Том 7. Пьесы, рассказы, сказки 1941-1966 - Константин Георгиевич Паустовский
Лермонтов (продолжает разговор с Вяземским). Как внезапно происходят в нас перемены. Ведь вот еще недавно балы были для меня забавой. Я все любил в них – и ветер от женских платьев, и розы, упавшие на пол во время вальса, и блеск улыбок, и кипение человеческих страстей под этой маской любезности и смеха.
Столыпин. А теперь, Мишель?
Жерве (смеется). Теперь уж мы не те!
Лермонтов (Жерве). Эх ты, бомбошка! Теперь иное. Все эти страсти не тяжелее пудры на плечах красавиц. Мне почему-то все это напоминает верченье белки в колесе.
Вяземский. К чему ж вас тянет?
Лермонтов. К дружеской беседе. К тому, чтобы побродить с вами по облетевшему Летнему саду и поспорить о Фаусте. К стопе чистой бумаги, к простоте, к любви, лишенной рисовки.
Жерве. Ну, брат, это ты здорово хватил!
Мимо Лермонтова проходит в сопровождении Б а ранта высокая, очень изящная дама в голубом домино. Она небрежно задевает Лермонтова по руке веером, оглядывается и слегка улыбается. Лермонтов, вспыхнув, пристально смотрит на даму.
Васильчиков (проходит вслед за дамой в голубом домино и на ходу говорит Лермонтову). Ты осыпан победами, Лермонтов. Как Даная золотым дождем!
Лермонтов пожимает плечами.
Столыпин. Ты знаешь, кто эта дама?
Лермонтов. Какая?
Столыпин. Та, что задела тебя веером.
Лермонтов (улыбается). Нет, не знаю.
Жерве. Эх, Лермонтов, ты все хитришь!
Внезапно Лермонтова окружает рой женщин в масках. Они оттесняют Вяземского, Столыпина и Жерве и кружатся вокруг Лермонтова.
Первая маска. Говорят, что черкешенки так очаровали вас, Лермонтов, что вы с тех пор возненавидели русских женщин?
Вторая маска. Неужели вы никогда не улыбаетесь не только в стихах, но даже в жизни?
Третья маска. Я пришлю вам свой альбом, и вы напишите в нем мадригал в честь брюнетки.
Лермонтов делает нетерпеливое движение, чтобы избавиться от масок, но маски внезапно исчезают – к Лермонтову медленно подходит дама в голубом домино. У одной из колонн стоит Бенкендорф и беседует с генералом. Он замечает даму в голубом домино, прерывает на полуслове разговор, кланяется генералу, медленно подходит к колонне, около которой стоит Лермонтов, и останавливается. Весь зал с плохо скрытым напряжением следит за Лермонтовым и дамой в голубом домино.
Дама. Послушай, Лермонтов (она снова касается веером руки Лермонтова), моя маска слишком прозрачна, а мой голос, надеюсь, тебе тоже знаком. Не притворяйся, что ты меня не узнаешь.
Лермонтов. Поверь, что я тебя не узнаю.
Дама. Ну что же. Ты прав. Мы на маскараде, а здесь игра есть игра. Под видом незнакомки мне даже легче будет объясниться с тобой.
Лермонтов молча кланяется.
Я очарована твоей поэзией. Но я бы хотела, чтобы ты, Лермонтов, был окружен самым высоким блеском, ты заслуживаешь его. Только близость ко двору даст тебе этот блеск и свободу. Она придаст лишнее великолепие двору и особую силу тебе как поэту. Как прекрасно было бы, если бы при дворе существовал поэт, могучий, блистательный. Тогда наша эпоха могла бы считаться одной из самых просвещенных эпох в истории России. Что же ты молчишь?
Лермонтов. Я слушаю тебя с чрезвычайным вниманием.
Дама. В ближайшие дни я позволю себе оторвать тебя от вдохновений, чтобы поговорить с тобой об этом в другом, более уютном и спокойном месте.
Лермонтов. Это будет совершенно бесполезно, сударыня.
Дама. Почему?
Лермонтов. Потому что поэзией торгуют только подлецы, ваше высочество. А я не считаю себя в их числе.
Дама, закрывшись веером, в гневе отступает. Лермонтов почтительно кланяется ей. Дама оглядывается. К ней быстро подходит Соллогуб, подает ей руку и уводит ее из зала.
Дама (выходя из зала). Выскочка!
Дама срывает с себя маску. Это – великая княгиня Мария Николаевна. Легкое смятение в зале. Бенкендорф машет перчаткой на хоры старику капельмейстеру. Оркестр начинает бравурную мазурку, но почти никто не танцует. Бенкендорф подзывает к себе жандармского полковника с рукой на перевязи.
Бенкендорф (спокойно). Ну, как насчет эпиграмм, голубчик?
Полковник. Есть несколько, ваше высокопревосходительство. Но они касаются лиц мало заметных.
Бенкендорф. Они могут касаться всякого, кого нам будет угодно. Дерзость Лермонтова перешла нынче все границы. Пора уже это прекратить, пока государь сам не взялся за этого поручика; а кстати и за нас с вами, голубчик. Эпиграммы при вас?
Полковник. Никак нет.
Бенкендорф. Сегодня вечером привезите их мне. Я слыхал, что из уст в уста уже ходит одна неприличная эпиграмма относительно господина Ба-ранта. А Барант, батенька, этого так не оставит.
Полковник. Так точно, не оставит, ваше высокопревосходительство.
Бенкендорф уходит. Во время этого разговора Лермонтов стоит один и сумрачно смотрит на танцующих. Как только уходит Бенкендорф, к Лермонтову быстро подходят Вяземский, Столыпин и Жерве.
Столыпин (взволнованно). Миша, я тебя очень прошу. Уходи сейчас же отсюда. Не затягивай ты петлю у себя на шее.
Лермонтов. Иначе я не мог поступить, Монго.
Столыпин. Я не знаю, о чем вы говорили, но великая княгиня была оскорблена.
Вяземский. Теперь у всех наших врагов, Михаил Юрьевич, развязаны руки. Неблагоразумно оставаться здесь.
Жерве. Ты ставишь нас, своих друзей, в отчаянное положение.
Лермонтов (усмехается). Хорошо. Я уйду. (Поворачивается и медленно, очень спокойно проходит через толпу к выходу.)
Толпа расступается, давая ему дорогу. Лермонтова провожают внимательными и недружелюбными взглядами.
Лермонтов встречается с возвращающимся Соллогубом. Соллогуб проходит мимо Лермонтова, как бы не замечая его. Около выхода к Лермонтову быстро подходит дама в черном. Она слегка приподымает маску. Это – Мусина-Пушкина.
Мусина-Пушкина. Лермонтов, милый, зачем вы это сделали?
Лермонтов. Ну что ж, осуждайте меня.
Мусина-Пушкина. Нет! Никогда! Может быть, и вправду эта любовь слишком трудна для моих плеч, но я готова нести эту тяжесть.
Лермонтов. Я ждал этих слов.
Мусина-Пушкина. Прощайте. Мы скоро увидимся. Но одно вы должны обещать мне, как сестре.
Лермонтов. Что? Говорите!
Во время их разговора постепенно нарастает гул возмущенной толпы.
Мусина-Пушкина. Беречь себя. Не только как поэта, но и попросту как Мишу Лермонтова.
Лермонтов целует руку у Мусиной-Пушкиной.
Слышите, как гудит это гнездо? (Улыбается и исчезает.)
Лермонтов оглядывается на зал. Гул и шепот стихают. Лермонтов усмехается, пожимает плечами и медленно выходит.
Занавес закрывается под возобновляющийся враждебный гул голосов.
Перед занавесом
Барант и Лермонтов.
Барант. До меня дошли слухи, что вы, господин Лермонтов, распространяете обо мне порочащие мою честь эпиграммы.
Лермонтов. Верить сплетням – удел неумных женщин. Я считаю излишним даже вступать с вами в объяснение по такому вздору. В конце
