Михаил Стельмах - Правда и кривда

— Тогда я первый день побуду у тебя возницей, может, еще что-то заработаю.

— Хорошо, плуг только где-то оставьте и заскочите к Василию Трымайводе — возьмите свеженину трактористу.

— С Шавулиного кабана? — оживился старик.

— А вы уже знаете?

— Все село знает.

— И что?

— Кто смеется, кто хохочет, а кто и удивляется, как ты эту братию вокруг пальца обвел и на свеженину разжился. Шавула уже и сомневаться начал, в самом ли деле столько заявлений подано на него.

— Пусть посомневается. Ну, а не приучает он с Мамурой своих коров к ярму?

— Не видел, но из лесничества своих припрятанных привели. О, что-то Василий Трымайвода кричит. Чего ему?

Марко пошел навстречу новому кладовщику, который шагал, позванивая орденами и медалями.

— Марко Трофимович, скорее хвалите меня, потому что сам начну себя хвалить! — радостно остановился и поправил рукой веселый хмель кудрей. — Выцарапал две бочки горючего.

— Талант сразу видно! Через полчаса повезем их на поле. Где достал?

— У людей. Уже и расплатился натурой.

— Салом?

— Дал по куску за бочку.

— Скупо ты платил. Как же тебе удалось так выторговать?

— А люди ничего и не запрашивали. Поговорили мы о внутреннем, международном и сердечном положении и пришли к соглашению.

— Много у тебя сала?

— Полон ящик и кадка. Еще не успел все взвесить.

— Успевай, чтобы кто-то из потерпевших донос не написал. Ну, я пошел на хозяйство Марии Трымайводы.

Возле парников уже калякали женщины, вооруженное лопатами и граблями.

— Что я, Марко Трофимович, с таким собранием буду делать? — тихо спросила у него смуглястая Мария Трымайвода.

— А что?

— Никогда же их столько не приходило, никогда!

— И вы этим сокрушаетесь?

— Да нет, радуюсь, — засмеялась женщина, — но как всем дать толк?

— Может, пошлем их в сад?

— Деревья обкапывать?

— Почему только обкапывать? Всю землю копать. Сад молодой, посеем в нем арбузы, пусть плетутся, вяжутся и вывязывают какую-то копейку. Как вы на это смотрите?

— Земля там добрая и эти годы под целиной лежала, — согласилась Мария.

Когда женщины, побрякивая лопатами, пошли в сад, Марко начал осматривать парники. Теперь, небось, только этот участок хозяйства не был запущенным, потому что Мария Трымайвода любила и присматривала за своими рамами, грядками и делянками. Да и Безбородько поощрял ее, рассада давала такую-сякую прибыль, а ранние овощи веселили его и нужных ему людей.

Ворсистая, кудрявящаяся зелень помидоров и нежная серебристая синеватость капусты тешили Марка. Он останавливался перед каждой рамой, прикидывая, что она даст и на поле, и в кассу.

— Как вам рассада? — спросила Мария, хотя и видела, что парники порадовали Марка.

— Славная, только маловато.

— Да что вы, Марко Трофимович, шутите? — широко открытыми глазами глянула Мария, и этот взгляд воскресил то давнее, когда он с Устином вручал босоногой наймичке кулаческие сапоги.

— Нет, не смеюсь, Мариичка, — назвал ее так, как когда-то называл Устин. И у женщины испуганно дрогнули уголки полных и до сих пор не привядших губ.

Неумолимые лета, наверное, наиболее немилосердны к нашим сельским женщинам: их красоту быстро высушивают солнце и ветер, смывают дожди и снег, темнят поле и огород, лопата и сапа.

Годы, работа, горе забрали и Мариину красоту, но как-то так, будто не насовсем. И это особенно бросалось в глаза, когда женщина начинала волноваться. Тогда ее удивительно мягкая, с материнской задумчивостью краса изнутри пробивалась на лицо, как в предосенний день из-за туч проглядывало солнце. Так и сейчас пробилась она и удивила Марка.

— Вы вспомнили давние года? — почти шепотом спросила женщина.

— Вспомнил… Что вам сын пишет?

— Он, Марко Трофимович, уже третий орден получил, — посветлело лицо Марии, — действительно, что в сердце варится, на лике не таится.

— Поздравляю вас… Неужели это дитя старшим лейтенантом стало? — аж удивился Марко.

— Таки стал, — сквозь радость и грусть улыбнулась женщина. — Из самых «катюш» молнии выпускает. И так скучает по мне, как дочь. Только бы живым вернулся… А на Устиновой могиле до сих пор рожь растет.

— В самом деле?

— Не переводится. Доспеют колосья, осыплется зерно и снова всходит. Так из года в год, и в мирное время, и в нынешнее.

— Жизнь… Вам чем-то надо помочь?

— Нет, Марко Трофимович. Я еще не бедствую, аттестат сына имею. А чего вы сказали, что рассады маловато? Половину ее мы соседям продаем.

— Теперь всю посадим.

— Так много?

— Не много. Надеюсь, что вы овощами покроете все наши долги.

— Аж двести сорок тысяч — и овощами!? — пришла в ужас женщина.

— Только овощами. Еще и на какую-то прибыль надеюсь. Так и ведите хозяйство.

Женщина, что-то прикидывая, призадумалась, покачала головой:

— Едва ли вытянем эти долги.

— Вытянете, если только крепко захотите. Вот давайте грубо, на живую нить, прикинем, что нам даст гектар баклажан. Истинные овощеводы собирают по триста и больше центнеров. Так?

— Это если возле них ходит один хозяин, а не десять.

— Хозяин теперь будет один — вы. Так возьметесь за триста центнеров?

— Нет, на триста у нас грунт неподготовлен. Двести, надеюсь, вытянем.

Марко махнул рукой.

— Где мое ни пропадало — запишем двести! Знайте доброту нового председателя. Пусть в среднем заготовительные и рыночные цены дадут нам по рублю за килограмм. Овощи у нас должны быть самые лучшие, а цены — наиболее низкие. Итак, гектар даст двадцать тысяч. Значит, двенадцать гектаров смогут покрыть наш долг?

— Разве мы сможем столько вырастить овощей?

— А почему не сможем?

— Это дело рискованное. Тогда надо в мою бригаду чуть ли не полсела женщин.

— Женщин, надеюсь, будет ровно столько, сколько вам надо, а может, и немного больше.

Мария покачала головой.

— Не слишком ли весело вы смотрите на жизнь? А она у нас не такой стала, как была: на работу людей не допросишься.

— Сегодняшний день что-то вам говорит?

— А что завтрашний скажет? Поверю вам, но у меня всей рассады помидор едва ли наберется на двенадцать гектаров.

— А вы наскребите, подумайте, как это сделать. Вечером прикинем вместе, сколько посадим огурцов, капусты, редиски, лука. После редиски в этот же грунт можно будет высадить зимнюю капусту?

— Можно.

— Вот и садитесь сейчас же с карандашом за все расчеты, крутите мозгами. На вашу бригаду сейчас возлагаю самую большую надежду. За капусту, лук и огурцы мы должны купить с вами и коров, и свиней.

— А чем сейчас будем гной подвозить?

— Коровами. Так и постановили, Мариичка!

— Что оно только получится из тех больших цифр? — призадумалась женщина.

— Все выйдет, если бригадир будет на уровне, а бригада — у бригадира. Ну, а чтобы дело было верней — сегодня же поговорим о дополнительной оплате. Каждому звену, вырастившему свыше двухсот центнеров овощей, будем выплачивать за сверхплановое до пятидесяти процентов прибыли.

— Ого! — невольно вырвалось у женщины, а потом она улыбнулась. — Вы хотите, чтобы мои девушки имели настоящее приданое?

— Я хочу, чтобы они становились творцами, — задумчиво ответил Марко. — Девушка с сапкой в руках меня не удивит — это я видел чуть ли не с колыбели. Надо, чтобы эта девушка сегодня не только слушала поучения бригадира, а сама бралась за книгу, за науку и на поле становилась исследователем, а не только рабочей силой. Такой второй конец имеет теперь дополнительная оплата. Вот с этим и выходите в знания, в миллионеры и в Герои!

— Хоть раз такие слова услышу от председателя, — Мария прищурила карие с влажностью глаза, и сквозь них чисто проглядела ее прежняя краса.

XXIX

Вот и хата Елены Мироненко. Беленькая, с красной завалинкой и посизевшей стрехой, она, будто на старинном рисунке, подбежала к мглистой подкове леса и, прислушиваясь к его таинственному шепоту, плачет и плачет весенними слезами. Не по своему ли хозяину тоскует она?

Поцилуйко всем телом ловит перестук тяжелых капель, которые аж ямки повыбивали в земле, и замирает у скрипучих ворот, как перед порогом своей судьбы: отворять или скорее повернуть от них? Что его ждет за этими воротами, где белеют и беспокоятся гуси? Новый удар, новые мучения или, может, тот неустойчивый, даже дыхания боящийся, мостик, по которому, пригибаясь, можно будет перескочить пропасть своих военных лет?

Не одну бессонную ночь он фантазировал над этим мостиком из непрочного материала — из хитрости и обмана, — вытесывал стойки для этого мостика, плотно пригонял доски одну к другой и скреплял и кропил их подобием правды. По капле он собирал сведения об отряде Ивана Мироненко, взвешивал партизанскую правду на извилинах мозга, чтобы как-то и себе примазаться к ней. Так строился и вырастал в голове этот причудливый мостик. Теперь его надо было вынуть из выношенного места и поставить вот здесь на грунт вчерашней легенды. Пройдет по нему Елена Мироненко, значит, и другие пройдут, и тогда он тоже проглянет из тени вчерашней легенды, хоть на миг осветится ее вспышкой, а больше ему ничего и не надо.