Павел Далецкий - На сопках маньчжурии
Лесовский говорил весело и очень доброжелательно.
Улыбка сбежала с лица Алексея Ивановича.
— То, что вы говорите, противоречит естественным представлениям о государстве, — сказал он негромко.
— Что, что?
Алексей Иванович не повторил.
— Государство есть организация всеобъемлющая, — поучительно заметил адмирал. — Я с удовольствием выслушал вас и изложил свою точку зрения. По моему мнению, занятие, наиболее свойственное русскому человеку, — земледелие. Здесь он бесспорный поэт и победитель. Что же касается вашей просьбы о призе… что ж, этому вашему желанию могу посодействовать.
Алексей Иванович получил захваченную корветом шхуну «Миледи» с уплатой в рассрочку казне незначительной суммы.
Он ждал разговора с Линдгольмом, и разговор состоялся.
Через неделю после решения Лесовского Линдгольм вошел в контору, вынул изо рта сигару, осмотрелся и кивком головы позвал Алексея Ивановича за собой.
Молча направился он на каменный бугор сопки, взошел на него и только тогда повернулся к Алексею Ивановичу.
— Что все это такое? — спросил он, зажимая губами сигару. — Вы ничего не имели, я вам дал кусок хлеба. Вы стали кушать каждый день, и вы могли собирать себе маленький капитал, как подобает служащему. И что ж это такое? Я узнал… Я во всем вам доверял… Я всем говорил: «У меня работает честный человек!»
Он приподнял брови и пожевал сигару.
Алексей Иванович молчал.
— Я вас спрашиваю: что это такое?
— Если вы по поводу «Миледи», то я прав, — спокойно сказал Алексей Иванович.
— То есть как это — «я прав»?
— Господин Линдгольм, я прав, потому что я русский человек.
— О, я не сомневался.
— Я русский человек, — продолжал Алексей Иванович. — Как вы думаете, господин Линдгольм, может русский человек иметь преимущества перед вами в своем собственном отечестве?
Линдгольм пожал плечами.
— Преимущества? Вы должны честно зарабатывать свой кусок хлеба, вот ваши преимущества.
— Государство стоит крови. Много крови должен отдать народ, чтобы создать свое государство. И неправильно, если плодами этой крови прежде всего пользуются иноземцы.
— Кто это иноземцы?
— Скажем, вы, господин Линдгольм.
— Я не понимаю, что значит «иноземцы». Мы с вами делаем дело, я так понимаю: честный человек есть честный человек. Мерзавец есть мерзавец. Теперь я знаю, кто вы.
Он выплюнул сигару, повернулся и пошел с бугра в противоположную сторону.
…Начался новый период в жизни Алексея Ивановича.
Командовать шхуной стал капитан Босгольм, датчанин, более двадцати лет плававший по Тихому океану.
— Теперь вы большой человек, — сказал он Алексею Ивановичу. — У вас корабль — это очень много.
— Надо иметь двадцать кораблей, — засмеялся Алексей Иванович. — Край неустроенный, пустынный, лежит и ждет приложения человеческих рук.
— О нет, нисколько не ждет, — возразил капитан. — Человек — это недоразумение природы. Как говорится, ошибка, которая ей очень дорого обходится.
3
За время службы у Линдгольма Алексей Иванович без труда, постиг торговые принципы в крае. Их было три.
Первый принцип: иностранные коммерсанты приобретают на аукционах Шанхая, Гамбурга и Сан-Франциско дрянные, залежавшиеся товары и продают их в селах, станицах и военных постах края впятеро, вшестеро против нормальной цены за хороший, доброкачественный товар. Русские купцы действуют точно так же. Правда, в Приморье их мало.
Второй принцип: основание всей торговли края — соболя, добываемые инородцами. Но торговля с ними ведется только в кредит. Китайские и русские купцы берут у Линдгольмов и Винтеров товары в кредит, чтобы в свою очередь кредитовать ими охотников за соболями.
Третий принцип: каждый начинающий торговлю с рублем в кармане хочет через год ворочать тысячами.
Последний принцип всецело соответствовал желаниям Алексея Ивановича.
Вторая глава
1
О Леонтии Корже, кузнеце, оружейнике, слесаре, говорили: «Он тебе сделает все, что захочет».
И он действительно умел делать многое. Охотничьи ножи, кованные им, и ружья его варки считались лучшими во всей Омщине.
Нужды Леонтий не знал. Сибирская земля рожала хлеб, ремесло давало подсобный заработок. Жена Марья помогала не только по хозяйству, но и в кузнице. Сильная и ловкая, она оказалась способным молотобойцем, и, когда сыну пошел шестнадцатый год и он вполне мог заменить мать у наковальни, Леонтий все же предпочитал жену. «Иди-ка, Марья, — говаривал он, — поработаем».
Нужды не было, были притеснения.
Притесняли урядник, священник, староста. Не нравилось им, что Леонтий не терпел несправедливости даже и тогда, когда ее творили богатеи.
И оттого, что не нравилось, нагружали его всякими повинностями.
— Чего ты, Леонтий, глазища свои вылупил, — спрашивал староста, — старики тебе присудили то. Или стариков не хочешь слушать?
Три года стоял в избе у Леонтия ссыльнопоселенец Григорий Тимофеевич, человек образованный, любитель книг, имевший их изрядное количество, несмотря на свое ссыльное положение. Ко всему он относился с любопытством. Много читал, писал, зимой ходил на лыжах, летом в челне поднимался далеко по реке.
Мысль идти на восток, в уссурийские земли, появилась у Леонтия и оттого, что надоели староста и урядник, и оттого, что рассказывали зазывно о Дальнем Востоке солдаты и люди проезжие, а также под влиянием разговоров с Григорием Тимофеевичем.
— Конечно, царская власть достанет и там, — говорил постоялец, — но там все-таки от нее подальше… значит, и посвободнее.
— Староста там на меня уж не цыкнет, Григорий Тимофеевич!
Окончательно решение идти созрело у Леонтия ночью, когда над деревней стояла луна и снег ослепительно сиял в окна.
Леонтий поднялся с лавки, накинул на плечи шубу и вышел. Воздух был такой свежести, чистоты и холода, что все в нем, казалось, теряло вес.
Прошелся по двору, заглянул в хлев, посмотрел вдоль заборов. Третья изба слева — Старостина. Спит староста Никандров, с которым Леонтий не далее как вчера опять имел неприятный разговор.
— Больше я вам пе починщик мостов, Иван Сидорыч! — крикнул Леонтий, починивший двадцать пятый мост.
— Общество приговорило, — тяжелым голосом сказал Никандров.
— Нет, уж довольно с меня! Если общество совести не имеет, то я ему не работник…
Спит староста, спит урядник, рыжеватый, сутулый. Все спят.
Леонтий вернулся во двор, в избе у порога разулся, сел на лавку, притронулся к жене и, когда она открыла глаза, сказал негромко:
— Марья, будет… решил я. Пойдем на Уссури.
Они проговорили всю ночь. Марье и страшно было, и хотелось уйти в неведомые края.
— Если уж идти, Леонтий, то, правильно, на самый край земли, к океану… А что же это такое — океан? Неужели может быть столько воды?
Лунная яркая ночь осветила белые ее руки, лежавшие поверх тулупа, полные губы и часть щек. И уже из темноты блестели Марьины глаза.
Переселенцы из России обычно передвигались в летние месяцы, зимой они батрачили по деревням. Леонтий же не стал ждать тепла. Обил кибитку войлоком, приспособил железную печку и выехал второго февраля.
Тракт был оживлен. На восток, в Кяхту и Маймачин, везли товары, на запад — чай.
В дохах до пят, с винтовками через плечо шагали рядом со своими возками гужееды. Они ездили артелями и с любопытством оглядывали одинокую кибитку.
Коржи тоже чаще шли пешком, чем ехали. К весне они миновали енисейскую сосновую тайгу и подошли к Байкалу.
Озеро поразило всех: посреди каменных хребтов, стремнин и ущелий безграничная синяя вода!
Пока Леонтий раскладывал на берегу костер и подвешивал над ним котел — здесь решили стирать белье и наводить чистоту в своем походном хозяйстве, — Марья стояла на огромном камне разувшись и чувствовала радость и гордость оттого, что видит все это.
— Вот, Семен, — сказала она сыну, — поди и ты не думал, что может быть столько воды.
— Ведь это же про него, мама, поется «славное море»!
— Да, про него, — тихо согласилась Марья.
Она выстирала все рубахи, подштанники и наволочки, белила их на солнце и сушила на ветру.
Чита не понравилась: она отнюдь не напоминала город, стоявший на пути к новым благодатным землям, — старая, запущенная. Серые домишки, мятые крыши, зачастую севшие набок, и песок, песок! Коржи полтора месяца строили здесь шлюпку и собирали слухи об уссурийской земле. Об Амуре много рассказывали, а об Уссурийском крае говорили только то, что там из людей одни китайцы, из зверей же больше всего тигров. На Амуре тоже водится тигр, но амурский знает честь, а уссурийский бродит вдоль и поперек всего края… Впрочем, донские казаки туда проехали. Было бы плохо, не поднялись бы с Дона.
