глухо доносились голоса.
В кухню вошла с шитьем Александра Семеновна. Ей тоже не спалось. Усевшись поближе к лампе, она шила, изредка переговариваясь со свекровью.
В сенях жалобно замяукал, запросился в хату кот. Катерина Федосеевна встала, чтобы открыть дверь. Кот испуганно юркнул между ног.
— А чтоб тебе неладно, — сказала Катерина Федосеевна, споткнувшись, и в ту же минуту с крыльца громко сказали:
