Георгий Шилин - Прокаженные

- Вот тебе и Ципка-Дрипка, — сказал он и, взглянув на нее, смутился, видимо, заметил грустное выражение ее глаз.

Потом опустился на диван, но не утерпел и тотчас же поднялся, напуская на себя веселое добродушие. Пощипывая бородку, принялся шагать.

- Нет, я нисколько не жалею, что прокатился в Москву, — проговорил он так, будто его упрекали за эту поездку. — Я считаю, что это самый выдающийся съезд, самый интересный. Главное, все горели единодушием, ибо заглянули правде в глаза, ибо вещи назвали их именами и установили истинную цену такой глупости, как страх перед собственной тенью. А до сего времени только и делали, что сомневались: а можно ли, а целесообразно ли, а стоит ли, а не опасно ли, а где гарантии, а не получится ли чего? То да се… И ни у кого не было храбрости до сего времени сказать ясно и просто: да или нет… А тут сказали единодушно: да.

Он сделал несколько шагов, протер очки.

- Теперь нам уже не придется краснеть ни перед какими Европами — мы имеем все основания сказать, что советская лепрология идет впереди них, ибо она первая заглянула в самую суть… Пусть все увидят, что мы не трусы и не рабы догматов. Да! Если бы вы только видели, с каким воодушевлением принято было предложение о свободном проживании прокаженных, формы болезни которых не представляют опасности для окружающих. Ведь глупо же, на самом деле! — продолжал он, горячась. — Не каждый из тех, кто имеет внешние признаки — скажем, пятна, или язвы, или опухоль, — способен нести заразу. И тем не менее всех стригли под одну гребенку, Всех в одну кучу… Сложилось мнение: дескать, каждый прокаженный опасен, ни одного нельзя оставлять там, где все!

А съезд сказал: можно. Если бактериологическое исследование не обнаружит бактерий — можно! Из этого вытекает, батенька, то, что стена между прокаженными и обществом зашаталась, и зашаталась основательно. К черту тысячелетнее варварство! И завтра если не всех, то половину мы будем лечить в городских амбулаториях. Это значит: таким местам, как наши дворы, приходит конец! Хорошо сказано, твердо сказано, как должны говорить большевики, ясно, откровенно, без всяких вуалей, — продолжал говорить он, все еще расхаживая. Потом сел, задумался.

- Вы, вероятно, устали с дороги, Сергей Павлович?

- Я-то устал? — и махнул рукой. Наоборот, славно прогулялся! Но вы не хотите меня дослушать.

- Очень хочу

- Так вот, о чем я? Ага, — вспомнил он, — представьте, какая прелесть!

Съезд постановил перевести строительство гиганта на Кубань. Да, на Кубань, черт возьми, в семи верстах от железной дороги, близ станции Холмской — есть такая станция на Кубани. Единогласно решили, Наркомздрав согласился. Теперь понимаете, какой мы сделали шаг? А вы спрашиваете — устал ли я?

Вера Максимовна знала о том, что еще несколько лет назад Наркомздрав принял решение построить лепрозорий-гигант. В связи с выбором места среди лепрологов шли горячие споры о том, где строить. Сначала было выбрано место в обширных заволжских степях, вдали от железных дорог, культурных центров, от населенных мест. Это обстоятельство вызвало среди лепрологов, в том числе и у Туркеева, удивление, беспокойство. Никто из них не мог примириться с мыслью о какой-то вновь воздвигаемой "стене".

Одни держались того мнения, что лепрозории надо ближе двигать к культурным центрам, другие настаивали даже на необходимости организации санаториев для прокаженных в курортных центрах — в той же Ялте, Кисловодске, в том же Детском Селе или в Сочи — и приводили в пользу этих соображений весьма убедительные доводы. Третьи шли еще дальше и вообще отрицали надобность существования лепрозориев; они находили более полезным лечить прокаженных в городах. Но все единодушно сходились на том, что изгонять больных в глухую степь, хотя бы и при условии окружения их всяческими удобствами, дело безусловно ошибочное. В результате органы, ведающие строительством гиганта, изменили первоначальный план и решили строить лепрозорий в… Казахстане — в местности, еще более пустынной и отдаленной от культурных центров, чем заволжские степи. Лепрологи растерялись окончательно. Но затем решили оказать сопротивление. На съезде, с которого вернулся Туркеев, было вынесено постановление о постройке гиганта непременно вблизи культурных центров, в здоровой, живописной местности, богатой солнцем, водой, связанной с культурными центрами путями сообщения. Для этой цели выбрали южную Кубань, станицу Холмскую, находящуюся на участке между Краснодаром и Новороссийском.

- Лучшего невозможно представить, — говорил Сергей Павлович, продолжая расхаживать из угла в угол, довольный тем, что строительство начнется не в Казахстане, а на Кубани. — Хорошо было сказано! Социализму не к лицу прятаться от опасности, он должен смотреть ей прямо в глаза. Это — настоящее, твердое слово!.. Это будет на весь мир! Вот как будет! — говорил он восторженно, точно совсем забыв о присутствии Веры Максимовны.

Она следила за ним, и ей становилось весело.

- Значит, Сергей Павлович, существующие лепрозории будут все до одного ликвидированы?

- Нет, это не значит. Некоторые, вероятно, закроются, некоторые — останутся, превратятся в чисто научные учреждения.

И он принялся подробно объяснять, как будут выглядеть, по его мнению, старые лепрозории после окончания строительства гиганта.

После вечернего чая в кабинете состоялось совещание, на котором Сергей Павлович поделился своими впечатлениями от съезда.

Доклад был оживленный и вызвал многочисленные вопросы. Затем Сергей Павлович принял доклад Лещенко по врачебной и Пыхачева — по хозяйственной части.

По докладу Пыхачева он внес несколько деловых замечаний и потребовал немедленно представить отчет об окороках. Пыхачев покраснел, замялся, пробормотал что-то об «излишках» и «порченности», но Сергей Павлович резко перебил его и тут же сделал завхозу строгий выговор. Выговор получил и Лещенко за то, что не принял мер в отношении Рогачева, как только тот принялся будоражить больных, подрывать дисциплину.

По поводу увоза Семеном Андреевичем детей Сергей Павлович не сказал ничего, только покусал губы, улыбнулся — очевидно, остался доволен таким вмешательством «шефа» во внутренние дела лепрозория.

Утром он потребовал в амбулаторию Рогачева и сказал ему спокойно, но твердо:

- Куда хочешь, батенька, уходи — на все четыре стороны, но у себя такого безобразия я не потерплю, нет! Вон, вон, и даже не проси… Чтоб и духу твоего тут не было… Ступай, братец, ступай — разговор кончен.

Вызвав санитара Чайкина, он тут же приказал ему произвести выселение Рогачева с тем, чтобы еще сегодня освободить лепрозорий от этого "безобразного человека".

Но Чайкину не пришлось принимать мер. К вечеру Рогачев сам собрал пожитки и «смылся», как рассказывала потом Ольга. Ему не дали никакой бумажки. Больной двор остался совершенно равнодушным к удалению этого беспокойного человека. Даже Косой и Колдунов примолкли и куда-то исчезли, отвернувшись от Рогачева в самую последнюю минуту. Только один Земсков остался верен ему до конца. Он проводил его верст за пять от лепрозория и вернулся удрученный.

Веру Максимовну ужасно удивило распоряжение Туркеева относительно Рогачева: как это так, взять да и выгнать прокаженного на все четыре стороны? Ведь Сергей Павлович поступил вопреки здравому смыслу. Ведь это, наконец, нарушение правил. Это означает — живи где хочешь, то есть иди к здоровым. Странно.

Как-то раз, набравшись храбрости, она спросила об этом Туркеева.

- Ну, конечно! — воскликнул он добродушно. — Выдумаете, что старик с ума спятил — прокаженного выгнал, да не как-нибудь, а "на все четыре стороны".

Вместо того, дескать, чтобы на страже стоять, он выбрасывает проказу к здоровым. К чему, дескать, тогда изоляция? Так?

Она заметно смутилась:

- Так.

Сергей Павлович вдруг задумался, промолчал:

- Да, — тихо уронил он, — такая изоляция ни к чему. Потому-то, батенька, я и прогнал его, ибо убежден в нелепости такой меры…

Девушка с изумлением взглянула на него, молчала, стараясь понять мысль старого врача. Туркеев, задумавшись, глядел на нее:

- И потом… Не стану же я для одного такого прохвоста строить тюрьму?

Благодарю покорно…

- Но ведь и так поступать нельзя?

- Почему нельзя? — уставился он на нее.

Она растерянно пожала плечами:

- Выходит, что и остальных нет смысла держать в лепрозориях?

- Выходит, — твердо сказал он. — И не я один выгоняю, во всех лепрозориях проштрафившихся исключают на все четыре стороны, хотя и вопреки правилам…

- Но почему же? — удивилась Вера Максимовна.

- Потому, что сама жизнь опровергает, батенька, существующие правила, вот почему.

Однако как ни старалась Вера Максимовна разобраться в мысли директора, она не могла ее понять. А он, остановившись у окна и протирая очки, продолжал: