Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева
Сурайя зевнула и хотела уже вернуться в дом, как вдруг внимание ее привлекли живые струи фонтана. На зиму его отключали, а в мае, когда кончались весенние работы в саду, открытие фонтана праздновалось широко и торжественно.
И вот кто-то включил фонтан среди зимы, без праздника.
Кто посмел это сделать? И зачем? И как случилось, что она, хозяйка этого сада и фонтана, ничего не знала об этом?
Раздосадованная, она сбежала с крыльца. И вдруг… скульптура фонтана зашевелилась.
Будь на ее месте другая девушка, она бы, наверное, упала в обморок. Но Сурайя только чуть отпрянула. А в ее прекрасных, серых, всегда безучастных глазах вспыхнуло любопытство. Ожившая скульптура переливалась под светом луны. Это был юноша, и он перебегал от одной струи к другой, ловил ртом воду, вскидывал руки, хлопал себя по коленям, пританцовывал. Гладкое его тело казалось отлитым из стали. Сотнями капель стекала с него вода. В каждой капле вспыхивал лунный лучик, и оттого казалось, что стоит он не под струями воды, а под льющимися с неба звездами.
Кто же он, этот звездный юноша? И почему прежде она не видела его? И откуда он пришел, уж не со звезды ли, на самом деле?
В эту ночь ей не спалось. А под утро она осторожно прокралась в сад. Фонтан был мертв. Только неподсохшая лужица напоминала о вчерашнем.
Она медленно обошла фонтан вокруг, не сводя глаз с мраморного юноши, который, сколько она себя помнит, все спасал косулю от змеи. Да полно, был ли здесь другой юноша? Или это только игра света и тени?
И тут она услышала стук кирки. Знакомый ровный стук металла о твердую мерзлую землю. Сурайя стремительно оглянулась. В двух-трех шагах от нее парень в простой крестьянской одежде разрыхлял землю вокруг куста роз. Девушка уже хотела пройти мимо, как он, работая, повернулся так, что она увидела его профиль. Строгий четкий профиль, точно вырезанный лезвием кинжала.
Почувствовав ее взгляд, он выпрямился. И лицо его озарилось таким светом, что Сурайя мгновенно приняла то надменное выражение, которое сразу отрезвляло поклонников. В ее глазах, только что светившихся заинтересованностью, снова появилась величавая холодность. И, окатив юношу холодной волной этого взгляда, она гордо проплыла мимо.
А утро было солнечным. А небо — бирюзовым. Восходящие лучи нежно позолотили и убогие крыши саклей, и снежные склоны гор, и подмерзшие лепешки кизяков, сложенных у ворот, и хрустальные льдинки, свисающие с крыш.
Сурайя бежала быстрее ветра и стремительнее стрелы, выпущенной из лука сильной молодой рукой. Какой-то невидимый попутный ветер управлял ею, как будто она была парусом.
Ей хотелось бежать и бежать — без остановки, без отдыха. Чем выше она поднималась, тем реже попадались оттаявшие лоскутки земли на склонах, пригретых солнечными лучами. И вдруг, чуть в стороне от тропинки, по которой она бежала, среди снега, в подтаявшей серой лунке, она увидела голубоватый комочек подснежника. Блеклый и невзрачный, на хилой белесой ножке, он показался ей сейчас прекраснее всех цветов, которые она когда-либо видела. Было что-то нежное и одновременно дерзкое во всем его облике: в слипшихся ресничках еще не раскрывшихся лепестков, в той отчаянной жажде света и тепла, с какой он, разрезав снег, потянулся к еще холодному солнцу.
И вот он уже лежит на ее ладони, прохладный и упругий, как крепко сбитый снежок.
Но отчего ей так грустно? Слезы застилают глаза. А потом вдруг радостно, так радостно, что хочется закричать на все горы, на весь этот необозримый свет. Отчего ей больно смотреть на этот сорванный цветок, отчего ее сердит эта боль, да так, что, размахнувшись, она забрасывает подснежник в снег? А потом, плача, бежит его спасать, увязая в сугробе, дрожа от озноба, от жалости… Отчего так тревожно на сердце, так пронзительно, так страшно? Отчего это бывает? И со всеми или только с ней?
Испуганная, она устремляется обратно, вниз по скользкой тропинке, среди тишины и снега.
…Юноша по-прежнему разрыхлял землю. За его спиной чернел уже солидный участок.
Когда Сурайя подошла, он, как и в первый раз, вспыхнул, подался ей навстречу. Но почему-то на этот раз Сурайя не смогла в ответ гордо вскинуть голову и окатить его надменностью взгляда. Она опустила глаза, как бы признав его власть над собой.
Дома Сурайя налила воды в маленькую граненую вазу и поставила в нее подснежник.
А утром она нашла на крыльце влажный кудрявый букетик, пахнущий свежестью ледников.
В этот день она впервые улыбнулась служанке, которая принесла ей воды для умывания. Улыбнулась солнцу, бросившему свой луч в ее комнату. Улыбнулась собаке, которая приветствовала ее преданным помахиванием хвоста. Она училась улыбаться и, улыбаясь, ощущала, как легко размыкаются ее губы, какими гибкими становятся мускулы лица. Она ловила свое отражение в зеркалах, в стеклах окон и не узнавала себя. Где прежняя неприступность осанки, где холодность взгляда? Казалось, улыбка смыла с ее лица прежнюю холодность, и оно стало добрым и нежным, по-детски наивным и простым.
И уже не было прежней Сурайи, равнодушной и сонной, а была совсем другая девушка, полная жизни и огня. И эта другая заставляла ее совершать такие поступки, от которых прежняя Сурайя отшатнулась бы как от позора.
Вот и сейчас эта новая Сурайя повела ее в сад, заставила сделать круг у фонтана и даже… заговорить с юношей.
«Откуда здесь вода?» — спросила она, кивнув головой на непросохшую лужицу.
«Проверял, работают ли краны, госпожа», — отвечал он смиренно.
«Я видела вас здесь вчера поздно вечером. Вы работаете с рассвета допоздна?»
«Времени не хватает… Надо, чтобы сад скорее зацвел. Ведь в мае будет праздноваться открытие фонтана».
«А что, если отец увидит меня здесь и услышит, что я разговариваю с мужчиной, да еще с садовником?..» — вдруг промелькнуло в голове, и она поспешно отошла от фонтана.
Но вернувшись в свою комнату, девушка прильнула к окну и смотрела на юношу пристально и долго.
Вечером, сославшись на головную боль, она не вышла к жениху. Все в нем теперь раздражало ее. Она нашла у него тысячу недостатков, которых прежде не замечала. Ожерелье — его подарок — жгло ей шею.
