К причалу - Александра Марковна Тверитинова
По вечерам аптекарь с женой слушают Лондон.
*
Папаша Анри говорит — вся надежда на русских. Только Советский Союз и ударит по-настоящему...
Папаша Анри говорит, что всякий честный француз убежден, что Россия — выжидает...
Все — говорят.
Я — ничего не говорю. Моя жизнь перестала ткать свою нить, и мое существование словно повисло в воздухе.
*
С утра до ночи за окнами топот чугунных солдатских сапог; солдаты небольшими колоннами отбивают шаг в такт песни: «Весь мир в развалинах ляжет, к черту его...»
Консьержка меня уверяет, что по всему Парижу горланит одна и та же кучка фрицев, только гоняют их по разным районам в разное время. «Ему не хватает бошей на все напаханные территории».
*
Сегодня в коридорах метро видела наклейку: «Долой оккупантов!»
*
Снова иду на улицу Гренелль.
Ходить в советское консульство небезопасно. Сыщики наблюдают из окон квартир, расположенных напротив консульской парадной, и регистрируют каждого входящего и выходящего,
Всё-таки я хожу.
Секретарь, который меня всегда принимает, сегодня держался странно — сдержанно, непривычно сухо.
Впрочем, может быть, мне это показалось.
Ночью
Не могу освободиться от какой-то внутренней тревоги.
Стараюсь не думать о консульском секретаре.
*
Утром на стене нашего дома объявление, подписанное комендантом «Большого» Парижа, — аккуратный столбик имен расстрелянных за саботаж.
Люди подходят, читают, снимают шляпы.
*
После работы я прихожу в свою мансарду, и часами лежу с открытыми глазами, и смотрю в скошенное над крышей оконце, и у меня не возникает желания вернуться к чему-то или к кому-то, вновь обрести привычный мир.
Мне пришлют визу...
Я поеду в Россию...
Вадим ждет.
Вадим меня ждет...
Ноябрь
Пришла Мадлен. Повернула в двери ключ и показала листовку:
«Тридцать три совета жителям оккупированной зоны:
Не ходите на их концерты. Не смотрите на их парады. Игнорируйте их... Они разговорчивы — не отвечайте им. Они улыбаются вам — отворачивайтесь...»
— Вступайте в бой... — говорит Мадо.
*
Девятников приходил! Ездил, оказывается, в Нуазиле-Сек — пригород Парижа, где живет папаша Анри. Стоял, бедняга, долгие часы за выступом дома, ждал старика, чтоб узнать про меня, про Вадима. Спрашивал, не нужно ли мне денег, и сказал, что не заходит ко мне — боится, что как эмигрант он может помешать разрешению на мой въезд в Советскую Россию...
Спрашиваю папашу Анри: трезвый был? Трезвый, говорит. Ну, значит, болен Степан Гаврилович.
*
Пришел ко мне Марсель! Пришли вдвоем с Мадо. Худой, лицо усталое, запавшие глаза. Ушел из плена, в Петивье. Там такая неразбериха, что хоть все разбегись. Фрицы совсем охмелели от побед, им не до пленных.
Марсель рассказывал о смертоубийстве на запруженных беженцами дорогах в дни «Великого исхода». Он говорил о предательстве в армии, о предательстве правительства и о тех, что открыли фашистам ворота Франции...
Я не спускала глаз с его усталого лица. Что-то в нем непривычное, что-то появилось новое. Марсель — не Марсель,
Что делать собирается? «Не забывайте, Марина, что я — француз...»
Что-то совсем непохожее на прежнего Марселя.
В метро
На стенах коридоров, на ступеньках — белой краской: «Французский народ никогда не будет народом рабов!»
На улице
На стенах домов белые листки: «Смертная казнь за всякое повреждение средств связи!»
Утром в лаборатории
Мадам Бартелеми мне шепнула, что этой ночью гестапо арестовало их знакомого кюре. У священника обнаружили склад оружия.
Сегодня в газете «Матэн»
...национал-социалисты — подлинные друзья рабочих... Германия никогда не хотела войны... Войну навязали ей еврейские банкиры, которым войны нужны...
*
В «Эвр» какой-то дурак написал, что Москва одобряет сотрудничество с нацистами...
Есть от чего осатанеть.
*
Станция «Радио-Пари» врет с утра до ночи. Никто ее не слушает, никто ей не верит.
Никакую другую слушать не дают.
«Матэн», «Пти паризьен», «Эвр», «Пари суар»... — подделка, одна сплошная фальшивка.
*
Живем без газет, без радио.
*
Сегодня у киоска парень остановил свой велосипед, попросил последний выпуск «Вечернего вруна», и киоскерша, старая женщина, молча и серьезно протянула ему «Пари суар».
Декабрь
Ночь. Холод. Немцы вывезли уголь. От мертвой батареи центрального отопления леденит. Натянула еще один свитер, самый толстый. Не согреться.
Посидела на кровати, потом выключила лампу и пошла к окну. Отодвинула портьеру, приоткрыла одну створку.
Смотреть не на что.
Темь. Окна напротив наглухо занавешены. На улице — ни души. Прошагал немецкий патруль. И опять тишина. Неясный силуэт женщины медленно движется вниз по бульвару, чуть поблескивает синий свет ее фонарика. Из-за угла вынырнул немецкий автомобиль с затемненными фарами, уходит в черноту улицы.
Вдогонку?.. Может быть...
И опять пустынно. Дома черные, слепые, как скалы в ущелье.
Париж молчит. Прячется в нетопленных квартирах, за ставнями, за плотно сдвинутыми портьерами, молчит. Молчит ли?.. Тоска...
*
Папаша Анри предупредил, что придет в четверг.
Единственный мой свет — этот папаша Анри.
*
Гитлер сделал французам драгоценный подарок. Он подарил им прах Наполеонова сына, герцога Рейхштадтского, погребенного в Шенбрунне. Останки «Орленка» доставили во Дворец инвалидов, где покоится прах Наполеона I, и Гитлер пригласил Петэна на торжественную церемонию, но старец в Париж явиться струхнул, и церемония не удалась: торжество передачи состоялось в присутствии пары десятков древних старух-бонапартисток.
«Орленка» вернули, а парижанам от этого теплее не стало. На заборах крупными буквами: «Нам нужен уголь, а они нам шлют золу!»
*
С первого дня гитлеровцы поставили часовых у Дворца инвалидов, — дворца с золотым куполом, под которым покоятся останки Наполеона Бонапарта. С первого дня не прекращается сюда их паломничество. Как и у могилы Неизвестного солдата, они и здесь выстраиваются по стойке «смирно» — у гроба французского полководца, того самого Наполеона, который когда-то крепко набил морды пруссакам.
*
На витринах газеты «Эвр» цветным карандашом: «Продажные шкуры».
*
Долгими ночами, лежа на пустынно широкой кровати, путешествую в прошлом и поднимаюсь
