Петр Краснов - На своей земле: Молодая проза Оренбуржья
— Спасибо за труд! — отчетливо произнес Семенов.
— Спасибо и вам, — прерывающимся голосом сказала Мария. — В этом году буду работать еще лучше, — так благодарили все, и многим это давалось очень легко и просто, а у Марии ноги подкашивались, когда говорила.
Она уже повернулась, чтобы идти на место, но ее задержали и вручили еще диплом районной газеты и хрустящий целлофановый пакет.
— Носите на здоровье, Мария Кузьминична, — сказал Семенов.
И собственное имя-отчество доконало Марию, она всхлипнула, заулыбалась сквозь слезы, но больше сказать ничего не могла. Понимающе улыбаясь, Семенов приобнял ее за плечи и не торопясь проводил до места. Из-за стола им аплодировали, поворачивались вслед, и Марии было стыдно, и неловко, и хорошо. Почувствовав под собой стул, она обмякла вся, но тут же, спохватившись, стала вытирать заскорузлыми пальцами глаза и, словно издалека, услышала Настю:
— Мань, да ты чего? Ты глянь, какую кофту отхватила! Ну-у...
Награждения продолжались еще долго, и Мария успела прийти в себя. Лицо у нее горело, но неловкости она уже не чувствовала. Стала хлопать вместе со всеми и, осторожно поворачивая пакет, разглядела кофту, коричневую, с розовой каемкой на воротнике. На коричневое платье такую, пожалуй, что не наденешь. Ну и ладно! Есть еще дома зятев отрез...
После награждения опять начался концерт, но тут подошел Скобцов и попросил Марию выйти с ним минут на пятнадцать. Сложив подарки на стул и не зная, как поступить с лентой, Мария смущенно пошла за парторгом.
— Вот вами уж и газета заинтересовалась, — улыбнулся на ходу Скобцов.
В конце стола к ним подошел парень.
— Ну, куда зайдем? — спросил его Скобцов.
— Да можно и в читальный зал.
Они прошли темным коридором и очутились в библиотеке.
— Вот, побеседуйте в тишине, — сказал Скобцов. — Недолго. К концу у нас дело тут.
Скользнув взглядом по книгам, Мария села напротив парня.
— Давайте, Мария м-м... Кузьминична сделаем зарисовку о вас, — деловито предложил парень. — Расскажите мне о себе, о семье своей, о работе. Все будет так, как вы расскажете.
Услышав последние слова, Мария вспомнила статейку про Настю и корреспонденту не поверила. Но говорить все равно надо было.
— Родилась я в тридцатом году, — помедлив, заговорила она и тут же смутилась, подумав, что, может быть, не с того начала.
Но парень, видно, понял ее по-своему и сочувственно улыбнулся.
— Ну, о женском возрасте распространяться как-то не принято, — сказал он. — Продолжайте, пожалуйста.
— Замужняя, — сообщила Мария, — и дочь замужем, учительницей работает.
— Ага, — корреспондент вскинул палец и стал что-то быстро записывать. Не скажете, под чьим влиянием дочь выбрала профессию?
— Да кто ее знает. После восьмого наладила: поеду с Любкой Сомовой в пед. Ну, и поступила, выучилась. Мы помогали, конечно.
— Так, так...
— Муж у меня, Семен, на электростанции все работал, а как государственный свет подключили, на кормокухню перешел.
— А вы как, сразу стали дояркой?
— Да нет, раньше я в свинарнике работала, а на ферме годов десять только.
— Ну, срок тоже не маленький, — парень задумался. — А вот скажите, Мария Кузьминична, трудно было вам от этих вил, подойников переходить на машинное доение, к дойным аппаратам?
— К доильным, — машинально поправила Мария. — Да нет, ничего, у нас ведь учеба была. Потом на классность сдавали...
А когда корреспондент перешел к семейным вопросам, Мария отвечала уже неохотно. Ей было трудно так: говорить одно, а думать о том же по-другому.
— Семья у вас дружная? — спрашивал, например, корреспондент.
— Семья у нас дружная, — вторила ему Мария, а вспоминала свекровь, с которой заодно они бывали, только когда напивался Семен.
В общем, разговор у них пошел туго, и Мария облегченно вздохнула, когда в дверях опять показался Скобцов.
— Ну, как дела? Идут дела? Закругляйтесь, будем сейчас для газеты фотографироваться.
...Фотограф долго расставлял их вдоль стены в три ряда, зачем-то сортировал, поворачивал, и Мария покорно делала то, что ей говорили. Ни радости, ни волнения она уже не чувствовала. Устала, видно, как бывает это в длинных застольях. И когда по пути к автобусу все заходили в магазины, она оставалась с Ксенией у дверей, тихо вдыхала морозный воздух.
В автобусе они, вяло переговариваясь, расселись по своим местам, и заждавшийся Григорий тронул.
— Я, наверное, на вечернюю дойку не пойду, — сказала Настя. — Таньку пошлю, вы уж там гляньте.
Остальным посылать за себя было некого.
— И дорогой-то не отдохнешь, — вздохнула Ксения.
И хотя до вечера было далеко, Марии показалось, что уже целый день прожит. Наработалась.
Еще только сворачивая к дому, Мария увидела в запотевшем окне беленький овал Мишкиного лица, а когда перешагнула порог, внучонок с разбега ткнулся ей в колени.
— Баб, папка «Киивец» наисовал, у-у! А мама в угол ставила! Убива-ая!
Бабкой Мария сделалась в сорок четыре года и до сих пор не могла к этому привыкнуть.
— Че, че ты, сынок, говоришь? — с улыбкой присела она. — Кто убивал? Я им! Не дадим вот вам, скажи, гостинцев, будете знать!
Услыхав про гостинцы, Мишка притих и сунул в рот палец. Из горницы вышли Верка и Саша. Взяв внука за руку, Мария подошла к столу и первым выложила хрустящий пакет.
— Кофту подарили, что ль? — спросила Верка.
— Ага... Ох, че там было! Вы гляньте.
Мария вытащила красную ленту и растянула ее на руках.
— Саш, чего ж мне с ней делать теперь?
— Беречь, — улыбнулся зять.
Свекровь сидела около окна и, пригнув голову, чинила Семеновы носки.
— Ябака! — обрадовался Мишка.
— Яблоки, сынок, а вот колбаска еще. Ну-ка мы ее...
Распотрошив сумку, Мария взглянула на часы и зашла в горницу. Верка уже вертелась в новой кофте перед зеркалом, Мишка, прислонившись к голландке, грел яблоко, а Саша читал грамоты.
— Дай-кось хоть я надену разок, — шутливо сказала Мария.
Но Верка еще хотела услышать, что скажет Саша, и повернулась к нему спиной. Покосившись на зятя, Мария заметила, что смотрит он не на жену, а на нее. С интересом смотрит и, кажется, даже с уважением. Мария словно легче вздохнула от этого взгляда.
— Снимай, снимай, нечего! — весело напустилась она на Верку.
— Баб, баб, — заговорил попробовавший уже яблоко Мишка, — а деда пиходил пя-яный, пя-яный. Глянь!
Нахмурив брови, внук, пошатываясь, косолапо прошел по избе и, помотав головой, свалился на половичок у кровати. Веселье у Марии как отрезало.
— Правда что ль, Верк? — тревожно спросила она.
— Да-а, как свинья приходил, — отмахнулась дочь. — Деньги все просил.
— От ведь какой, — тихо, чтобы не слышала свекровь, сказала Мария. — Как куда чуть — так обязательно налопается... Приставал, говоришь?
— Да ну, мамк!.. Ты лучше скажи, дашь кофту поносить?
— Вер, перестань, — отозвался Саша.
— Переста-ань! Когда ты только будешь жену одевать.
Мария вышла в теплушку.
— Че ж он, мамаш, скотину-то в обед убирал?
— А хто ж, апричь него будет, — пробурчала свекровь. — Ты там на ферме поглядывай, как бы не замерз где.
— Да зачем он туда...
Однако самой уж пора было собираться. На душе теперь сделалось тревожно и пусто, и словно не было никакого праздника -и дальней поездки.
— Мамк, Саша баню истопил, ты поскорей, — сказала Верка.
— Ох, Верк, да какая тут баня. Еще не знаю, какой явится. Ты уж тут как-нибудь не встревай, ну его...
Вечерняя дойка на этот раз, как назло, не задалась, и Мария вся изорвалась душой, строя в голове догадки и готовясь к самому худшему: ну, как вздумает Семен воевать.
До начала она успела расспросить скотников, и те сказали, что приходил он после обеда, возился все чего-то в запарнике, а потом опять ушел. Это Марию успокоило, и веселые расспросы доярок не отвлекали ее, а ехидные не задевали. Так хотелось, чтоб хоть этот день кончился нормально, и на тебе.
А потом чего-то не ладилось с аппаратом, и почти половину группы пришлось додаивать вручную.
Возвращалась Мария затемно. Хотела по пути заглянуть в баню, посмотреть, тепло ли еще, но не терпелось узнать, что дома творится. Господи, сколько Семен покуролесил за жизнь! Ведь и от желудка каждый день мучается, соду пачками глотает, а вот никак до ума не доходит человеку.
Еще не открыв двери, Мария услышала громкий Семенов голос и немного успокоилась: вроде не шибко пьяный. Глубоко вздохнув, она вошла в избу.
Семен сидел в майке за столом и уж в который раз рассказывал матери, как две недели отдыхал с Акимчиком под Москвой: давали как-то Марии и Кате Акимовой по путевке, но куда ж они сами-то.
— Москва — што ты! — говорил, шмыгая носом, Семен. — Только успевай оглядывайся. Того гляди придавит где-нибудь к черту. Хоть в метре возьми. Метров сто, либо, под землей! А наро-оду!..
— Че ж, Сем, и негра видал? Какой же он?
