Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия
— Слышал, — брови Третьякова сдвинулись. — Я уже был у Русакова, просился в ЧОН, но он не отпускает: «Выздоравливай, говорит, и приходи ко мне», — Дороня вплотную подошел к комиссару: — Устройте меня в ЧОН. Не могу сидеть без дела.
— Ты такой же горячка, как и был. Ладно, напишу Овечкину, командиру роты особого назначения. Только на глаза Русакову не попадайся, — подавая записку, заметил Новгородцев добродушно. — А то влетит нам обоим.
— Спасибо!
Штаб ЧОНа в Марамыше помещался рядом с пожарной каланчой. С ее вышки городок был как на ладони. Справа на площади, там, где когда-то стоял памятник Александру II, виднелся скромный обелиск, воздвигнутый бойцам, павшим в боях с колчаковцами.
Дороня пересек площадь. В просторных сенцах штаба его остановил часовой.
— Пропуск?
— Передайте командиру вот эту бумажку. — Дороня достал из кармана записку Новгородцева.
Встреча с Овечкиным была короткой.
— Не рано берешься за винтовку?
— Нет. Рука не мешает. — Для убедительности Дороня приподнял руку над головой.
— Ладно, — Овечкин слегка пристукнул пальцами по столу. — Сегодня дам распоряжение о зачислении в ЧОН.
Осень и начало зимы для Дорони прошли в военной учебе. Рана зажила окончательно, и, как только было получено известие о приближении банды Землина, Третьяков вызвался в разведку.
На другой день, переодетый в крестьянскую одежду, Третьяков выехал к станице Звериноголовской. Отпустив возчика, он подошел к окраине в сумерках, свернув с дороги, углубился в лес, примыкающий к огородам и, заметив полузанесенную снегом баню, вошел в нее. В избах зажглись огни. Где-то глухо тявкала собака. Качаясь от ветра, брякала о стенку колодца обледенелая бадейка.
Дороня вышел. Станица казалась уснувшей. Утопая в снегу, он добрался до крайней избы и постучал. На стук вышел немолодой казак, хозяин избы.
— Чего надо? — спросил он сердито, подозрительно посмотрев на висевшую за спиной незнакомца винтовку.
— Председатель станичного исполкома далеко отсюда живет?
— Да нет, не шибко. Но дома-то едва ли его застанешь, — неохотно ответил казак. — Иди прямо в сельсовет, рядом с каланчой. Там теперь все в сборе.
— Собрание, что ли? — поинтересовался Дороня.
— Какое тебе собрание. Землина потрухивают, вот и собираются каждую ночь в сельсовете.
— А разве он опять появился здесь?
— Бают люди, — ответил уклончиво казак. — Однако стоять на морозе зябко. Хошь — заходи в избу, хошь — иди в сельсовет.
— Я уж лучше пойду.
В обширных комнатах сельсовета, когда-то кулацкого дома, спали вповалку одетые по зимнему люди. Тут же в углу стояли в козлах их ружья и винтовки. Председатель исполкома, молодой подтянутый казак с военной выправкой, встретил Дороню в маленькой комнатушке.
Дороня рассказал о цели своего прихода.
— Документов при мне, за исключением комсомольского удостоверения, нет, да по обстановке их не должно и быть…
— Ладно. Теперь поговорим о том, что нужно сделать, — председатель откинулся на спинку стула. — Березовский военком был здесь. Перед отъездом просил передать, что нам не удалось захватить Землина в Молельном ауле, когда он был у кулака Яманбаева. Хуже того, бандит вновь появился здесь, и, по слухам, вербует сторонников. Слышал, что на днях к нему в банду ушли двое озернинских комсомольцев.
— Двое комсомольцев?! — поднимаясь медленно со стула, протянул Дороня. — Кто?
— Дмитрев и Речкалов.
— Неправда! — волнуясь, Третьяков налег на стол и чуть не опрокинул лампу. — Подлая ложь! — крикнул он запальчиво. — Я хорошо знаю Колю Дмитрева из продотряда. Он первым вступал в комсомол и стал председателем ячейки. Знаю я и Речкалова…
— И что из этого, — придерживая лампу, невозмутимо ответил председатель исполкома. — На совещание председателей и секретарей комсомольских ячеек приехали эти ребята. Остановились у одной женщины. Ночью в дом зашел Землин. Приказал им одеться и следовать за собой. Те упирались, но бандит пригрозил им оружием и увел неизвестно куда. Всех берет сомнение, не по своей ли воле они ушли. Ведь Дмитрев, хотя и комсомолец, но сын попа, а Речкалов — шурин Землина!
— Значит, вы думаете, что они ушли добровольно в банду?
— Я разговаривал с многими коммунистами Звериноголовской, все они думают, что Дмитрев и Речкалов пробрались в комсомол как провокаторы.
— Я убежден, что Дмитрев с Речкаловым насильно уведены бандитами.
— Это надо доказать.
— Попытаюсь.
— Что ж, попробуйте. Кстати, родители этих молодчиков находятся уже в ЧеКа.
— Ну и что из этого? — запальчиво спросил Дороня. — И что значит «молодчиков»?
— Не кипятись… располагайся на отдых.
Дороня вышел из комнатушки, опустился возле круглой печки на пол и, обхватив руками винтовку, долго лежал с открытыми глазами.
Коля Дмитрев. Он хорошо помнит этого русоволосого парня в форменной тужурке, так горячо выступавшего на первой уездной конференции комсомола. И вот Коля Дмитрев у Землина. Дороня порывисто поднялся на ноги и, перешагивая спящих, подошел к окну.
«Не может быть! — как бы отвечая на свои мысли, повторил он и прислонился горячим лбом к холодному стеклу: — Речкалов тоже не может быть предателем. В Озерной он был лучшим активистом. Что же случилось? Почему они ушли к бандитам? Как распутать этот клубок? Как восстановить доброе имя ребят? Я не уеду отсюда пока не узнаю всю правду».
Дороня порывисто поднялся, вернулся в кабинет председателя исполкома, узнал адрес хозяйки, где останавливались Коля Дмитрев с Речкаловым, и сразу же направился к ее дому. Постучал осторожно в окно. Скрипнул дверной засов, в сенках с лампой в руках показалась фигура немолодой женщины.
— Здравствуйте, я по делу Дмитрева.
— А-а, проходите, — хозяйка пропустила Дороню в избу. — Были у меня тут разные начальники. Расспрашивали. Что вам сказать? Да вы садитесь! — женщина поставила лампу на стол, провела рукой по клеенке. — На той неделе приехали ко мне ребята под вечерок. Лошадь отвели исполкомовскому конюху, вернулись поздновато. Напоила их чаем, потом — тары-бары, глядим, время-то уж много. Постлала им постель в горнице, сама забралась на голбчик. Сплю я чутко. Вот уже первые петухи пропели, чую: кто-то к дому, подъехал. Слышу стук и незнакомый голос: «Открой». Думаю, кто может быть в полночь? Испужалась шибко. Шарю спички на столе и нащупать не могу. Слышу, уж крепче забарабанили. Сама вся трясусь. Нашла спички, зажгла лампу, а в сенки идти боюсь. «Открывай, халудора, а то худо будет!» Не помню, как открыла. Батюшки мои, Землин! Я ведь его знаю! Лампа из рук чуть не выпала. «Что, — говорит, — перетрусила? Веди в избу». Зашел, пошарил глазами:« У тебя Дмитрев с моим шуряком?» Спят, мол, в горнице. «А ну-ка, посвети!» Вынул наган и через порог — к ребятам. Те спали крепко. «Эй, комсомолия! Вставай! — Одному пинок, другому пинок: — Пора вам на трибуну из двух столбов!» А сам заржал, как жеребец. Винищем прет от него, спасу нет. Ребята вскочили. «Одевайтесь, да живо». Гляжу — на Речкалове лица нет. Стал он обуваться и шепнул дружку: «Землин». А Коля как бы не слышит. Только шарит глазами по горнице, похоже, оборону искал. Оделись мои соколики. А тот, зверь лютый, командует: «Марш на улицу!» А там еще двое бандитов подхватили ребят и в кошевку. С тех пор о них ни слуху ни духу.
— С собой ничего они не взяли?
— Нет, только стала убирать постель, гляжу — под подушкой у Коли бумаги лежат. Отнесла их в исполком и рассказала председателю обо всем.
— А перед тем, как ложиться спать, о чем они разговаривали?
— Судили больше о своих делах. Собирались в Марамыш, на какую-то конференцию. А тут я уснула.
— Ну, хорошо. Извини, хозяюшка, за беспокойство…
За рекой далеко-далеко уходил на равнину ленточный бор. Белое безмолвие снегов, тревога за судьбу ребят — все навевало на Дороню невеселые мысли. Он долго стоял на берегу. Из раздумья вывел его скрип полозьев и неторопливое понукание лошади. «Кого несет в такое время в степь? Надо проверить?» Третьяков стремительно скатился с берега и спрятался под мостом, возле которого шел плотно укатанный зимник[22]. Со стороны станицы показалась запряженная в дровни лошадь, на которых лежали бастрык[23], деревянные вилы и грабли, привязанные толстой веревкой. На них, сдерживая вожжами спускавшегося с берега коня, сидел мужчина в большом бараньем тулупе. При виде появившегося из-под моста человека лошадь испуганно шарахнулась в целик. Седок вылетел из дровней и, поднявшись, стряхнул с себя снег.
— Чтоб тебя холера взяла. Людей пугаться стала, — выругался он и потянул коня за вожжи на дорогу — Ты чево здесь шляешься? — спросил он сердито Дороню.
