Тамаз Годердзишвили - Гномики в табачном дыму
— Повтори еще раз.
— Хочу всегда быть с тобой.
Инна поворачивает голову ко мне. Глаза у нее все еще закрыты, она неловко, странно целует меня… Я обнимаю ее, дрожащую… И ничего больше не хочу знать…
Мы тихо лежим рядом. Радость во мне хлещет через край. Боюсь, не выдержит сердце счастья, разорвется. Блаженная тишина дурманит голову, и кажется, будто мы лежим на повозке с сеном и лошади цвета сена несут нас по облитому солнцем пустынному полю, полю нет предела, нет предела и нашему счастью, как и покою, и тишине тоже.
— А уран? — звучит где-то вдали знакомый голос.
Я в радужном настроении, мне кажется, что мы с Инной самые добрые, самые красивые и здоровые. И у Инны взгляд озарен светом, хотя глаза полны слез, но это слезы счастья.
Где-то поблизости девушки поют протяжную русскую песню.
— А уран? — звучит где-то вдали знакомый голос.
— Оставь, — шепчу я.
Инна приникает ко мне так, словно стремится слиться со мной и тем спасти себя. Инна боится. Инна права. Понимаю, что ей незачем бояться, но понимаю и то, что она права.
— Чего ты боишься?
— Урана. Уран — война.
— Войны не будет.
— А если будет?
— Говорю — не будет. Почему она должна быть, ну почему?
— Боюсь, и все.
— Знаешь, когда я думаю о войне, мне делается страшно. Если вспыхнет война, камня на камне не останется! Земля превратится в сплошное кладбище. Никак не пойму, с какой стати мне вдруг умирать, что я успел сделать, что познал и увидел, чтобы исчезнуть из жизни?..
— Детство так быстро промелькнуло, даже в памяти не сохранилось… Я и живу-то каких-нибудь шесть лет, с того времени, как ощутила себя женщиной — с шестнадцати, скажем. И если война и мы все погибнем, получится, что я всего шесть лет прожила на свете!
— Войны не будет.
— А вдруг начнется! Сколько всего не придется испытать, познать, совершить. А я… У меня же грандиозные планы!
— Ты еще только строишь планы, другие уже осуществляют задуманное. И ты, и я, и все порядочные люди хотят завершить начатое дело!
— Увидишь, я создам прибор для поиска благородных металлов и назову его твоим именем.
— Хватит с нас, прошли через голод и нужду, хлеб по карточкам получали, в очередях за керосином стояли… Ты ничего не помнишь, в войну родилась, а я сидел в бомбоубежище с узелком и смотрел на грустные лица соседей. Конечно, я не понимал тогда всей глубины происходившего, но на душе было горько, тяжко, и я плакал. Плакал еще и потому, что плакала мать.
— Не надо рассказывать, молчи.
— Ты права, чего я ударился в воспоминания. Налей чаю, в горле пересохло. Войны не будет. У меня дар предсказывать, предвидеть. Сколько раз сбывались мои слова. Так вот, войны — всеми фибрами души чувствую — войны не будет. Невозможна война, немыслима она, абсурдна. Налей-ка чаю…
— Точно не будет?
— Говорю же — не будет. А кроме того, в древнегреческой мифологии Уран — божество, олицетворяющее небо. Он сочетался браком с богиней земли Геей и завел до полусотни детей. Потом его, не помню уж почему, то ли изувечили, то ли убили.
— А потом?
— Тело его упало с неба в море, море разбушевалось, взбурлило у берега пеной, а из пены явилась миру Афродита.
— Афродита?! Целомудренная, добрая богиня красоты и любви?
— Именно. Всякие ураны приносят в конце концов благо. И накопленная атомная энергия принесет людям благо — человечество поумнело.
Инна сияет, страх ее развеян. Она целует меня и шарит рукой, ищет халатик. Халат очень ей к лицу. Когда она подает мне чай, подол задирается, обнажая бедро, но она привычным жестом поправляет халат. Налив чаю и себе, Инна устраивается на постели, уютно скрестив ноги.
Пока пьет чай, успевает озябнуть и льнет ко мне холодным телом, отогревается, забирая мое тепло.
— Пошли в лес играть в войну.
— Не хочу.
— Чего не хочешь — в лес идти или в войну играть?
— Ни того, ни другого, Темико.
— Вставай, одевайся.
— Не хочу.
Инна надевает толстый желтый свитер, шубу и делается похожей на леопарда. Обуться забыла и теперь жестом велит подать ей ботинки, что сушатся у печки. С превеликим удовольствием исполняю ее повеление и на коленях надеваю их на ее ножки. Инна великодушно благодарит.
Мы гуляем среди озаренных луной елей. По колено проваливаемся в нетронутый снег. Инна старательно пытается ступать по моим следам.
— Не спеши, Темико!
— За той вон горой нас дожидается Дед Мороз.
— Ну и что?
— Приготовил нам кое-какие подарки.
— Ты уверен, что именно за той горой?
— Не совсем, возможно, где-то дальше ждет.
— За тридевять земель?
— Может, и за тридевять. Твердо знаю одно — ждет нас.
Мы уже почти добрались до верха горы, как на нас понеслась снежная лавина и подмяла под собой.
— Кто чертит детали рабочего вала?
— Инна! Инна! — закричал я ошалело.
Исчезла, никого нет вокруг. И внезапно возникла за моей спиной — откуда только взялась! — смеется.
— Не ушиблась?
— Нет! — безмятежно ответила Инна, и я сразу успокоился.
— Передохнем?
— Некогда отдыхать, уйдет старик, надоест ждать и уйдет. Ищи его потом!
— Тогда — вперед!
И мы снова взбираемся по склону. Наконец почти одолеваем его, но тут на нас налетает ветер — сначала шутя, озорно, и нам, запыхавшимся, он даже приятен. Но через миг он превратился в ураганный. Неистово сметал с земли снег, взвивал его и взвихривал.
Я крепко ухватил Инну, но… слишком поздно — нас обоих сбросило в глубокое ущелье.
— У кого детали рабочего вала?
Вынырнув из снега, мы еле нашли друг друга.
Инна улыбнулась и знаками предложила идти к вершине прямиком. Мы снова пустились вверх по коварному склону, такому опасному. Намучились — не передать, но Инна держалась стойко, на миг не отходила от меня и даже приободряла, помогала! Наконец снова показалась вершина, но — на миг.
Земля под ногами закачалась, завертелась и поплыла. Вряд ли долетели б живыми до дна пропасти, если б нас не ухватили чьи-то сильные руки.
Бушующая стихия разом унялась. Перед нами стоял белобородый, белоснежный исполин. Через плечо у старика перекинута была переметная сума — хурджин.
— Кто чертит детали рабочего вала?!
— Здравствуй, Дедушка Мороз!
— Здравствуйте, дети! Хорошо, что пришли, невмоготу уже одному!
— Все вместе проведем эту ночь под открытым небом.
— Вот порадовали старика, не оставили одного, приняли в свою компанию. Просите что угодно, любое желание выполню.
— К себе пригласить мы просто не можем, не поместимся втроем в нашей комнатушке, — извиняясь, пояснила Инна, с сомнением оглядывая деда.
— В комнатушке? — удивился Дед Мороз и, развязав хурджин, достал сверкающий камень, покатил к нашему домику. И внезапно на его месте возник хрустальный дворец.
— Кто чертит детали рабочего вала?!
— Пусть у нашего дома будет огромная веранда и окна пусть будут высокие, широкие, чтобы все положенные нам лучи солнца проникли, пусть озаряется наш дом.
— Будут большие окна, будет светить вам солнце! — Старик достал еще один блестящий камень и покатил к хрустальному дворцу.
— В доме всегда должен быть свет и мир! — заявила Инна и так глянула на меня, словно только от меня и зависело это.
— Будут, будут, — заверил Дед Мороз. — Вы долго будете любить друг друга, очень долго, вечно. Появятся у вас дети…
— Хочу иметь много детей, — горделиво сказала Инна, осмелев.
— Исполнится ваше желание, — Дед Мороз запустил руку в хурджин и покатил к нашему дому горсть сверкающих камней.
— Я хочу иметь очень много детей, и красивых! — еще более горделиво потребовала Инна.
— Будут дети, красивые и счастливые, счастливые все!
— Да будет так! — восторженно воскликнула Инна, потом задумалась и со вздохом добавила: — Лишь бы войны не было!
— Скажете наконец, кто чертит детали рабочего вала?!
— Что?..
— Ты делаешь? — спрашивает начальник отдела.
— Да.
— Дай-ка сюда.
Я несу ему чертеж. Сотрудники ухмыляются.
— Который час? — интересуюсь я.
— Двенадцать.
1971
АВТОПОРТРЕТ С ЗАСОХШИМИ ЦВЕТАМИ
— Проснулся, сынок?
— Нет, сплю.
— Вставай, опоздаешь на работу, — говорит мама, поглаживая меня по голове теплой рукой. — Вставай, сынок, пора.
Серое утро. Солнца нет. Когда солнце скрыто облаками, трудно сказать, который час; впрочем, мне это ни к чему. Я давно уже просыпаюсь в одно и то же время — ровно в половине восьмого. Если светит солнце, я точно определяю время по тени, отбрасываемой вещами, внося коррективы в соответствии с сезоном года и месяцем. Ошибаюсь лишь на две-три минуты, поскольку мебель в комнате, и моя кровать в том числе, вот уже сорок лет стоят по раз и навсегда выбранному варианту. Комната маленькая, и как-нибудь иначе вещи или не разместятся, или ими неудобно будет пользоваться.
