Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева
Прежде она не замечала, как бедны сакли за каменной оградой их сада, в каких нищенских лохмотьях бегают дети, какие печальные глаза у ее служанки Фатьмы.
Ее взгляд с высоты их белого крыльца равнодушно скользил по тесным дворам, так что порой все благоухание роз в их саду не могло заглушить этого кислого запаха простого крестьянского быта. Она видела худые, обугленные солнцем лица женщин, которых рано состарила нужда.
Но ей никогда не приходило в голову сравнить их жизнь со своею. Она была уверена, что иначе и быть не может: здесь — роскошь, там — нужда.
И вот, словно пелена спала с ее глаз, сердце ее забилось тревогой и участием.
«Фатьма!» — окликнула она служанку.
Вынув из ларя свое парчовое платье, она протянула его служанке и попросила виновато:
«Фатьма, прошу тебя, возьми это платье. Оно тебе пойдет».
Преисполненная страстного порыва отдавать, раздаривать, делиться, она прошла по всем этажам своего дома-крепости, рассыпая монеты в ладони удивленной прислуги.
Ее руки, привыкшие только брать, делали это легко и щедро, и только когда последняя монета упала в подол пятилетней девочки, дочери Фатьмы, она почувствовала, что ее душа освободилась от гнета прежней жизни и как бы очистилась от тяжкой вины перед этими людьми.
Сурайя шла к фонтану, сжимая в руке парчовый мешочек для табака, вышитый ею. Но он был полон не табака, а золотых монет.
Юноша очень удивился, когда она протянула ему этот мешочек.
«Это мне? Но за что?!»
«Просто так, — смутилась Сурайя. — Купи себе то, чего тебе не хватает», — и она невольно задержала взгляд на его убогой одежде.
Он понял ее мгновенно. Глаза его вспыхнули гневом.
«Но для этого у меня есть руки», — проговорил он и, бросив кирку, протянул вперед свои шершавые, мозолистые, твердые ладони.
Его отказ возмутил ее. Скажите пожалуйста — какой гордый! Да и как он смеет так разговаривать со своей госпожой? Разве ее желание, даже ее каприз — не закон для каждого в этом доме?
Она почувствовала, как новая Сурайя вот-вот уступит место прежней, надменной и дерзкой.
Но… уже в следующее мгновение ее с неудержимой силой потянуло к этому человеку, к его вытянутым рукам с уверенными, крепкими ладонями.
Как знать, быть может, прими он ее подарок, она бы тут же охладела к нему, а охладев, вернулась в свое прежнее состояние надменности и равнодушия.
Но он пренебрег ее подарком и оттого стал ей в тысячу раз дороже.
«Это я сама вышивала… для тебя», — проговорила она с отчаянием.
И юноша с удивлением увидел слезы в ее глазах.
Эти слезы были словно две капли росы, проступившие на почве, высохшей от зноя. Они оживили эти глаза, как оживляют землю весенние родники.
«Спасибо, госпожа», — и, поклонившись, он бережно принял из ее руки мешочек, расшитый золотыми нитками. Монеты он вернул обратно, а мешочек положил на ладонь и рассматривал долго и нежно.
«И тебе спасибо… за подснежники», — прошептала она.
Он опять смущенно поклонился, а ей показалось, что он сейчас уйдет, хочет уйти, и, боясь этого, желая удержать его, она спросила первое попавшееся: «А где ты их сорвал?» «В ущелье Чандыкала».
Ей вдруг неудержимо захотелось уйти в горы и чтобы он шел рядом.
«Я хочу туда, сейчас же, я хочу видеть, где растут эти подснежники», — потребовала она.
По горной тропинке шел юноша в крестьянской одежде. Время от времени он останавливался и протягивал руку своей спутнице, помогая ей перепрыгнуть через обрыв или обойти камень. Девушка была прекрасна. Ее светлое, мраморной белизны лицо светилось счастьем. Все ее движения были так гибки, словно она не шла, а плыла в танце, прислушиваясь к музыке, которая звучала внутри нее.
Ее шея, и грудь, и руки были усыпаны драгоценностями. Лучи заходящего солнца вспыхивали в них радужно и ярко, и оттого казалось, что она вся излучает солнце.
Его звали Булат, что означает сталь.
И действительно, он был похож на сталь, а она на звезды. Он чувствовал себя в горах так, как ощущает себя орел, когда, расправив крылья, свободно парит над скалами и пропастями, над реками и родниками, потому что все это — его родина.
Он был свободолюбив и полон сил, как молодой орел. Но душа его была нежна. Может быть, потому, что всю свою недолгую жизнь он выращивал цветы…
Сколько он себя помнит, его отец все время возился с ростками, рассадой, черенками… Их тесная сакля всегда была полна цветочными горшками, ящиками с рассадой… И вот маленький Булат, затаив дыхание, смотрел, как куст, выращенный и взлелеянный его отцом, за одну ночь покрывался невиданными бутонами, то лиловыми, как зимние сумерки, то розовыми, как рассвет, а то черными, как беззвездное небо.
И Булат прокрадывался в ночной сад, шуршащий, полный теней и звуков, мокрый от обильной росы. Ощупью пробирался он к заветному месту, где рос этот куст, и колючие шипы роз сердито хватали его за руки, и влажные ночные деревья орошали его брызгами, и невидимые колючки цеплялись за одежду. Булат садился на мокрую траву и, обхватив колени руками, ждал. Но сколько бы он ни смотрел, тугие запеленутые лепестки крепко спали в бутонах. И тогда, сморенный усталостью, он незаметно засыпал, а проснувшись, находил этот куст, весь усыпанный раскрывшимися цветами.
Когда умер отец, Булат занял его место. Он стал садовником в этом богатом доме и так полюбил цветы, что, когда нужно было срезать букет, чувствовал, как ножницы дрожат в его руке.
Он был сильным, крепким, здоровым юношей с широкими плечами, с литыми мускулами. Но душа его была мягкой и наивной, как душа ребенка.
Все цветы, взлелеянные им, окружали ту, которая была самым драгоценным цветком в этом саду. По-настоящему он увидел ее три года назад. Конечно, он встречал ее и раньше. Встречал, но не видел. А с тех пор, как увидел, его жизнь и работа наполнились для него новым, удивительным смыслом. Ведь это был ее сад. Она была его хозяйкой и госпожой. Она росла в нем, окруженная выращенными им растениями, а значит — его заботой.
Никто не знал, что роза, в которой он соединил три разных цвета, создана им для нее и тайно названа ее именем.
Он никогда и не помышлял заговорить с нею, поднять на нее глаза… А теперь она сама пожелала пойти с ним в горы. Он задыхался от счастья, которое свалилось на него, как целая шапка снега с самой большой вершины.
«Сурайя, посмотри
