Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице - Николай Николаевич Ливанов
Предложение Кадкина о переезде в город вначале показалось ей несуразным, никчемным.
Как бы ни было трудно в деревне, Серафима никогда не допускала мысли о переезде в город, она не верила, что вырванное с корнями сможет снова прижиться. А Кадкин с жаром сейчас доказывал ей, что для того, чтобы выжить, нужно быть именно вырванным с корнем и пересаженным на другое место.
Как ни трудно было Серафиме перебороть себя, а все же она поверила, что Кадкин незлопамятный и помочь он ей хочет бескорыстно.
— Ну, а что я смогу здесь делать? Не привычна я к городской жизни. Тут ведь можно еще быстрее сгинуть… Кому мы тут нужны? — задумчиво высказала свои сомнения Серафима.
Но Кадкин обрадовался этим нерешительным словам. Он почувствовал, что его агитация начинает перемогать робость этой неискушенной в житейских делах женщины.
— Начальник этой мастерской — фронтовик, инвалид, вместе на одном фронте воевали, — торопился усилить свое внушение Кадкин, — а значит, такой человек не подведет… Все сделаем, поможем… У него «газик» — автомобиль есть… Думаю — он мне-то не откажет.
Несколько минут Серафима, приложив ладонь ко лбу, молча проницательно смотрела на разгорячившегося Кадкина, который уже начал излагать все подробности переезда, точно Серафима дала на это согласие.
— А то, что трудно переехать сегодня деревенскому человеку, я знаю и без тебя. Беспаспортные… К скоту приравняли, только бирок на шее нет. Вряд ли вам легче крепостных…
Сегодня переночуешь у того старичка, который заведует твоим провиантом, а завтра утром идем к начальству. Надо торопиться. Это хорошо, что довелось встретиться, а то бы уехал.
XXXXII
Утром, поеживаясь от морозца, Серафима спешила к условленному месту, к перрону вокзала. Кадкин уже был там. Он расхаживал взад-вперед по бетонной площадке, заложив руку за спину, другой упирался в батожок. Увидев Воланову, улыбнулся, отвесил поклон.
— Сейчас мы нажмем на Василия Егоровича! — кивнул он головой в сторону, давая понять, что нужно идти именно туда.
Прошли несколько проулков разнотипных деревянных домов, остановились у металлических ворот, устроенных из проржавевших кусков жести. За широкими прокопченными окнами лязгало железо, слышались резкие и глухие удары. Тяжелый густой дым вырывался из железной трубы и тут же падал на крышу, коптил землю, обдавая прохожих едким запахом плохо перегоревшего угля.
— Ты здесь немного подожди, я пойду все обговорю с Егорычем. А то при тебе не все удобно будет калякать… Я сейчас.
Кадкин протиснулся в узкую калитку, юркнул в открытую дверь. А Серафима неторопливо начала прохаживаться по хорошо утоптанной, черной от копоти дороге. Мороз, начавший крепчать в утренние часы, продолжал набирать силу. Сухие, трескливые звуки доносились из-под полозьев проезжавших саней, под ногами, словно капуста под мощными зубами, захрумкал снег. Серафима несколько раз прошлась туда-сюда, с нетерпением поглядывая на дверь мастерской. Прохлада начала проникать под плохо уже сохраняющее тепло пальто, пощипывать в непросушенных валенках пальцы ног.
По подсчетам Волановой она уже отмерила не меньше трех километров, но Кадкин все не показывался в дверях.
Прошлась туда-сюда еще несколько раз. Кадкин не выходил. От холода начали дубеть руки. Серафима резко остановилась у ворот, внимательно взглянула на непроглядываемые стекла окна и вдруг как-то странно улыбнулась.
— Вот дура! Вот дура! — вполголоса произнесла она. — Все-таки правду говорят, что у баб ум, как у курицы. Я ему отморозила ногу, а он мне за это квартиру, работу да еще и детей устроил? Это надо ведь быть такой пустоголовой! Петька Сырезкин, тот хоть сразу тогда сказал; «Я тебе решил отомстить», а этот паразит поумнее: вон чего натворил, тихонько смылся — пусть, мол, тоже чего-нибудь себе отморозит.
Далеко засунув ладони в рукава пальто, Серафима торопливо направилась в сторону вокзала. Дошла до угла дома, за который нужно было сворачивать, и вдруг за спиной услышала голос Кадкина.
— Вот видишь как! — припадая на левую ногу, бежал он к ней. — Не выдержала, понимаю. Не поверила. Понимаю. Ты уж не серчай. Сразу же не обговоришь. Нынче ничего легко не получается… Но славу богу: все решили. Идем к Василию Егоровичу. Ждет. Сама там все услышишь.
Кадкин взял Воланову под руку и повел ее к мастерской. Василий Егорович встретил их добродушной улыбкой. Он оторвался от чтения какой-то бумаги и кивнул на табуретку. Серафима бросила на него недоверчивый взгляд. Мужчина лет под сорок. Круглолиц, с большим крутым лбом и маленькими подвижными глазами. Он сидел вполоборота к дверям, а когда повернулся к ней, Серафима заметила, что левый рукав суконной гимнастерки был пуст и внизу зажат широким поясным ремнем.
«Ведь прямо-таки как у Петьки Сырезкина», — успела мелькнуть в голове непрошенная мыслишка. На миг перед глазами появилась та же самая сцена на базаре.
Серафима почувствовала облегчение от того, что ее новый знакомый не стал ее ни о чем расспрашивать — ни о доме, ни о муже.
— Негоже, что так получается, — произнес он негромко, как бы для себя. — Мы за них идем на смерть, а они тут, в тылу, должны от голода помирать.
Воланова присела на табуретку, не отрывая глаз от Василия Егоровича.
— Условия, значит, такие! — круто повернул начальник. — Хлебная карточка на восемьсот граммов в день. Детей тоже пристроим, кое-что придумаем. Займете комнату Кадкина — он через час от нас уезжает… Обязанности ваши на первое время будут такие; выполнять будете работы подсобного и уборщицы. Подносить к станку заготовки, убирать детали, стружки и все другое в этом роде… Сейчас Корней Михайлович покажет вам свои хоромы, а через два-три часа наш завхоз поедет в ваши края по своим делам и поможет вам перевезти сюда и деток, и кое-какой ваш скарб…
Слова Василий Егорович произносил с расстановкой, почти на каждом делая ударение. И Серафиме показалось, что на нее
