Крещенские морозы [сборник 1980, худож. M. Е. Новиков] - Владимир Дмитриевич Ляленков
Здесь дела его пошли не лучше. На производстве он растерялся. Его сразу назначили мастером к прорабу Волкову. Входить в хозяйственную жизнь стройки трудно всем. Вооруженный дипломом, который так трудно дался ему, все такой же самолюбивый, Бякин не мог сразу схватить все мелочи хозяйства. Он растерялся и начал деятельность с придирок к бригадирам, к самому прорабу. То не так, это не так. Когда надо было принять быстрое решение, он начинал рассуждать с умным видом и критиковать — занимал позицию вроде бы начальника. И прораб Волков спровадил его со своего участка уже через три месяца. И так началось. Наконец он угодил к прорабу Иглину, тот через месяц выгнал Бякина из прорабской и однажды чуть было не побил его. Мамонтов взял Бякина в свой отдел. Здесь Бякин прижился. Познал суть бумажной переписки. Получив от Мамонтова точные инструкции, научился выступать с докладами на планерках и различных совещаниях.
В самом тресте, в управлениях производственные отделы потихоньку враждуют между собой. Производственники считают плановиков бездельниками. Те платят им той же монетой. Потому женщин не назначают начальниками отделов: они примешивают к деловым вопросам личные отношения и из пустяка могут раздуть грандиозный скандал, до корней которого трудно докопаться. Мужчины же, хотя и высказываются довольно определенно в своем отделе, на личности не переходят.
— Эту бумагу отнесите бездельникам, — скажет Мамонтов кому-нибудь из своих сотрудников.
Тот знает — плановикам надо отнести.
— Этот график спустить футболистам, — скажет начальник планового отдела Зверев Филковской. — Да пусть распишутся в получении. Я их знаю…
Подобными замечаниями вражда у мужчин и ограничивается.
Бякин же считал плановиков бездельниками, а Филковскую — вопиющей бездельницей. Но как прорабам он все никак не мог отомстить за обиды, так же не мог придумать, чем досадить теперь Ольге Петровне. Втайне он был зол и на Мамонтова. Но о нем старался не думать. Мамонтов вытянул его в люди, поставил на ноги, но Мамонтов мог же в любой момент столкнуть его обратно, на линию. А от одной мысли, что подобное может случиться, Бякина корчило.
13
В пятом часу проснулся прораб Иглин в пятнадцатом номере. Он разбудил Белкина, умылся, причесал короткие курчавые волосы, разглядывая в зеркало свою длинную мускулистую шею, маленькую бородку и гордо посаженную голову. Ему было тридцать лет, он нравился женщинам и был холост.
В то время расширяли цементный завод, реконструировали шиферный. Иглин вел эти работы.
Он попытался отсюда позвонить в свою конторку. Но вначале вязевская телефонистка сказала, что самойловская линия занята. Потом оказалось — кедринская линия занята. И телефонистка подсказала, что проще дозвониться в трест через Новогорск. Только заказать разговор надо было раньше.
— А через Нью-Йорк нельзя, чтобы поскорей? — сказал Иглин и повесил трубку. Обошел дом по веранде, включил и выключил в холле телевизор и спустился вниз.
Егорыч и Кесарь сидели на лавочке у крыльца. Кесарь держал в руках раскрытый журнал «Наука и жизнь», и старики беседовали на странную тему.
— Какой он там царь зверей, — говорил Кесарь, имея в виду льва, фотография которого была на страничке журнала. — Царь! Да привези его в наши леса, он тут осенью загнется от холода и сырости. А медведя нашего пусти в их саванны, найдет воду там. И обживется. Лишь бы вода ему была, и обживется. Он бы дал там жару этим антилопам и газелям разным. А царь зверей? Он бы и с голоду здесь подох. Мишка — то кореньев каких, то ягоды полопает. То овса украдет. И гляди, Егорыч, ведь черт знает что он жрет, а к зиме жиру нагуляет. И спит всю зиму спокойно.
— Это верно, правда, — кивал Егорыч. — Так же, гляди, и человек. Ежели мужика нашего послать туда на житье, главное, чтоб вода была. И обживется. Землянку выроет поглубже у воды. И живи. А привези сюда к нам негра — зимой окочурится. Там, вишь, — кивнул Егорыч на другую картинку, — он съел банан и пляшет голяком…
— Дилектор, как бы нам поесть? — прервал беседу Иглин.
Кесарь строго посмотрел на него и зычно крикнул:
— Девки, покормите молодцов!
Маша подала обед на столик на нижней верандочке.
С помятой со сна физиономией унылый Белкин ворчал:
— Сволочь ты, Игла. Говорил же: пойдем напрямик через лес. Нет, затянул в Самойлово.
— Не скули. Тебе плохо разве было? И бабам. А Катюша-то Дуськина? Где она только цыганские песни петь научилась! Хороша… Мужик ее, думаю, дурак, что уехал от нее. Такой женщине кое-что можно простить. Я бы простил, Белка.
— Ты сейчас так говоришь. А вот женись, тогда посмотрим.
— Нет, ей бы простил. Горячая девка. Такой все можно простить.
Белкин засмеялся.
— Погоди, вот если выгорит с Филковской…
— Что значит твое «если»? — перебил его Иглин. — Никакого «если» быть не может.
Белкин положил вилку. Лицо его приняло озабоченное выражение.
— Слушай, Витька, я не хотел тебе говорить. Вмешиваться в такие дела не хочется. Но советую: оставь ее. Ольга не для тебя… Нет, не для тебя. И Нинка так говорит. Она, брат, у меня умница.
Иглин усмехнулся.
— Почему же это? Для кого же она, а?
— Я два года женат, Витя. Кое-что понимаю. Ничего у вас не выйдет.
— Ну-ну? — Красивое лицо Иглина нахмурилось.
— Я сказал, что думаю.
— А я делаю то, что хочу. — И Иглин шлепнул ладонью по столу. — Она мне нравится. С ней мне хорошо. Для женитьбы я, видимо, созрел. Я хочу, чтоб именно она родила мне пару пацанов. И со мной ей будет хорошо. Сдам объекты, уедем в Ачинск. Ты не раздумал?
— Нет, не раздумал.
— Федоровский прислал письмо. Пишет, такой же завод строят. Только раза в два побольше. Опять зовет. Уедем. Нина как?
— Хоть сейчас готова. Она славная. Мебель, говорит, завтра же продам… Слушай, а если Ольга не поедет? — сказал Белкин.
— Опять «если». Что за бабья манера! Если, если! Поедет. Дилектор, в магазине у вас тут рубашки мужские имеются?
— Продают, — откликнулся Егорыч. — Магазин до семи торгует.
— Купим рубашек, маек. А то я ничего не взял. — Иглин засмеялся.
— Где же мы чемодан оставили? — произнес Белкин. — У Катюши?
— Черт с ним. Нинке скажешь — на озере украли… Да, брат, — Иглин откинулся на спинку плетеного кресла. — Тебе что Федоровский в
