Ярослав Галан - Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы
Иван.Дай бог и мне такую смерть, как Параске: что и говорить — мужественная смерть. Солдатская! Всем селом прощаться с ней будем, а на гроб красное знамя положим, чтобы знали все, какую девушку хоронят яснычане!
Из комнаты Мыколы доносятся сперва нестройные и робкие, а затем все более громкие слова пионерской песни-клятвы о Павлике Морозове. Детские голоса сливаются с мелодией приближающейся к дому песни, которую поют идущие сеять колхозники. Входит Семен Негрич. Быстрыми шагами идет навстречу Варваре, вышедшей из своей комнаты.
Варвара.Посмотри там, на поле, за моим дядей, Семен. Он за эту ночь почернел, как земля.
Мыкола.Не беспокойся, Варваронька. Прежде чем земля меня одолеет, я ее сам к порядку призову!(С виноватой усмешкой.)Надо суметь даже больному сердцу приказать: «А ну-ка, пошевеливайся живее, старина! Наша с тобой песня еще не пропета. Она сейчас лишь начинается».(Подходит вместе с Иваном Негричем к дверям, останавливаются.)
Музыка громче.Варвара.Почитаю мужество твое, дядя Мыкола.
Восходит солнце. Совсем близко запиликала скрипка, заиграли цимбалы, отозвался барабан.
Слушайте!
Пауза.Семен(двумя руками сжимает ладонь Варвары. Лицо его спокойно и сурово).В добрый час, учительница!
Варвара(вскинув глаза).В добрый час нам, Семен!
Семен на мгновение задерживает ее руку, словно хочет сказать еще что- то, но, раздумав, идет к выходу, где остановились Мыкола и Иван Негрич. Подходит к раскрытому окну и Варвара. Музыка звучит сильнее. На фоне нарастающей песни и музыки — возбужденные голоса колхозников. Кто-то: «С нами вместе, учительница!.. На поле!»
Варвара.Занятия кончу — приду!
Звуки музыки, пение коломыек становятся все громче, но сильнее всего слышится мерный голос барабана. Варвара идет на середину хаты, ее взгляд останавливается на часах. Она подходит к ним и энергичным движением поднимает гири.
Занавес быстро опускается.
ОЧЕРКИ
ДЕНЬ НАРОДНОГО ГНЕВА
(К четвертой годовщине апрельских событий во Львове)
Высоко поднялась в Польше революционная волна в памятную весну 1936 года. Тяжелый экономический кризис углублялся с каждым днем, и с каждым днем росли новые ряды безработных.
В марте произошли кровавые события в Кракове, после них в Ченстохове и Хшанове. В столице шляхетской колонии — Львове политический барометр предсказывал бурю, какой панское государство еще не видывало.
Четырнадцатого апреля перед Львовской биржей труда собрались безработные. Долго ожидала молчаливая толпа бедняков, пока появился служащий и заявил, что работу в этом году могут получить только двести человек. Возмущенные безработные пошли к дому фонда труда, но здесь директор сказал им, что это дело зависит от магистрата. Тогда процессия двинулась к рынку. Но бургомистр Островский не только не принял делегацию безработных, но позвонил в полицию, чтобы она силой разогнала демонстрантов.
После этого группа безработных остановилась на Академической площади. Один рабочий выступил с речью. Послышались крики: «Работы! Хлеба!»
Появился отряд конной полиции. Комендант Войцеховский приказал безработным разойтись. Когда они не подчинились, полицейский Фольта засыпал демонстрантов выстрелами. Первым упал убитый Владислав Козак.
Во Львове, как известно, есть два кладбища: Лычаковское было для богачей, Яновское — для бедноты. Когда же рабочие захотели похоронить своего товарища, погибшего от рук палачей народа, на Яновском кладбище, власти не разрешили этого делать.
Был солнечный, весенний полдень, когда Пекарскую улицу запрудила двадцатитысячная демонстрация рабочих с оркестрами, знаменами и венками. В ответ на известие о запрете нести тело убитого рабочего Козака на Яновское кладбище рабочие взяли гроб и двинулись в направлении Бернардинской площади — через город.
На улице Сакраменток и Жулинского рабочим преградили дорогу полицейские. Озверевшие палачи как хищные звери бросились на демонстрантов, били мужчин, женщин, детей, топтали венки, вырывали знамена. Когда же, несмотря на все это, процессия продолжала двигаться вперед, прозвучал первый ружейный выстрел, а за ним второй.
Пули попадали прежде всего в гроб и в делегатов, которые несли венки. Упали четверо убитых, среди них беременная женщина и несколько десятков раненых.
На Бернардинской площади траурную процессию встречает другой полицейский отряд. Новые убитые и раненые.
Около тюрьмы, что на Казимировской улице, спрятанная там полиция обстреливает демонстрантов изо всех окон. Уличная мостовая окрасилась кровью.
В то время когда одни рабочие опускали в могилу растерзанный и окровавленный гроб с телом своего товарища, другие строили на улицах баррикады из опрокинутых трамваев, подвод и голыми руками боролись со взбешенным врагом.
Но силы были не равны. На другой день полиция овладела городом. Начались массовые аресты.
Так шляхта праздновала свою «победу».
Рабочие демонстрации, которые превратились в массовое революционное выступление 16 апреля 1936 года во Львове, насмерть перепугали правительство польской шляхты и ее верных лакеев — руководителей ППС. Паника буржуазии была так велика, что с пяти часов дня 16 апреля и вплоть до следующего дня не показался на улицах города ни один «стшелец», ни один «оброньца Львова», даже вооруженные до зубов полицейские попрятались в воротах домов. На уличных баррикадах до поздней ночи продолжались бои рабочих с полицией, горели во тьме неосвещенного города склады досок и дерева, а по улицам города проезжали военные грузовики с солдатами и пулеметами.
Особенно дикий, животный ужас перед революционными выступлениями рабочих и крестьянских масс в Польше, и в частности в Западной Украине, охватил украинскую буржуазию. Это ведь были «медовые месяцы» безоговорочного соглашения украинской буржуазии с правительством польской шляхты. Революционные выступления рабочих в Кракове, Ченстохове, Хшанове и Львове, а главным образом крестьянское восстание в селах Волыни, против которого варшавские правители должны были выслать танки и военные отряды, вызвали у украинской буржуазии серьезные опасения за своего союзника и покровителя.
Семнадцатого апреля украинская буржуазия опубликовала от имени «организации украинцев города Львова» воззвание, в котором клеймила революционные массы, клеветала на них и поучала рабочих, что, дескать, «уничтожение чужого имущества никогда и нигде не приводило к улучшению судьбы рабочих».
В ответ на расстрелы полицией львовских рабочих 16 апреля трудящиеся всех заводов и фабрик бывшей Польши единодушно требовали объявления всеобщей забастовки и свержения ненавистной власти помещиков и капиталистов. Но господа «социалисты» недзялковские испугались рабочих выступлений не меньше господ мосцицких и складковских — и центральный комитет ППС немедленно издал приказ своим партийным организациям с решительным запрещением всеобщей забастовки.
Так украинская буржуазия и «социалисты» из ППС спасали каждый раз власть польской шляхты от революционного гнева трудящихся рабочих и крестьян. Однако революционный четверг 16 апреля 1936 года во Львове наглядно показал угнетенным трудящимся Западной Украины всю внутреннюю гнилость и дряхлость спесивого государства польской шляхты, которая удерживала власть только благодаря террору и полицейской палке. Революционные выступления весной 1936 года в целом ряде городов бывшей Польши, закончившиеся баррикадами на улицах Львова, показали трудящимся массам, что прогнившее государство польской шляхты держится на глиняных ногах и что оно при первом толчке рассыплется в прах. И это полностью подтвердилось в сентябре 1939 года.
1940
ТВОРЧЕСКИЙ ПОРЫВ
— Не горюй, Фрима, все еще будет хорошо!
Но Фрима не могла не горевать: такова уж была ее натура. От горестей она даже забыла посуду вымыть, и весь день у нее невыносимо болела голова.
