Евгений Григорьев - Отцы
— «Я люблю тебя, жизнь, что само по себе…»
На следующий день Новиков сопровождал приезжую делегацию.
На спецавтобусе объезжали центр.
Новиков объяснял, венгры смотрели и кивали.
…Каменный мост…
…Боровицкие ворота…
…Александровский сад…
…Музей Ленина…
…«Метрополь»…
…Первопечатник…
…«Детский мир»…
…Дзержинский…
…Театральная площадь…
…Маркс…
…Гостиница «Москва», Совмин…
…«Националь»…
…Улица Горького…
…На Красную площадь вышли из автобуса. Пошли пешком.
…Возложили цветы у Мавзолея. Постояли — минута молчания.
За окнами ветви деревьев ударялись друг о друга, сопротивляясь ветру.
— Величайшая заслуга Ильича — глубокая и всесторонняя разработка целостного учения о партии, создание пролетарской партии нового типа в России. Владимир Ильич обосновал всемирно-историческую роль марксистской партии не только как руководителя классовой борьбы пролетариата и других трудящихся масс в ходе свержения власти помещиков и капиталистов, но и как организатора строительства нового общества — социализма, коммунизма.
В аудитории было уютно и тихо. Студенты писали конспекты. Некоторые читали. Некоторые просто слушали.
— На протяжении всей политической деятельности Ленин решительно и последовательно боролся против любых попыток, какими бы лозунгами они ни прикрывались, умалить значение партии, ее руководящей роли… Такие попытки он рассматривал как вольную или невольную помощь врагам рабочего класса…
Таня смотрела в окно, где бился ветер и стучали ветви.
— Революционное учение о партии является одним из основополагающих в теории и практике марксизма-ленинизма. В свое время Ленин указывал, что оселком, на котором надо испытывать действительное признание марксизма, служит признание диктатуры пролетариата… Это положение целиком сохраняет свое значение…
Седой интеллигентный человек ходил вдоль стола и поглядывал сквозь очки на сидящих студентов.
— Вместе с тем с полным основанием можно сказать, что и ленинское учение о партии является также оселком, на котором испытываются люди, носящие высокое звание коммуниста…
Таня писала. Писала быстро, торопилась. Она писала письмо. Потом она остановилась, вырвала лист и скомкала его. Посмотрела на лектора.
— Исторический опыт показывает, что отклонения от этого учения, отход от ленинских норм партийной жизни и принципов партийного руководства чреваты серьезными последствиями…
В своем кабинете Новиков Владимир Сергеевич говорил по телефону.
— Я понимаю… Понимаю, не дурак… Ну что ж делать, выгони… Это твое дело, — он засмеялся, встал и начал расхаживать вокруг стола. — Я могу это сделать, но это не моя функция… Я тоже не люблю бюрократов, — опять засмеялся. — Старик, я знаю, что ты настоящий друг, не выдашь, но из своего кармана. Я говорю: из своего… Государство — народное. — И вдруг взорвался, заговорил жестко: — Если он тебе друг, пусть сам подаст заявление и не ставит тебя в это положение… Я тоже тебя не понимаю. Хорошо, хватит о богадельне. Завтра напиши мне объяснительную. До часа, в два у меня совещание. Ну я сделаю. Я… Ты — чист. Все. Аллее!.. Саша, и не валяй дурака, я тебя люблю и помни об этом. И не для этого мы родились, чтобы потакать разным прекраснодушным лентяям. Пойми меня. Салют!
Он опустил трубку, пометил в настольном календаре. Зазвонил внутренний телефон. Он поднял трубку.
— Новиков слушает. Нонна Александровна, рад вас слышать. К шефу? Сейчас буду. Как ваша внучка? Ну и слава богу.
Опустил трубку. Поправил галстук. Выдвинул один ящик, другой — проверил, все ли лежит на месте. Оглядел стол, открыл окно и вышел.
Шеф был не один, в углу в кресле сидел начальник шестнадцатого стройуправления, которое, в основном, ориентировалось на зарубежные заказы. «Шестнадцатое» считалось в тресте аристократическим, там были лучшие кадры. Кроме них в кабинете, как всегда, присутствовала «тень шефа» — референт Юра Круглов. Отчества Новиков его не помнил, были почти ровесниками, учились на одном факультете, знали друг о друге все или почти все, но не контактовали — разные были люди.
— Владимир Сергеевич, голубчик! — Значит, у шефа было хорошее настроение.
Новиков никак не мог определить: «голубчик» — это от снисходительности или от простодушия.
— Да, Николай Степанович, — сказал Новиков и не стал ждать приглашения, сел сам.
Он посмотрел на начальника «шестнадцатого». Тот ему кивнул.
— Как здоровье? — вежливо осведомился Новиков. — Зарубежники вас не замучили? Как почки?
— Спасибо, — лаконично кивнул тот.
Оба не любили друг друга. «Шестнадцатый» считал Новикова выскочкой, хамом, наглецом. Новиков считал его старой хитрой лисой.
Круглову Новиков кивнул и улыбнулся как приятелю.
— Владимир Сергеевич, — повторил шеф, — вы знаете, Руднев болеет, вот мы здесь посоветовались и решили, возьмите-ка вы одиннадцатый объект.
Он улыбался Новикову, будто делал ему рождественский подарок. Значит, сведения у тестя были правильные, отметил Новиков.
— Одиннадцатый, — повторил Новиков и напрягся. — Это комбинат?
— Абсолютно верно, — кивнул шеф.
— Насколько я знаю, там полный завал. И не мой профиль.
«Шестнадцатый» подал голос из угла:
— Вы человек молодой, энергичный, вам и все карты в руки.
Новиков посмотрел в угол, прямо в его очки.
— Я очень ценю ваше доброе расположение. А что, разве Руднев, Александр Вениаминович, уходит на пенсию? — обратился он к директору.
— О чем речь? На одиннадцатом отстают с монтажом. И какая-то неразбериха. Здесь честь треста и план. Это ваш профиль. Поезжайте, разберитесь.
— Но почему я? У нас своей работы невпроворот.
Вновь заговорил «шестнадцатый»:
— Владимир Сергеевич, вам доверяют, вы у нас — растущий, вы должны гордиться.
— Да, я горжусь, — Новиков перевел дыхание. — Значит, мне?
— Да, вы уж постарайтесь, Владимир Сергеевич. — Шеф уже не улыбался.
— Постараюсь. Раз надо, значит, надо. Таков наш девиз, — и Новиков улыбнулся.
— Организационные вопросы, — шеф кивнул в сторону Круглова, — с Юрием Андреевичем.
— Ясно. — Новиков встал. Еще раз улыбнулся. Всем. «Шестнадцатому» отдельно. — Что это вы так с фээргэшниками нацеловывались? Ведь там, в делегации, все старшее поколение, наверняка в войне участвовали. А вы с ними так задушевно, по-русски.
Вмешался шеф. Он, конечно, дорожил «шестнадцатым».
— Война была давно, сейчас новая политика: мы торгуем, сотрудничаем.
— Да, я читаю газеты, а зачем целоваться? Может, презент подарили, они это умеют за счет фирмы, а поцелуи-то от сердца, трест не оплачивает.
— Мы знаем, Владимир Сергеевич, что вы пережили блокаду, что у вас погибли близкие, что вы выросли в детдоме, мы знаем ваши биографические данные. Все! — Голос его был ровный и спокойный. — Относительно меня вы можете не беспокоиться.
— За вас я не беспокоюсь, — Новиков уже понял, что сорвался и что проиграл.
— Хорошо, — сказал шеф. — Значит, договорились.
— Всего доброго. — Новикову еще хватило сил улыбнуться, но он уже знал, что улыбка вымученная. Он шагнул к двери и вышел из кабинета.
В коридоре его нагнал Круглов. Поравнялся. Заговорил так, между прочим, не поймешь, то ли друг, то ли знакомый.
— Зря ты с ним. Ничего ж не добился. А у него связи. Зачем тебе это нужно? Ты знаешь, что там, на одиннадцатом?
— Догадываюсь.
— Я тебе ничего не говорил. Они тебя засыпать хотят. Но я тебе ничего не говорил. Хорошо ты ему… — И он мелко засмеялся.
— Ты не говорил, я не слышал. А ты с кем?
— Мы с тобой вместе учились. Смотри сам. — Он прибавил шаг и ушел вперед.
Он стоял в стороне, поглядывая, как выходят студенты. Время катилось, и он нервничал.
Он зашел в телефонную будку. Набрал номер.
— Алло, Иштван. Сервус!
Прогрохотал автобус, и он захлопнул дверцу кабины.
Опять он ждал. Опять шли студенты, молодые, веселые, беззаботные, а Тани все не было.
Он позвонил жене.
— Здравствуй, милый. Нет, не на работе. Оформляюсь. В командировку. В Сибирь… Как Никитка? Врач был?.. Ты только не нервничай… — Тут он увидел Таню.
Она шла с подругами, с сокурсниками, все молодые, и какой-то парень догнал их, хлопнул ее по плечу и что-то сказал, и все они рассмеялись. И Новиков вдруг почувствовал, как они молоды.
— Да, — сказал он хрипло в трубку. — Хорошо. Я тебя целую! Постараюсь быть раньше.
Он вышел из кабины. Закурил. Пальцы его мелко дрожали.
Он догнал ее, когда она осталась одна, без подруг, и шла среди московских пешеходов. Он поравнялся с нею и сказал тихо:
