Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин
Когда все ясно, Игорь работает быстро, уверенно.
Было тихо и безветренно, только стрекотали сороки в прибрежных кустах.
Обычно при работе, меняя цвет, он вытирал кисть заранее припасенной тряпицей — лоскутом от пришедшей в негодность рубахи или наволочки. Испятнав весь лоскут, бросал его тут же, где стоял. И ему часто приходилось находить эти разноцветные тряпицы — на лугу, в лесу. Игорь всегда знал, что этот вид, что этот сюжет уже писан, уже о т р а б о т а н, и шел дальше, не останавливался тут. И теперь он удивился: почему раньше не писал остров?
Очертив контуры, Кудинов быстро работал кисточкой. Он делал два-три мазка, но не очень нервно, а спокойно, пожалуй, даже лениво. Но это так могло показаться лишь со стороны, что он работал лениво. Нет, Игорь работал с напряжением, — мазок, еще мазок, отступал от картона, присматривался к мазкам и снова подходил, стучал по картону кисточкой.
Ему было хорошо тут, в лугах. Он — один, на душе у него спокойно. В Доме творчества все пишут. После завтрака уходят на этюды или становятся в мастерских к мольбертам. Там невольно попадаешь под влияние обстановки. На прогулках, в столовой ли, — только и разговор у всех о мазке, об освещении, о том, кого приняли на секции в МОСХ, кому отказали. А тут он всегда один — и на этюдах, и дома. Никакие разговоры его не отвлекают от дела, и он очень рад этому.
«Этот остров чем-то похож на спящую медведицу, — думал Игорь. — Песчаные отмели как лапы: протянуты вперед, голова уткнута в них, и только горбатится шершавая спина».
Так, увлеченный разными мыслями, Игорь работал очень долго — часа четыре, — и уж рука затекла, и куртка стала давить на плечи.
Пора было отдохнуть.
Именно в это время он почувствовал, что кто-то стоит за спиной и наблюдает, как он пишет. Кудинов не слыхал ни шагов, когда подходил непрошеный ротозей, ни вздохов, ни перешептывания за своей спиной. На этот раз ничего этого не было. Но он, как говорится, затылком почувствовал, что сзади за ним наблюдают.
Игорь вытер кисточку о тряпицу, отступил от этюдника, словно лишний раз хотел убедиться, что этюд удался, и, постояв, резко обернулся.
В затишке, возле ракитового куста, стояла Эльвира.
— А-а, это вы… — произнес он безо всякого оттенка: без радости, да, пожалуй, и без удивления.
Художникам это привычно: зеваки любят наблюдать за тем, как они работают.
— Извините! — вырвалось у нее искренне. — Я пошла погулять, а пойти тут совершенно некуда. Чудак был этот географ. Объездил весь мир, а дом поставил в лесу. Ни деревни вблизи, ни станции.
— Ему, наверное, наскучили люди, — обронил Игорь, еле скрывая свое раздражение.
— И вам, как мне кажется?
Игорь пожал плечами: да, и ему наскучили! — говорил его насупленный вид, ибо всякие зеваки мешают ему работать.
А она чистосердечно призналась:
— Я давно за вами наблюдаю. Вышла на берег, а вы стоите. Думаю: не заругает, дай посмотрю. — И совсем уже робко: — Можно я подойду поближе? В первый раз вижу настоящего художника.
Она подошла, встала рядом с ним.
— Похоже! — сказала она, и по голосу ее он понял, что ей понравилась его работа. Подражая ему, она отошла назад, повертела головой и добавила не очень твердо: — Похоже, но только почему-то луг… отава… она такая зеленая! Поглядите! — указала Эльвира, окинув восторженным взглядом простор. — Поглядите, зеленая, как… ну, и не подберешь сразу цвет! Как изумруд! А у вас — луг серый. И небо серое. И вода. Почему?
— А я все это так в и ж у, — сказал Кудинов не сразу. Обмочив в разбавителе кисточку, он стал смывать ею желтизну с песчаных отмелей острова, ибо цвет этот контрастировал с серым цветом неба и воды. И только пригасив желтый цвет, он добавил: — Искусство — не в том, чтобы с к о п и р о в а т ь. Искусство в том, чтобы у в и д е т ь.
9
— Эту вашу красотку когда-нибудь воспроизводили? — спросил Сомов.
Фотограф расставил жестяные короба осветительных приборов и щелкнул тумблером. В ярком свете лицо Эльвиры заиграло всеми красками, словно бы ожило. Настолько ожило, что Игорь Николаевич отступил даже от полотна.
— Да, воспроизводилась. Была открытка.
— Давно?
— Вскоре, как только я написал холст. Четверть века назад.
— О! Это — не в счет! — разглядывая Эльвиру при свете ламп, говорил Сомов. — Тогда не было такой техники. В журнале она будет как живая. Так… Простите, это, случайно, не ваша супруга?
— К сожалению, нет! — не супруга.
— Огорчительно. Теперь, замечу, все тащат в искусство своих жен. Художники изображают их на полотнах. Режиссеры снимают в кино в ролях невест своих старух жен.
— Бывает, — коротко отозвался Кудинов, не желая продолжать разговор.
— Но я надеюсь, что вы не потеряли из виду такую красавицу?
Игорь Николаевич вздохнул, услыхав про к р а с а в и ц у, но ничего не ответил. Он понимал, что фотографа, собственно, и не интересовали его отношения с Эльвирой. Сомов расспрашивал по привычке — знал, что клиентов надо занимать разговорами. Знал, что художник должен быть всегда под рукой во время воспроизведения его работ. Всегда могут возникнуть сомненья, вопросы — бегай, ищи их брата!
Да, к сожаленью, он утерял след Эльвиры, с грустью думал теперь Кудинов. Он очень сожалел об этом — о том, что потерял ее из виду. Потерял сразу же, как только уехал из Велегова.
А тогда, из лугов, от Оки, вспомнилось ему, они шли дружно. Лугом, где было просторно, где не было видно и тропинки, а только стлалась под ногами густая отава, — они шли рядом, смеясь и болтая обо всем, что приходило на ум. К полудню туман растащило. Сквозь быстрые облака то и дело проглядывало солнце, и было очень тепло. Эльвира сняла куртку и, бросив ее на плечи, шагала легко, размашисто. Игорь едва успевал за ней в своих кирзачах.
Как всегда бывает при первом знакомстве, они говорили в общем-то о вещах случайных: о погоде, о том, что неплохо было бы, если б сентябрь оказался хорошим, без дождей; о том, что в доме отдыха некуда выйти, не с кем поговорить и т. д.
Вдруг Эльвира остановилась, окинула дали взглядом:
— Я не знаю, как вы там видите
