Василий Шаталов - О дереве судят по плодам
Колхозная касса была пуста. Надежных источников, из которых она могла бы пополняться, в колхозе не было. Все отрасли сельского хозяйства находились в запущенном состоянии. Урожаи овощей не росли. Объяснялось это многими причинами, но главная из них — в нехватке людей. Вдобавок ко всему набор выращиваемых культур был неоправданно велик — чуть ли не тридцать названий! Надо бы сократить это число раза в три, оставив самые нужные, скажем, такие, как лук, помидоры, капуста, огурцы и еще несколько видов и, таким образом, перейти на узкую специализацию. Но никто об этом не заботился.
Не лучше обстояло и со второй по значению отраслью — животноводством. Молочный скот был так истощен, что на него грустно было смотреть. Коровники развалились. На скотных дворах — непролазная грязь, зловонье! О каких надоях, о какой продуктивности скота можно вести речь?
Увидев столь удручающую картину, Ораков было приуныл. Он долго и мучительно думал о том, с чего же ему начинать? Иначе говоря, он думал о том главном звене, ухватившись за которое, он мог бы вытащить всю цепь. Задача была не из легких: за что ни возьмись, все казалось главным, неотложным.
Итак, за что же браться?
Подумав, Бегенч пришел к простому, но верному решению: собрать членов правления и послушать, что скажут они. Иначе говоря, опереться на коллективный разум, в силе которого он убедился давно. А потом, после обмена мнениями, уже сделать определенный вывод, наметить конкретные действия, а заодно и поближе узнать членов правления: ничто так полно не раскрывает человека, как тот совет, который он дает другому в трудную минуту.
Вместе с приглашенными собралось человек двадцать. Ни одного из них до этого Бегенч не видел.
Оглядев внимательно собравшихся, Ораков негромко сказал:
— Думаю, что вы уже догадались по какому поводу я вас пригласил. Да, не скрою: меня очень волнует бедственное положение, в котором колхоз находится уже немало лет. Но такое положение в одиночку не исправишь. Тут надо действовать сообща. Не зря ведь говорится, халат, скроенный по совету, коротким не бывает. Поэтому давайте решим несколько важных вопросов: что сделать, чтобы колхоз занял достойное место среди других хозяйств? С чего начать эту работу и как успешнее ее вести? Вы люди опытные, и я уверен, что каждый из вас может дать на этот счет немало мудрых советов, которые послужат на благо нашему колхозу. Итак, прошу не стесняться. Кто желает?..
Не успел Бегенч еще закончить фразу, как двое бригадиров, сидевших отдельно у стены слева, — небритые, в грязной, засаленной одежде — вдруг поднялись и, перебивая друг друга, начали что-то говорить. Вскоре один из «ораторов» сел, а говорить продолжал тот, который был толще и выше своего товарища.
— Обидно, товарищ башлык, ай, как обидно, что вы так непочтительно отзываетесь о нашем любимом колхозе, — изобразив на лице горькое душевное страдание, произнес толстяк. Сделал паузу, помолчал. — Я даже не могу понять, — вдруг наигранно повеселев и вздернув плечи, продолжал бригадир, — о каком это бедственном положении вы толкуете здесь? Кстати, о нашем бедственном положении мы давно уже слышим. Многие хотели его исправить. Да зря только порох тратили! Все до единого сбежали и носа не кажут. А нас это положение, между прочим, вполне устраивает. И если его изменить, то, по-моему, только навредишь… Да. Навредишь!
На бригадиров, решивших выступать первыми, Ораков обратил внимание сразу, как только они вошли. Их заметно пошатывало, а воспаленные глаза как-то неестественно ярко блестели.
«Пьяные? На таком собрании?» — подумал Ораков, все еще не веря своим глазам. Но вот они заговорили, и все сомнения отпали. Гром небесный средь ясного неба его поразил бы меньше, чем появление пьяных бригадиров. Вскоре по всему кабинету разнесся запах дешевой забегаловки: табачного дыма, сивухи и еще чего-то кислого. Ораков, ни разу за всю жизнь не державший рюмки в руках и не выкуривший ни одной сигареты, почувствовал приступ морской болезни. Он расстегнул на кителе верхнюю пуговицу, тряхнул головой. Но легче от этого не стало. Тогда он попросил открыть окна и распахнуть дверь. «Какое безобразие!» — негодовал Бегенч про себя, искоса поглядывая на пьяных. Вдруг ему захотелось встать, подойти к ним, схватить одного и другого за шиворот и вытолкать вон из кабинета! В этот же миг он почувствовал, как сердце, сделав несколько тяжелых толчков, вдруг заторопилось, зачастило и кровь отхлынула от лица. «Спокойно, башлык! Тебе не положено волноваться», — приказал он себе и быстро справился с волнением.
А «оратор» пьянел все больше. Озираясь по сторонам мутным взглядом, он нес всякий вздор, едва ворочая языком. Но никто из присутствующих его не остановил. Даже слова никто не сказал в осуждение! Все только криво усмехались да многозначительно перемигивались: посмотрим, мол, чем все это кончится?
Занятый своими мыслями, Ораков холодно смотрел на пьяного и не вникал в смысл ею крикливой, бессвязной речи. Из всей его болтовни ему запомнилось лишь несколько фраз: «Ничего изменять не надо. А если изменишь, то только навредишь». «Ну да. Зачем им перемены? Без них и проще, и легче. Лежи себе на кошме, пей зеленый чай да поплевывай в потолок. Интересно, чье мнение он выражает? Только ли свое? — пронеслось, в голове председателя. — «Впрочем, чего тут гадать? Сейчас все будет ясно».
Кончив речь, толстяк опустился рядом с осоловевшим товарищем. Наступившая тишина как бы пробудила Оракова от раздумий.
— Так… У вас всё? — обратился он к бригадиру. В знак согласия тот мотнул головой и что-то промычал. — Может, скажете еще что-нибудь? Пожалуйста! — ироническим тоном предложил Ораков и окинул взглядом собравшихся. В ответ — то же мотанье головой и невнятное мычанье. — Тогда послушайте меня. Нет, вы, — уточнил Бегенч, указывая на пьяных бригадиров. — Я вижу, что вы не совсем здоровы. Поэтому прошу встать и уйти. А завтра к девяти явиться сюда… Для объяснений.
Бригадиры, немного протрезвев, удивленно уставились друг на друга: «За что, дескать, такая немилость? Что мы плохого сделали?»
— Не заставляйте ждать, — строго предупредил председатель и взялся за трубку телефона. Это подействовало.
Первым поднялся сидевший ближе к выходу. Пошатываясь, он встал по стойке «смирно», резко повернулся налево, даже каблуками прищелкнул, и, выпятив грудь, прошел до самой двери по одной половице. Вот, мол, смотрите: трезв, как стеклышко… а этот самодур башлык гонит меня, невинного. Вслед за ним поднялся и его приятель — такой же тучный и одутловатый, только ростом ниже. Он был пьянее первого и едва держался на ногах. Его кидало из стороны в сторону, словно на корабле, застигнутой жестоким штормом. Продвигаясь к выходу под общий смех и хохот, он то валился на стену, то хватался за головы и плечи тех, кто сидел вдоль длинного стола, стоявшего посередине кабинета.
Когда бригадиры ушли, Ораков снова попросил членов правления высказать свое мнение.
Слово взял заведующий фермой молочного скота, известный на селе краснобай Таган Чорлиев, на редкость морщинистый, худой, безбородый старик. От фермы молочного скота, которой он заведовал, давно уже не было проку. Скот истощен, коровники развалились, удои… Иная коза больше давала молока, чем самая удойная из его коров. Но это Чорлиева не смущало. Когда его припирали к стене и упрекали за равнодушие и лень, он находил тысячи отговорок. И при новом башлыке решил блеснуть своим «красноречием».
— Когда пожара нет, зачем поднимать тревогу? — начал Чорлиев вкрадчиво. — Давайте разберемся, действительно ли наш колхоз в таком тяжелом положении, как заявил здесь уважаемый башлык. Это ложь, товарищи! Почтенный Мурадберды уже говорил, что, слава аллаху, никто у нас с голоду не умер. Живем зажиточно, в достатке. Спрашивается: надо ли что-либо изменять? Я думаю, не надо. Изменять — только время терять. Пусть остается все, как есть. Лучше все равно не будет. Да, да. Не будет!
«Да что они… сговорились, что ли? Одно и то же, слово — в слово!» — с горьким чувством думал председатель, когда и остальные высказывались в том же духе. И зря он так надеялся, выходит, на коллективный разум, на то, что ему подскажут с чего начать работу и как сделать колхоз процветающим, крепким.
Выслушав последнего оратора, Ораков поднялся и холодно произнес:
— Хорошо. Вы свободны.
На лицах собравшихся появилось недоумение, и с минуту никто не двинулся с места. «Как это? Ничего не сказать и: «Вы свободны»?
А что он должен был сказать? Может, кто-то рассчитывал на то, что председатель, возмущенный их пассивностью, нежеланием вести серьезный разговор, начнет горячиться и метать в их адрес громы и молнии? Может, этого они ожидали?
Нет, этого не произошло. После того, как все ушли, Бегенч склонился над столом и стал просматривать какой-то справочник. Подождал, пока проветрится кабинет. Потом, выйдя на его середину, начал прохаживаться вдоль стола. Бегенчу хотелось разобраться, что же произошло на собрании и что скрывается за теми фактами, с которыми он только что столкнулся и которые произвели на него столь грустное впечатление?
