С добрым утром, Марина - Андрей Яковлевич Фесенко
Прочие деловые совещания в председательском кабинете длились тоже не слишком долго, во всяком случае, пустословие там не допускалось. Правда, иногда люди увлекались, разговор затягивался, уходило драгоценное время. Павел Николаевич не мог этого долго выдерживать. Он начинал поглядывать на часы, массивные пальцы его все настойчивей, все нетерпеливей барабанили по столу. Наконец он и вовсе взрывался, встряхивал крупной красивой головой, словно освобождался от ненужных мыслей, и перебивал увлекшегося оратора:
— А покороче, поконкретней можно?
— Можно, — откликался тот, запинаясь на секунду-другую.
— Вот и давай по-деловому! Тут не международная ассамблея. Один знаменитый писатель прошлого оставил потомству золотые слова: краткость — сестра таланта. Помнить об этом надо.
Выступавший начинал закругляться и, к удивлению всех, самое ценное высказывал в те дополнительные минуты, которые ему предоставлялись после председательской реплики.
Сам же Павел Николаевич, хоть и носил весьма выразительную фамилию — Говорун, никогда не увлекался длинными речами ни на колхозных собраниях, ни на районных совещаниях. Однако не потому, что не обладал достаточным красноречием и голос у него был глуховатый, а потому, что считал это разумным правилом. Зачем много разглагольствовать, плести красивые, узорчатые словеса? Сообщил суть дела, назвал факты, цифры, имена, дал явлению соответствующую оценку и — точка! Отчетный доклад на перевыборном собрании он произносил ровно сорок минут, но за это время изошел потом, раскраснелся, утомился, будто грузил мешки с зерном.
— Мы все практики, — не раз втолковывал он гремякинскому активу. — А практикам положено не болтать, а дела делать. Славословить многие умеют, а вот урожай хороший вырастить… Пшеница есть пшеница, корм есть корм — тут ничего умнее не скажешь, будь хоть редчайшим златоустом. Вот так-то, товарищи. А теперь я спрашиваю, когда во второй бригаде начнут сенокос и за сколько дней закончат? И что делается сегодня на картофельном поле? И надо ли вам два трактора, может, одним обойдетесь? Пусть бригадир ответит не вообще, а конкретно, с записями в блокноте…
Павел Николаевич жил далековато от колхозной конторы, но редко пользовался машиной, чтобы добраться домой, предпочитал ходить пешком. Он любил пройтись по улицам неторопливо, заложив руки за спину, поглядывая по сторонам; любил раскланиваться со встречными, заговаривать с хозяйками и стариками у калиток. В такое время, свободное от правленческих забот и хлопот, его посещали мысли, какие не возникали в голове в рабочие часы.
Главная гремякинская улица была широкая и ровная — все видно как на ладони. Прогромыхает по ней, к примеру, на полном ходу грузовик с бревнами, председатель остановится на минутку: зря с такой скоростью мчится шофер Илья Чудинов, пылищу поднимает, словно дымовую завесу. Пора, пожалуй, замостить камнем улицу, хотя бы в центре, да разработать и утвердить на колхозном правлении свои, гремякинские, правила уличного движения, повесить, где надо, знаки для водителей. Чего отставать от райцентра? А пройдут от колодца к дому с полными ведрами на коромыслах соседки Лопатина и Егорова, обе в белых платках, неторопливые, осторожные при ходьбе, Павел Николаевич опять задумается: хорошо бы водопровод провести в Гремякине. Только где раздобыть трубы, колонки, краны?..
Ну, а начнут крикливые, непоседливые мальчишки гонять на площадке возле клуба футбольный мяч или играть в чехарду, тут председатель и вовсе унесется мыслями в невозможное, представит себе на окраине, вблизи березнячка, гремякинские Лужники — со стадионом, беговыми дорожками и даже с рестораном, где всегда можно попить холодного пивца…
Когда утром Павел Николаевич появлялся в правлении, счетовод Люся Веревкина, она же и личный его секретарь, без приглашения входила в кабинет с бумагами в руках, предназначенными для рассмотрения. Председатель читал заявления, подписывал счета и наряды, а она стояла, стройная, настороженная, ждущая его указаний. С милой полуулыбкой она сообщала, откуда звонили и кто заходил в контору, какие дела надо решать незамедлительно. Этого ей никто не вменял в обязанности, она сама завела такой порядок и была очень довольна, что помогала Павлу Николаевичу, как отцу родному…
Председателю уже перевалило за сорок, виски у него серебрились. Был он завидного высокого роста, в последние годы пополнел, даже обозначился припухлый второй подбородок. В отличие от других гремякинских мужчин Павел Николаевич появлялся на людях всегда побритый, в приличном костюме, сапоги обувал только в ненастье. Семья его жила в недавно выстроенном большущем доме с водоотводными трубами по углам, под окнами кустилась сирень, к калитке была проложена асфальтовая дорожка. Когда председатель строился, обставлял жилье мебелью, то в охотку шутил с соседями, что намерен дотянуть в этом доме до ста лет, дождется внуков, будет допоздна копаться в огороде, как правленческий сторож дед Блажов.
Все в этой семье нравилось Люсе Веревкиной. Крепкий достаток, взаимное уважение, разносторонние интересы создавали в доме ту особую атмосферу, которая возвышает людей над будничной суетой. Казалось, и Павел Николаевич, и его жена — учительница русского языка и литературы, и кудрявенькая Милада, шестилетняя сестренка Юрия, целыми днями были заняты своими делами, такими разными и несхожими. Но до чего же в доме у них делалось уютно, хорошо, оживленно, стоило им усесться за обеденным столом или расположиться вечерком при электрическом свете в одной из комнат!..
Наверное, эта домовитость, это тепло исходили прежде всего от хозяйки, круглолицей, большеглазой. Она была неутомима в своем стремлении внести в семью разнообразие, живинку. Она не только с увлечением рассказывала дома о школе и учениках, но как-то незаметно, толково выпытывала у мужа о всех колхозных делах; причем умела выделить события главные, важные, а мелкое, незначительное, нелепое нередко высмеивала. Люся Веревкина прямо-таки обожала Веру Гавриловну, шила такие же, как у нее, платья и кофточки, носила такую же коричневую, с пояском, болонью и такие же туфли на полувысоком каблуке. Когда она приходила в гости, иногда без приглашения, то не могла наглядеться на жену Павла Николаевича, помогала ей на кухне, охотно возилась с Миладой, а на следующий день появлялась в конторе легкая и подвижная, ямочки на ее тугих нежных щеках не исчезали ни на минуту. Ей казалось, что, побывав в этой семье, она будто приобщалась к счастью, училась тому, чего так не хватало в своем доме…
И вот теперь, после приезда Павла Николаевича из Новгорода, дверь в манящий добрый мир навсегда захлопнулась перед Люсей Веревкиной. Было горько и досадно, она искренне верила в возможность скорых перемен в своей жизни. Оказывается, верить-то было не во что, сны были несбыточными, нереальными…
2
Павел Николаевич появился в конторе в том же темно-синем костюме, в каком ездил прошлый раз на районное совещание.
