Поколение - Николай Владимирович Курочкин
— Сейчас время другое, Владимир Сергеевич…
— Время другое. Мы себя к войне готовили, а вы к неуклонному удовлетворению возросших потребностей, хотя не уверен, что сейчас война дальше, чем тогда. Молодежь другая — согласен, но и вы не архитектурный памятник! Перестраиваться нужно, искать, а то я, братцы мои, в последнее время на улицах у молодых ребят и комсомольских значков не вижу, только у таких дядей, как ты, да еще у ветеранов и замечаю! Тут, чувствую, и я недосмотрел. Раз самодеятельная организация — действуйте! А что получается: мы от вас, братцы мои, организованности, четкости требуем, а вы так размахнулись, что иногда уж не поймешь, райком — для молодежи или, наоборот, молодежь — для райкома! Ну, я, конечно, утрирую и шаржирую — в другую крайность тоже шарахаться не нужно, — но ты, Николай, призадумайся. Не у всех ведь такие дела, как у тебя в хозяйстве! Вот о чем на слетах говорить нужно!
— Владимир Сергеевич…
— Сам выступлю на таком слете. Или вы уже разучились на комсомольских собраниях о жизни говорить, а все больше — о личных комплексных планах, росте рядов да еще «комсомольским прожектором» можете посветить, куда директорский палец покажет?
— Нет, это не так!
— Хочется верить, братцы мои, очень хочется! Да-а, Николай, подвели тебя твои подростки. Может быть, все и случайно, но надо тебе разобраться и в этом ЧП, и в своем хозяйстве. Если новости будут, сразу звони — лично приду на этих басмачей посмотреть… А ты, наверное, сидишь и думаешь: вот Ковалевский, сам от комсомола инициативы требует, а слова сказать не дает. Ну, слушаю тебя.
— Владимир Сергеевич, давайте мы уж слет, как намечали, проведем — не отменять же его из-за каких-то негодяев.
— Верно.
— Потом, люди уже приглашены, ребята готовились… А следом, через несколько дней, соберем актив и серьезно поговорим!
— Ясно, столько пены нагнали, что жалко — пропадет?! Значит, актив?
— Актив. И не выводы будем делать, а дело!
— Хорошо, держи меня в курсе, — подытожил Ковалевский, отпуская Шумилина, но у самых дверей остановил его неожиданным вопросом. — Как думаешь, зря мы, наверное, Кононенко отпустили? На связь-то он выходит?
— Нет пока, но обещал написать или позвонить, как только устроится.
— Привет ему передавай. А может, и тебе, Николай, штабную жизнь на передний край сменить? Встряхнуться?! Ты ведь у нас педагог по образованию?.. А школа, сам знаешь, теперь какая — пореформенная… Что молчишь?..
9
«Что самое серьезное в службе?» — любил спрашивать старшина роты, в которой некогда служил сержант Шумилин. И сам же отвечал: «Самое серьезное в службе — это шутки старших по званию!»
Будем правдивы: неожиданное предложение Ковалевского задело Шумилина. Нет, он не боялся панически за свое кресло, тем более что Владимир Сергеевич, как выяснилось, крови не жаждет. Но было до слез обидно, а винить некого, кроме самого себя. Это чувство запомнилось еще со школы, когда привыкшему к похвалам, благополучному Коле Шумилину неожиданно вкатывали «пару» — и он возвращался домой, зло задевая портфелем стволы встречных деревьев…
И еще одна особенность состоявшегося разговора удручала первого секретаря: сказанное сегодня Ковалевским удивительно напоминало и вчерашние слова запальчивого Бутенина, и давние рассуждения Кононенко. «Почему они все объясняют мне то, что я сам отлично понимаю?!» — возмущался Шумилин, сдерживая желание садануть «кейсом» о фонарный столб.
Таким раздраженным в райком идти нельзя, и он остановился возле афиши. Последние годы краснопролетарский руководитель смотрел в основном те фильмы, которые крутили по окончании различных массовых мероприятий, так сказать, «на закуску». «Вот развяжусь с этим хулиганьем, проведу слет, а потом — актив, — мечтал Шумилин, с интересом читая афишу. — И схожу в кино! Может быть, даже с Таней, если, конечно, она меня еще не забыла… Кстати, нужно ей позвонить или даже зайти…»
В райкоме комсомола имелось два входа — парадный и служебный. Парадный, со старинной дубовой дверью и симметричными вывесками, вел с улицы прямо в приемную; служебный находился во дворе, и, чтобы через него попасть в свой кабинет, Шумилин должен был пройти через все здание; так он и делал, периодически обходя свои владения и проверяя работу аппарата. Не подумайте, будто краснопролетарский руководитель мелочно следил за подчиненными! Нет, просто он достаточно хорошо знал дело, сотрудников и мог по обрывкам разговоров, группировке лиц в кабинетах, расположению бумаг на столах определить, кто чем занят и занят ли. Человека, прошедшего все основные ступеньки аппаратной деятельности, обмануть трудно. Если, допустим, к нему приходил печальный инструктор и жаловался, что не может решить вопрос с арендой зала для вечера молодых учителей, Шумилин уже по интонации знал, натолкнулся работник на непреодолимое препятствие или не напрягался как следует. В первом случае он помогал, не вдаваясь в подробности, во втором спрашивал, звонил ли халтурщик, скажем, в клуб автохозяйства. «Звонил, но не дозвонился…» Это означало: и не собирался. Тогда первый секретарь брал служебный справочник, снимал трубку и за минуту обо всем договаривался, потом распоряжался подготовить соответствующее письмо на имя директора ДК. В дверях провинившийся останавливался и начинал клясться, будто и вправду не смог дозвониться, но краснопролетарский руководитель наставительно замечал: «Первое, что должен уметь инструктор, — работать с людьми, второе — работать с телефоном…» И третье, но уже не имеющее отношения к описанной ситуации: нужно уметь не только просить, а еще и благодарить. Комсомольцы — ребята веселые: то, за что, например, профсоюзы выкладывают денежки, они умудряются получить за «спасибо», будь это зал для молодых учителей или знаменитый теледиктор, автобусы для экскурсии (их оплатит, как ни странно, само же автохозяйство) или новые горны для пионеров. А вот сказать «спасибо» некоторые деятели забывают. Случалось и хуже: однажды с огромным трудом — в ногах валялись — уговорили приболевшего ветерана приехать на конференцию и… забыли дать ему слово. За такую забывчивость Шумилин наказывал беспощадно.
Но если не считать отдельных недостатков, которые только оттеняют наши достоинства, райкомовский коллектив в целом его устраивал, Шумилин сам в основном формировал его, и ругать собственный аппарат значило ругать самого себя. Шумилин первосекретарствовал четвертый год, недовольные его стилем с миром ушли или, как говорят в комсомоле, трудоустроились. Другие — большинство — приноровились к начальству. Новых же сотрудников он брал осторожно, подолгу приглядываясь, предпочитая разочароваться в человеке прежде, чем утвердит его в должности горком. «С номенклатурой не шутят!» — это был жизненный принцип.
Вместе с тем — как пишут в комсомольских постановлениях, когда хотят перейти к недостаткам, — у него было два несчастья, две боли,
