Юрий Колесников - Занавес приподнят
Томов исподлобья взглянул на подкомиссара. Невольно подумалось, что эдакий тип ходит по городу, общается с нормальными людьми, а они, наверное, даже не подозревают, какой он выродок. Ничего не ответив, Илья с явным отвращением отвернулся от подкомиссара.
— Учти, — угрожающе продолжал подкомиссар, — все, что до сих пор ты получил здесь, — пустяки. Как говорят, «закуска»… Впереди — «пир»!
Подкомиссар выжидающе уставился на арестованного.
Томов молчал.
— Видать, хочешь все же испытать это удовольствие? — вновь заговорил низенький. — Ассортимент у нас большой… Можно утюгом по спинке погладить, разумеется, не холодным… И электрическим током можем вывернуть мозги наизнанку… А что ж? И пальчики прижмем в дверях, чтобы господин коммунист не мог в другой раз таскать листовки, прокламации и прочее такое… Нравится выбор?
Томов не произносил ни слова в ответ.
— Послушай, будь благоразумным… — посоветовал инспектор Солокану. — И никто тебя не тронет. Люди мы серьезные, словами попусту не бросаемся. Понял?
— Понял, конечно… — едва слышно ответил Томов.
— Тогда давай договоримся, — монотонно продолжал Солокану. — Не бог весть какие признания от тебя требуются. Скажи только, где получал литературу. Больше ничего. Отпустим сразу. Мы прекрасно знаем, что ты втянулся в это грязное дело случайно, а вот тот, кто завлек тебя, гуляет на свободе. К чему тебе, чудаку, отдуваться за них? Парень ты, видно, не глупый, но, должно быть, не знаешь, что господа «товарищи», вскружившие тебе голову, целыми чемоданами получают деньги из Москвы… А живут, знаешь, как?
Томов, слушавший Солокану с подчеркнутым вниманием, удивленно ахнул, словно его и в самом деле поразило это сообщение.
— Мой совет тебе — признайся по доброй воле. Сам потом будешь благодарить нас…
Томов покорно кивал, затем добродушно развел руками и, обращаясь только к Солокану, взмолился:
— Все может быть так, но я не знаю, господин шеф, о чем вы говорите! Никогда в жизни не приходилось мне торговать ни листовками, ни газетами… Поверьте, понятия не имею, чего вы все от меня хотите… Я…
Договорить Илье не удалось. Солокану подал условный знак, и низенький сорвался с места с отборной руганью. Он схватил со стола застекленную фотографию в бронзовой рамке и, подскочив к Томову, ткнул ее ему в лицо.
— Это что? Говори, бестия!
Илья узнал фотографию и успел заметить, что стрелки на ручных часах взбесившегося подкомиссара показывали без пяти девять. Это обрадовало его: «Значит, они побывали в пансионе мадам Филотти, когда Морару еще был на работе и Викки тоже. Сегодня канун рождества и магазины открыты допоздна…»
— Я спрашиваю, что это? — снова закричал подкомиссар.
— Фотоснимок. Из кино, — как о чем-то само собой разумеющемся сказал Илья.
— Фотоснимок? Из кино? — оскалив маленькие желтые зубы, передразнил подкомиссар и с размаху ударил Томова по лицу.
На пол посыпались осколки стекла. Илья почувствовал на губах кровь. Она стекала на подбородок и шею.
— Большевик! В Христа, бога, душу, веру… А это? Это, бестия гуманная, что? — яростно кричал подкомиссар, тыча длиннющим ногтем мизинца в фотографию.
На фотографии была запечатлена колонна жизнерадостных девушек-спортсменок. Среди них, как полагал Илья, находилась и парашютистка, с которой он познакомился года два назад во время авиационного праздника на бухарестском аэродроме Бэняса. На праздник, в числе многих иностранных делегаций, прилетели посланцы из Советской России. С одного из русских самолетов был выброшен парашютный десант. Это была сенсация! Еще мало кто видел людей, прыгающих с летящего аэроплана. И народ, что толпился на аэродроме, бросился к приземлявшимся парашютистам. К одному из них подбежал Томов со своим другом Женей Табакаревым. Парашютистом, к великому их удивлению, оказалась симпатичная девушка с золотистыми кудрями, выбивавшимися из-под шлема.
Томов хорошо знал русский язык. И ему хотелось расспросить девушку о многом, но осаждавшая парашютистов толпа отгородила его. Илья успел лишь узнать, что зовут её Валентина Изоту. Отвечая, она приветливо посмотрела на Илью. Оттесненный толпой, он продолжал неотрывно смотреть на парашютистку, взгляды их на секунду снова встретились, и девушка улыбнулась ему, уже как старому знакомому… Этим и ограничилось их знакомство, но с тех пор Илья почему-то частенько вспоминал Валентину.
Некоторое время спустя в бухарестском кинотеатре «Глория» он смотрел русский фильм «Парад». Ему показалось, что в одной из колонн среди девушек-спортсменок находится и парашютистка с золотистыми кудрями. Томов завел знакомство с киномехаником и через него, разумеется не безвозмездно, раздобыл кадр кинопленки, на котором, как ему думалось, была снята Валентина. А когда была готова фотография, Илья вставил ее в бронзовую рамку со стеклом. С тех пор она висела над его койкой в пансионе мадам Филотти.
Воспоминание о парашютистке подействовало на Илью как целительный бальзам. На несколько мгновений отступили даже ощущения физической боли и нервного напряжения. Из этого состояния Томова вывел низенький подкомиссар. Он снова ткнул ему в лицо фотографию.
— Говори, кто это! Говори — или измордую в Христа, бога, душу, веру…
— Скажу, скажу…
Но Томов не мог сказать, что на фотографии запечатлены девушки из Советской России, и тем более не мог рассказать, где и зачем приобрел фотографию. Он прекрасно знал, что здесь не делают различия между малейшим проявлением симпатий к большевикам и принадлежностью к компартии. Пожав плечами, равнодушным голосом он едва слышно ответил:
— Какие-то девушки-спортсменки…
— Ух, бестия гуманная! — вскипел подкомиссар. — Куда смотришь? Вот тут кто? Не видишь, ослеп?
Только теперь Томов заметил, что длиннющий до отвращения ноготь мизинца указывает на видневшееся в середине колонны полотнище с портретом усатого человека в застегнутой до верха куртке с широким отложным воротником. Томов, конечно, знал, что это Сталин, но назвать его не решился. «Раздуют кадило до небес!» — подумал он и снова прикинулся несведущим пареньком:
— Наверное, тоже какой-нибудь силач…
Сильный удар ногой в живот повалил его на пол. От острой боли он скорчился и закричал во весь голос.
Солокану взирал на эту сцену, как искушенный столичный зритель на игру актеров провинциального театра. Он несколько оживился, когда вернулся долговязый комиссар и подал ему протокол с показаниями Рабчева. Но, видимо, механик авиационного ангара ничего не прибавил к тому, что уже было известно, и Солокану со скучающим видом стал наблюдать за ходом допроса Томова. Был у него, как и у каждого следователя, свой метод и своя тактика поведения. К нему научились безукоризненно подлаживаться его помощники. Сам Солокану, как правило, не повышал голоса, тем более не пускал в ход кулаки. Даже пытаясь уличить допрашиваемого в ложных показаниях, в стремлении ввести его в заблуждение, он старался говорить спокойно, «по-отечески» пожурить, высказать сочувствие, дать «добрый» совет, подбодрить. Так и сейчас.
— Перестаньте, господин подкомиссар! — с ноткой отвращения произнес Солокану. — Вы совсем уже не отдаете себе отчета в том, что делаете. Наступили парню на горло и требуете, чтобы он говорил…
— Сколько же можно, господин инспектор, терпеть! Ведь врет он нахально, — будто извиняясь, ответил подкомиссар, отлично понимавший игру своего шефа. И, словно нехотя, он отошел к окну, закурил.
Солокану дирижировал. Низенького сменил долговязый комиссар. Этот с самого начала разыгрывал из себя доброжелателя. Вместе с полицейским, стоявшим все это время как загипнотизированный, помог арестованному подняться и сесть на табурет, поднес даже стакан воды и предложил закурить.
— Послушай, Томоф! — миролюбивым тоном заговорил комиссар. — Стоит ли из-за каких-то глупых смутьянов переносить такие муки? Ты же парень грамотный, учился в лицее, в авиацию его величества хотел поступить, а ведешь себя — скажем прямо — необдуманно. Мы же хотим всего-навсего помочь тебе выпутаться из этой грязной истории. Больше того, вознаградим тебя и даже на службу к себе примем. Человеком станешь! Карьеру сделаешь! — увещевал комиссар, поглядывая на Солокану, чтобы узнать, одобряет ли он такой ход.
Томов понимал, что здесь его не оставят в покое. И он решил ускорить развязку.
— Обещать-то обещаете, а кто знает, заплатите ли? — ворчливо пробормотал он.
— Вот это другой разговор! — воскликнул комиссар. — Можешь не сомневаться, Томоф. Мы всегда верны своему слову… Так вот, слушай: скажи, где находится типография, и сразу получай тысчонку. Идет?
— Тысячу лей? — изумленно переспросил Илья. — И это вы мне дадите?
— Да, тысячу… А что?
