Анатолий Емельянов - Запоздалый суд (сборник)
Ах ты, мелкий врунишка!
Однако Сидор Федорович не спешит уходить. Он сидит и вздыхает все глубже и глубже и с таким страданием, что я невольно думаю, что это и в самом деле беднейший человек, что он по миру пойдет без тех тридцати рублей.
И я уже хочу сказать: «Ладно, я поговорю с Бардасовым, может, скостит…» Но он опережает меня:
— Квартира как?
Вопрос звучит тихо, глухо и затаенно, — точно змея прошипела в кустах. Вот оно что! Вовсе не по случаю штрафа пришел он. Это как бы для затравки, а главное — вот это — квартира! Конечно, это отголосок их доверительных бесед с Красавцевым, не иначе. Недаром мне так явственно показалась знакомой интонация: «квартира как?» Вот прохвост! Мелкий каверзник!.. Но я подавляю в себе волну раздражения и говорю безразлично:
— Ничего, очень хорошая квартира…
— Живете два холостяка?..
— Живем, что же делать.
— Вам-то, наверно, беспокойно с Графом, женщины к нему всякие ходять.
— Женщины? Ах, в самом деле, помню, помню, была как-то с месяц тому назад Сухви-инге. Не знаете такую?
— Ну… — И Сидор Федорович вяло машет рукой, потом опять долго сидит молча, вздыхает тяжело. — Александр Васильевич, скажи мне, как коммунист коммуниста прошу, Граф не говорил с тобой насчет свадьбы?
— Вот об этом мы с ним не говорили.
Опять тяжело вздыхает мой Сидор Федорович. А я гляжу на него, на его фуражку, в которой он совсем утонул, и мне становится в самом деле жаль его. Как все переплелось в закоулках его сознания, каким рабом житейских мелочей сделался человек! «Партийную жизнь» за два года перебирать только за тем, чтобы выяснить, законно или незаконно ему вынесли выговор за воровство электроэнергии! И виноватым считает Графа, который обнаружил это воровство! И тут уже плетется паутина мелких интриг, сплетен, «женщины», квартира, и в этой липкой паутине теряется существо дела, первопричина. И если бы делалось это сознательно, с тонким расчетом, с точным знанием что хорошо и что плохо — сделал, мол, я погано, а вот таким образом я себя буду выгораживать! Так нет же, нет этой границы! Граф — плохой, потому что именно он обнаружил махинации, и чтобы опорочить Графа, идет в дело уже все, чего было и чего не было. Правда, на сей раз тут приплелась еще Нина, и только эта ситуация поставила в тупик Сидора Федоровича. И он окончательно запутался в своей же собственной паутине, он чувствует, что у него уже нет сил выкарабкаться, он чувствует свое бессилие и вот пришел ко мне, «как коммунист к коммунисту»…
— Если квартира не понравится или там что… — говорит он с порога, — я вам другую найду. Вон Ирина Семеновна, учительница, на пенсии сейчас, одна живет. У нее чисто, спокойно вам будет, и старушка культурная, меня еще учила до четвертого класса…
— Хорошо, Сидор Федорович, я скажу вам, когда понадобится…
Квартира! Сколько людей мне уже об этом говорили: и Красавцев, и Люся, и вот Карликов!.. Может быть, и в самом деле перейти от Графа?.. Ведь одолеют коллективными усилиями, одолеют. Ты к ним, значит, с высокими мыслями, с идеями, а они к тебе «по-жизненному». Ты ему о том, что нельзя воровать, а он тебе о «женщинах», которых, кстати, сам и придумал!.. Но тут я подумал: а Люся? — как будто сам себя ужалил. Ну и что — Люся, ну и что? Кому какое дело до Люси и до меня? Мы люди свободные пока, мы, может, поженимся!.. Ах ты, черт побери! Ладно, план нужно прикинуть, план работы парткома колхоза «Серп»! Вот так! Значит, собрание раз в два месяца, заседания парткома два раза в месяц…
— Да, — говорю, — войдите!
Но не слышит, что ли? Еще стучит, А чего стучать?
— Войдите! — кричу.
Дверь медленно отворяется, и в кабинет просовывается головой женщина лет пятидесяти пяти. Где-то я видел ее, однако этот платок цветастый с кистями, красный плащ, коричневые туфли на низком каблуке. Я едва узнал в этом наряде жену Казанкова. Оказывается, ей сказали, будто ее искал человек из района, но она была в лесу — «по желуди опять ездили», и вот она думает, может, что спросить хотел. А сама она пришла только потому, что уезжает к сыну в Казань на жительство.
— И не вернусь больше, пускай один помирает, кобель окаянный! За ум-то он, видать, так и не возьмется. Раньше, когда на разных работах был, купит, бывало, мешок муки и полгода попрекает, а как стал пенсию получать, говорит, что я на его пенсию живу! Ой-ей, не хочу больше слышать его упреки!.. Ведь все дни стучит на машинке, стучит и стучит, не знай, что стучит! Услышит от кого-нибудь какую сплетню и стучит. А люди часто надсмехаются над ним, что ни то да натреплют нарочно, а он и верит. А потом над ним и смеются!.. Какие тоже люди! — Она отвернулась, помяла конец платка, но, видимо, но решилась им утереть повлажневшие глаза.
— Значит, уезжаете? — спросил я.
— Уезжаю, совсем уезжаю к сыну, не могу больше терпеть, сил не стало никаких… Ведь за весь век дня не было, чтобы горя не приносил. В деревне-то знают, но вы человек новый, всего не знаете. Он ведь за всю жизнь вроде воды не принес, ни разочка по дрова не съездил, чурки не расколол. Чего только не перевидала с ним за тридцать-то лет! Троих детей вырастила, да без счету скидывала, чтобы лишних ртов не было, в больницу не хаживала — некогда было. А он даже пол не подметал, когда я плашмя лежала. Такой уж он человек: вдоль не переложит, что поперек лежит. А когда молодой был — ив войну, и после войны, как кобель носился, а теперь вот он лучше всех, только другие беспутники!.. И детей-то ведь замучил: то не так да это не так, а когда учились, ни копейкой не помог, только я своих трудодней отрывала для них. Вот они от него и отказались, не хотят его отцом считать… Такой уж он, такой… — Тут она не стерпела, заплакала, слезы побежали по щекам ручьем.
Когда она мало-помалу успокоилась, я проводил ее до крыльца.
21
Улыбка, сияющая улыбка на лице Федора Петровича! Что-то невероятное, честное слово. Я еще никогда не видел, чтобы Федор Петрович, этот угрюмый, вечно чем-то озабоченный Федор Петрович, мой предшественник, бывший секретарь парткома колхоза «Серп», он же и учитель кабырокой школы, улыбался так весело!
— У меня лекция готова! — сказал он, не переставая сиять. Но сначала, правда, он поинтересовался, как с лекциями обстоят дела, и я сказал, что никто еще не приготовил, хотя вот сроки уже подходят.
А вот у него, оказывается, готова, и он может ее прочитать. Ну и Федор Петрович! И поскольку ему не терпелось выйти на трибуну, мы наметили вечер ближайшей субботы и написали об этом афишу, тут же, не откладывая, и написали!
И вот он выходит на трибуну. Правда, народу собралось мало, но это обстоятельство не смутило лектора.
— Товарищи! В результате самоотверженного труда рабочего класса, колхозного крестьянства, советской интеллигенции экономика страны развивается ускоренными темпами. За первое полугодие текущего года сверх плана реализовано продукции на пять миллионов рублей!..
И как будто отворились шлюзы, полились неудержимым потоком, да не простые цифры, а все миллионы, миллионы, миллионы!.. И так вдохновенно, с таким пафосом! Нет, я не узнавал Федора Петровича. Да учитель ли это кабырской школы на трибуне в нашем клубе? Не работник ли Госплана СССР, приехавший к нам?..
— В угольной промышленности превзойден уровень производства, запланированный на последний год пятилетки и сверх плана добыто только за август месяц текущего года тридцать миллионов тонн высококачественного топлива! Тридцать! Вдумайтесь в эту цифру, товарищи!..
И так целый час. Я сидел за столом на сцене и боялся поднять глаза в зал, хотя, говорю, там народу было не густо, очень даже не густо. Но вот наконец поток цифр, в которые Федор Петрович предлагал вдуматься, прекратился. Я поднял голову. Оратор вытирал платком вспотевший лоб. Глаза его вдохновенно блестели.
— Может быть, будут вопросы? — робко спросил я.
К моему изумлению, в середине зала поднялся парень — я встречал, кажется, его в Кабыре, кто он такой?
— Скажите, — начал он. — Вот в Чебоксарах ставят ГЭС и одновременно строят большой тракторный завод. Правильно ли это?
Федор Петрович сказал: «Э-э…» — потом оглянулся на меня, и на лице его выступило беспомощное, жалкое выражение.
— Правильно, как же… — пробормотал он.
— Нет, неправильно! — выкрикнул парень, — ГЭС пусть делают в Чебоксарах, там Волга. Но зачем еще и завод туда городить? Почему все в одно место толкают? Почему бы и нам тракторный не строить где-нибудь в Канаше? Тут и железная дорога есть, и люди есть! А то увешали все Чебоксары объявлениями: требуются, требуются! Что же, все должны съехаться в Чебоксары?
— У Канаша нет воды, а такому заводу нужно много воды, — сказал я.
— Надо — так нашли бы и воду! Ума нет, а не воды…
Парень махнул рукой и сел на место.
