Два очка победы - Николай Павлович Кузьмин
— О! — Семен Семеныч вскинул палец. — Именно, именно. Но — продолжайте, пожалуйста. Мне интересна ваша мысль.
И он заинтересованно подъехал вместе с табуреткой.
— Да как-то и продолжать неохота. Это ж получается, что из-за спорта и жизни не видать. Раньше так гладиаторов на убой держали.
— Но позвольте… — подскочил Семен Семеныч и отшатнулся. — Мы же с вами только что согласились, что для рекордов, для современного уровня…
— А я не за рекорды. Ну их, — сказал Скачков и бросил взгляд на часы. — Я просто за спорт.
Семен Семеныч смешался и разочарованно вытянул губы:
— Ну-у, знаете… С вами трудно разговаривать. Вы, простите, какой-то слишком приземленный реалист. Прямо, простите, мордой по земле! Так нельзя, дорогой! Умейте абстрагироваться… Н-ну, иными словами, отвлечься, приподняться…
— Хорошенькое дело! — воскликнул Скачков, забавляясь тем, как интеллигентно борется с негодованием Семен Семеныч. — Тут поневоле мордой запашешь, если дело-то тебя касается.
— Да при чем здесь вы? — досадовал Семен Семеныч на воловью неуступчивость собеседника. — Мы же вообще о спорте говорим. Но если даже и о вас. Пускай о вас. Вы возьмите для сравнения балет. Возьмите! Вы знаете, в каком возрасте выходит на пенсию какая-нибудь девчонка из кордебалета? Знаете? В вашем возрасте. Да, в вашем! И вот я хочу вас спросить: а разве спортсмен не доставлял радость миллионам и миллионам зрителей? И вообще — разве спорт это не прекрасный спектакль для целой планеты? — Семен Семеныч смотрел на него по-петушиному, наскоком.
— Так вы меня что — на пенсию хотите проводить? — развеселился Скачков.
— А почему нет? Прекрасно же. Вы заслужили. Заработали. Разве нет?
— Вы смеетесь. Меня мои старики со света сживут, Пенсионер, скажут, нашелся!
— Позвольте, какие старики?
— Какие… Обыкновенные. Вы знаете, какие у нас в поселке старики? О-о! Проходу не дадут. Да и самому… Что же я с ними: табак буду крошить, грядки поливать? Скажете тоже!
— Ну, Геннадий, это уже второстепенное, — вконец расстроился Семен Семеныч. — Мы же не об этом говорим.
— Как не об этом? — вздохнул Скачков и повесил голову. — Если бы не об этом! Если бы…
Он замолк и чайной ложечкой стал гонять по скатерти крошку от печенья. Семен Семенович, уловив перемену в его настроении, выжидающе насторожился.
— Вы знаете, мы недавно на заводе были, вернее, в клубе. Тай, вечеришко один, встреча. Читали, наверное… («Так, так», — поощрил его Семен Семеныч, подвигаясь ближе). И я сейчас вот о чем соображаю. Вот был бы я профессионалом, вышел бы в тираж и — куда я? Жить со сберкнижки, на проценты? Но это же еще надо накопить! Вон Томми Лаутон на воровстве попался. А пятьдесят лет мужичку стукнуло! Или Гарринча… А уж игроки-то были!.. Вы сейчас о пенсии сказали. Знаете, не в деньгах даже дело. Неужели вы думаете, что Алеха Маркин голову за деньги подставил? Чушь! Да и любого возьми…
— Геннадий! — Семен Семеныч умоляюще сложил руки. — Я же к примеру сказал…
— Все равно. И вот, честное слово, если бы не мой ребенок, не семья, не завод этот самый, я бы… да хоть голову в петлю! Клянусь!.. Больше даже скажу. Лаутону или Гарринче, если бы им после футбола было куда приткнуться… э-э! разве они докатились бы до такого? Так что мне сейчас кроме завода и надеяться не на что. Я же там мальчишкой начинал, привел меня сосед один, отца товарищ. Один из наших стариков, кстати. И мне за этот завод держаться и держаться — руками и ногами! Это, знаете, такая поддержка… не знаю даже, как и объяснить. Но это надо вот тут, в душе, переварить.
— Но что же все-таки с профессионализмом-то? Не пойдет, значит?
— Не для нас он, по-моему. Не приживется. Контракты, гонорары… Я себе и представить что-то не могу. Честно!
— М-да… — изрек Семен Семеныч, поднимаясь вместе со Скачковым. — Признаться, задали вы мне работу. Я, знаете ли, все время рассматривал этот вопрос, так сказать, с места зрителя, с трибуны. А вот глянуть от вас, с поля… Очень, очень вы неожиданно повернули! — приговаривал он, провожая Скачкова в коридор и учтиво открывая дверь на площадку. — Но ведь мы еще с вами встретимся, да? Не последний же раз? Я к тому времени обещаю поднакопить мыслишек.
Подняться к Звонаревым он отказался.
— О, нет! Сейчас там не до меня. А как ваша нога, если не секрет?
Приподняв штанину, Скачков покрутил стопой, притопнул.
— В порядке, вроде.
— И не болит? Ну, рад за вас. А то ведь, знаете… говорить начинают бог знает что.
Скачков удивился: что же могут такое говорить о нем? Да и где? Кто? Семен Семеныч, с удовольствием продляя разговор, потирал ладошками, загадочно усмехался. Ну, как это где? На трибунах, конечно. Болельщики. О, болельщик знает все! От трибун нет никаких секретов («Уверяю вас, Геннадий!»). У Нестерова, скажем, нелады с женой? Давно известно. В общежитии живет парень… Маркин в карты играет? Да кто же этого не знает? Кудрин воюет со своей чернявкой? Тоже записано. Чернявку, однако, несколько раз-видели на стадионе, проявляет интерес. Сидит, как мышка, пугается, когда ревут и вскакивают на ноги, но — ничего, помаленьку привыкает.
— Или с вашей ногой. И без того… а тут еще Фохт добавил!
Пытаясь вникнуть и уяснить, что имел в виду словоохотливый хозяин, Скачков легонько потряс головой:
— Постойте, постойте… Ну и что из того, что добавил?
Семен Семеныч спохватился, что сболтнул лишнее. Тем, не менее Скачков настоял: если уж проговорился, так договаривал бы до конца. Страдая от собственной бесхарактерности, Семен Семеныч приложил к груди руки:
— Боже мой, Геннадий… но ведь не собираетесь же вы играть вечно?
В конце концов он признался, что на трибунах Скачкову уже подписан приговор: с ногой, травмированной вторично, ему дай бог дотянуть до конца сезона. А там зима, каникулы, несколько месяцев межсезонья — в таком возрасте, да такие перерывы. Больше того, известен ритуал его проводов на стадионе, на одном из последних матчей осенью: как понесут его ребята на плечах, как он заплачет, в последний раз ныряя в туннель, и как протянет свою заслуженную футболку молодому сменщику.
Долго набирал Скачков в грудь воздуха и замер, не выдыхая. Значит, так — похоронили? Значит, он еще живет, выбегает на поле и ни о чем не догадывается, а где-то все уже решается; решено!
Здорово все
