На широкий простор - Якуб Колас
Камера была довольно просторной. За столом сидело трое. Один из них, рыжий толстомордый тип, особенно выделялся жестоким видом и тупым равнодушием ко всему на свете. Другой был коротенький и шустрый, с гладко выбритым подбородком и немного искривленным носом. Сладенькая улыбочка то и дело пробегала по его лицу, он все время ерзал, извивался, готовый, казалось, пролезть в самую узкую щель. Третий, долговязый, худой и мрачный, с лицом землистого цвета, сидел, углубившись в чтение какой-то бумаги; время от времени он делал на бумаге пометки. Сбоку в стене виднелась еще одна дверь, узкая и низкая. Почему-то она пугала Савку и наводила его на невеселые размышления.
Несколько минут на Савку не обращали внимания. Трое сидевших за столом изредка перебрасывались между собой невнятными фразами и кивали друг другу головами в знак согласия. Вся эта обстановка и это таинственное перешептывание угнетающе действовали на Савку и вселяли в него ужас. Он стоял неподвижно, устремив глаза в одну точку, всячески стараясь показать себя человеком мирным и добропорядочным, и со страхом ожидал, когда обрушится на него удар. А мысли его, выбитые из колеи, перепрыгивали с пятого на десятое, тщетно пытаясь ответить на множество тревожных вопросов.
Наконец рыжий, по-видимому бывший здесь старшим, поднял голову и уставился на Савку выпученными глазами. Минутку он сверлил Савку взглядом, не произнося ни слова, словно пытаясь его загипнотизировать.
— Иди сюда! — тихо, но властно позвал он Савку.
Савка, весь избитый и покрытый синяками, в наручниках, сделал два шага к столу и остановился.
Шустрый впился в Савку своими мышиными глазками. Сладенькая улыбочка еще более скривила ему нос.
— Где тебя так избили? — сочувственно спросил он Савку.
От волнения и от всего, что он пережил за последнее время, у Савки пересохло во рту, и голос его звучал хрипло.
— Выпивали и подрались, — отрывисто ответил Савка и тут же подумал, что не стоит слишком много рассказывать, чтобы не запутаться еще больше, а отвечать только на вопросы. Так ему всегда советовали люди, имевшие богатый опыт по части тюрем и допросов.
— Выпивали и подрались! — повторил шустрый, хитро и многозначительно усмехаясь. Эта усмешка говорила: «Рассказывай, рассказывай! А мы знаем нечто другое и гораздо худшее».
Затем допрос повел рыжий. Задавал один вопрос за другим:
— Как зовут?.. Сколько лет?.. Чем занимался?.. Имел ли судимость?.. За что судился?
Все эти, как и другие вопросы такого же характера, были Савке знакомы, ему приходилось отвечать на них не один раз. Но отвечал он нарочно путано, чтоб его сочли придурковатым. Савка знал, что за этими вопросами последуют другие, более трудные. И действительно, рыжий вскоре начал спрашивать о другом:
— Ты признаешь польскую власть?
Савка подумал и сказал:
— Признаю.
Попробуй в такой обстановке не признавать!
— А ты знаешь, — продолжал рыжий, — что войт есть представитель польской власти? Что же заставило тебя совершить покушение на войта?
— Покушение на убийство? — удивился Савка. — Никакого покушения я не совершал… И в мыслях у меня этого не было.
— Но ты всадил войту нож в бок?
Савка удивился еще больше. Лицо его изобразило испуганное недоумение — как это могло случиться?
— Так кто же всадил ему нож?
— Этого я не помню.
— Но ты помнишь, что «выпивали и подрались»? — со сладенькой усмешкой напомнил Савке его слова шустрый.
— Что выпивали и подрались — это я помню… Но как подрались и бросился ли я на войта с ножом, выскочило из головы…
— А из-за чего у вас получилась драка?
Этот вопрос был для Савки опасен. Чтобы ответить на него, надо было рассказать о многом. А Савка не знал, в какой мере его следователи в курсе дела. Лучше отвечать поосторожнее, а потом видно будет.
— Знаете, когда выпивка, тут тебе и ссора может выйти и драка. Я был пьян и ничего не помню.
За этот довод — опьянение — Савка ухватился как за якорь спасения.
Шустрый все время не спускал с Савки глаз. И теперь, когда Савка сослался на то, будто ничего не помнит, он так хитро усмехнулся, что Савка понял: ему нисколько не верят.
— Ну, тогда я тебе напомню, — произнес рыжий.
И он изложил разговор Савки с войтом и его приятелями.
Савка понял, что следователям известно, зачем войт посылал его к партизанам. И он решил пуститься на хитрость: самому рассказать обо всем, не упоминая только про встречу с Тимохом Будиком и дедом Талашом, чтобы на всякий случай застраховать себя от мести партизан. Он так и сделал, начав свой ответ с того, что расскажет всю правду и во всем признается.
Слушали Савку внимательно. Когда он кончил, его даже похвалили. Но они ожидали услышать от Савки и о чем-то другом, самом важном для них, и признаниями его не были удовлетворены.
На минуту воцарилось молчание. Рыжий молча поглядывал на Савку, барабаня пальцами по столу. У шустрого был такой вид, точно он только что приготовился услышать что-то необычайно интересное, а Савка вдруг умолк. Мрачный долговязый пан с землистым цветом лица навострил уши. Но Савка продолжал молчать.
Не дождавшись от Савки ничего нового, шустрый подытожил то, что установило следствие:
— Считаем неопровержимо установленным, что покушение на убийство представителя польской власти было тобой совершено… Пускай пан так и запишет, — повернул он кривой нос к долговязому. — Да, покушение на убийство — установленный факт, — снова повторил шустрый, обращаясь к Савке. — Этого одного достаточно, чтобы по закону военного времени тебя повесить. Да, повесить. Дальше. Из твоих показаний следует ясно и неопровержимо, что ты имел связи с повстанцами против польской власти, и ты это утаил. А из этого следует, что ты сочувствуешь преступникам и покрываешь их, иначе говоря — ты сам такой же преступник и вторично заслуживаешь, чтоб тебя вздернули на виселице. Да, да. Но ты можешь себя спасти, если расскажешь нам, где прячутся преступники, с которыми ты
