Николай Сказбуш - Октябрь
— Помнишь, — обратился Коваль к Тимошу, — Катюша говорила тебе о красивом доме на Северной горе. На перекрестке трех православных улиц: Церковной, Всехсвятской и Кладбищенской. Ну, вот, теперь надо решение принимать, чтобы по-настоящему, в революционном порядке. Надо открыть двери молодежи Железнодорожного района.
— А ты представитель Железнодорожного района?
— Да, мы с Катей от Железнодорожного.
На этом они и расстались в тот день.
Коваль и Катя были избраны в первый состав комитета Союза рабочей молодежи и потом Тимош узнал, что Антон провел резолюцию о красивом доме для клуба молодежи Железнодорожного района. Она так и была записана в протоколе № 1:
«Обратиться в Совет рабочих и солдатских депутатов с просьбой предоставить для Союза молодежи помещение и образовать квартирную комиссию».
Ребятки завладели домом!
О судьбе Любы Тимош узнал случайно. Как-то вернулся с завода позже обычного, — задержался в цехе «на галерке», в конторе механика Петрова; инженер приучал его читать чертежи, уверяя, что настоящее слесарное дело без умения разбираться в чертежах, всё равно, что корабль без компаса.
Прасковья Даниловна встретила Тимоша у ворот:
— Где пропадал? Отец ждал, не дождался, ушел. В штаб комиссара Андрея тебя вызывают. На шестую платформу, — она с тревогой поглядывала на младшенького: — Зачем вызывают? Опять что-нибудь натворил?
Тимош заверил Прасковью Даниловну, что скоро вернется и, не заходя домой, кинулся на шестую платформу.
Непредвиденный вызов в штаб комиссара Андрея встревожил молодого дружинника, — Шинкоф и Фатов бежали, оставшиеся арестованные опротестовали арест, заявили, что происходило обычное гарнизонное совещание. Левчук, разумеется, поддержал этот протест, выдвинул против Павла и Руденко обвинение в самоуправстве и диком эксцессе. Время было трудное, спрос был суров.
Одним словом, неладно было на душе у бойца рабочей гвардии, когда потребовали в штаб.
У входа на воинский двор рабочий с карабином за плечами остановил Руденко:
— Куда идешь, парень?
— На шестую вызывают.
— На шестую? — всклокоченные брови рабочего тяжело нависли над глазами, — ну, держись, паренек, к новому комиссару попадешь. Новый комиссар у нас. На место Андрея. Строгий, порядок любит.
— Грозен? — задержался на миг Руденко.
— Для нашего брата, трудового человека, хорош. А которые… — рабочий не договорил, — ну, ступай, парень, коли призвали, — предостерегающим взглядом проводил он Тимоша, — вон там, смотри, в штабном вагоне огонек его светится.
Впереди, холодно поблескивая в неярком свете сигнальных огней, разбегались стальные пути, на воинской платформе виднелся штабной вагон с четкими, словно вырезанными в ночи, квадратами освещенных окон.
Тревожная даль, сплетение бесконечных дорог, мерцание огней всегда вызывали у Тимоша раздумье — чудилось, вся жизнь проносилась мимо. Он шел, погруженный в свои мысли, не замечая ничего вокруг. Внезапно короткое имя, произнесенное кем-то впереди, заставило его очнуться:
— Фатов…
Тимош явственно различил: «Отряды полковника Фатова… Юзовка… Краматорская».
У штабного вагона стояли трое; подойдя ближе, он разглядел Сидорчука и офицера, которого Тимош встречал в Совете.
Говорили о том, что Рада связалась с Калединым, разоружает революционные полки, действует заодно с царскими генералами. В Ростове свили гнездо бежавшие корниловцы. Петлюра рассылает циркуляры, в которых требует не выполнять указаний и декретов Совета Народных Комиссаров; отряды контрреволюции, шайки полковника Фатова совершают набеги на шахты и рудничные поселки, бесчинствуют, расстреливают рабочих и крестьян.
Вестовой окликнул Тимоша.
— Мне на шестую. К новому комиссару, — неохотно отозвался Тимош.
— Да вот он — наш комиссар, В штабном вагоне, — указал вестовой на появившегося в дверях вагона Тараса Игнатовича.
— Отец!
Так вот, кто потребовал его в штаб! Это было знаменательней, чем вызов сурового Андрея, Тимош должен был предстать перед постоянным своим судьей и совестью. Зачем отец позвал его? В чем еще провинился Тимошка?
Руденко решительно двинулся к вагону.
— Тимош! — обрадовался ему Тарас Игнатович, — заждался, сынок. Да вот и товарищ Сидорчук торопит, настаивает на зачислении тебя в его отряд, как старого испытанного охотника за Фатовым. Согласен?
— Когда отправление, отец?
— Дельный вопрос. Найдется еще для нас часок наведаться домой, попрощаться.
* * *Когда Тимош вернулся на шестую платформу, подали уже состав. Двери теплушек были отодвинуты, кое-где светились красноватые сполохи, разжигали кокс в железных печурках, ночь выпала свежая.
Тимош принялся высматривать Коваля, но Антона нигде не было, сказали, что Коваль с частью отряда еще прошлой ночью выехал в Ольшанку — в Черном лесу было неспокойно, Ольшанский Совет запросил подмогу. Возвращение отряда ждали с минуты на минуту.
Отправление затягивалось, выходной семафор был закрыт, что-то случилось на втором перегоне. Главный суетился, то и дело бегал в дежурку, комиссар уходил объясняться с начальником, поправляя на ходу кобуру. Наконец, подняли семафор, но отправления не давали, где-то тормозило, буксовало, горело железо.
В третьем часу на пятую платформу с тревожным пулом влетел запарившийся «Максимка» с одним товарным вагоном на прицепе. Первым на ходу выпрыгнул из теплушки Коваль; примятый парусиновый пиджачок раскрылся, жестко топорщась, и, может быть, от этого Антон казался шире, плечистей, ворот рубахи расстегнулся — вся душа нараспашку.
Что-то необычное было в его облике, в порывистых движениях разгоряченного человека; он не сутулился, не вбирал голову в плечи, как прежде, и оттого, что голова была непривычно запрокинута, казался выше, рослее, что-то произошло с ним, как будто огня коснулся, — обожгло и осветило пламенем.
— Где тут вагон комиссара Андрея?
— Подходи сюда, молодой, — отозвались у штабного вагона.
— Антон! — окликнул Руденко.
Коваль обрадовался, подбежал, протянул было руки — несвойственное, неловкое движение, — точно собирался обнять друга, потом смутился, затоптался, отвел глаза:
— Мы из Ольшанки, Тимоша.
Что-то крылось за этими скупыми словами — больно задели они Тимоша.
— Неспокойно там?
— До самой Моторивки гуляют бандиты, — поднял голову Коваль и уже не отводил глаз, — говорил этот взгляд о чем-то более важном, чем скупые его слова, и волнение Тимоша усилилось:
— Аж до самого Лимана гуляют, — продолжал Антон, а в глазах его Тимош читал: «Держись, друг, ближе ко мне. Ничего, Тимошка!» — на двенадцать саженок путь под Моторивкой разобрали. Крышка была бы нашему эшелону! — он умолк, собираясь с мыслями, — ему всегда было трудно говорить, этому Ковалю, только и знал свое «ничего»!
Потом в глазах, опережая слова, вспыхнули тревожные огоньки. Тимош пытается понять, преодолеть эту проклятую немоту друга. И внезапно угадывает: «Люба!».
— Что с Любой?
Он ждет ответа, он хочет знать главное — жить ли ему…
А Коваль медлительно и сурово рассказывает о тем, как протекал бой, как банда рассыпалась по лесу и что если бы не Люба, весь эшелон с отрядом Павла — под откос.
— Вот так руки раскинула, не сошла с пути, пока состав не остановили!
Потом отряд Павла вошел в село, Люба была с ними, выступала перед сходом на сельской площади:
— Что же молчите, совести нет! Да вот же они, по углам поховадись. Сколько крови на них невинной, а вы молчите! Все люди на земле за правду поднялись, а вы — кто вы есть?
И Коваль вспоминает, как приходила она на завод — «якась там жинка!».
— Где Люба? — допытывается Тимош.
— Сказал — в Моторивке, — и только ресницы чуть дрогнули.
«В Моторивку, сейчас же в Моторивку!» — решает Тимош.
— По вагона-ам! — раздается команда.
И вслед затем из темноты окликают:
— Антон Коваль! В отряд товарища Сидорчука. Лицо Коваля проясняется:
— Слыхал, Тимоша, с тобой в одном отряде. Это товарищи просили комиссара, чтобы не разлучал нас!
Эшелон уже отходил, и вагоны, раскачиваясь, набегали один на другой, стремясь вырваться на простор, когда кто-то, развевая полами шинели, кинулся вдогонку:
— Сто-ой! — рядом с вагоном бежала Катя, брезентовая сумка с красным крестом подпрыгивала, била по коленям:
— Давай руку! — тянулась девушка к вагону.
— Чего кричишь, белобрысая? — выглянул из-за двери бородач, — кажись, не в бабьем батальоне.
— Давай руку, говорят.
— Нету такого решения, чтобы баб принимать.
— Нужно мне твое решение. У меня свое решение, — уцепилась за перекладинку стремянки, подвешенной к вагону, уперлась коленом, пошатнулась, взметнула руками. Солдат поддержал ее, но Антон мигом выхватил девушку из рук бородача, еще минута, и шелковые бровки заиграли в кругу бойцов:
