Иван Шамякин - Криницы
…Диссертацию он держал долго — месяца два.
Лемяшевич больше не провожал Дарью Степановну, но изредка, в выходные дни, заходил к Журавским в гости. Ему приятно было посидеть несколько часов в красивых, уютных комнатах с мягкой мебелью, съесть вкусный домашний обед, выпить чаю, поговорить и даже поспорить с хозяином. Роман Карпович сказал, что отдал читать диссертацию авторитетам в этой области. Однажды сообщил:
— Ну, брат, взялся за твой труд.
И в самом деле, работа лежала у него на столе. Наконец он передал через жену, чтобы Лемяшевич непременно пришел в ближайший выходной.
И — странное дело—никогда в жизни Лемяшевич так не волновался. Заходил же раньше просто так, как к добрым знакомым и друзьям. А тут вдруг почувствовал себя мальчишкой, школьником перед суровым наставником. И полчаса ходил по улице мимо дома, в котором жили Журавские, и добрых пять минут стоял перед дверью, не отваживаясь нажать кнопку звонка. Конечно, он опоздал. Журавские обедали, и у них был гость — заведующий районо из Полесья, Зыль Павел Васильевич, из того района, где, как выяснилось, Журавский работал секретарем райкома комсомола до войны и райкома партии — после войны. За обедом гость рассказывал о делах в районе, о видах на урожай (шёл июнь), о многочисленных общих знакомых — председателях колхозов, сельсоветов, учителях, партийных работниках. Видно было, что Журавские до мелочей в курсе жизни района.
После обеда пошли в кабинет, закурили. Роман Карпович сел за письменный стол, развернул диссертацию и надел очки. Лемяшевич никогда не видел его в очках, и эта деталь придала моменту особую торжественность, у диссертанта снова сильно забилось сердце. Журавский не спеша полистал странички, потом собрал листы, выровнял, завязал тесемки на папке и, положив на нее обе руки, заговорил:
— Что вам сказать, Михаил Кириллович? Прочитал я внимательно, добросовестно. И не один я. Товарищ, которому я давал читать, авторитетный педагог, сказал коротко: «Что ж, степень присвоят. Написано гладко…» И я согласен с ним… Да, написано чисто, гладко. А больше сказать трудно. Вот какое дело!..
Лемяшевич вытер платком лоб и с облегчением вздохнул, вдруг почувствовав, как спокойно стало на душе.
Журавский снял очки, отчего снова принял свой обычный, простой вид, поднялся и пересел на диван — между Лемяшевичем и Зылем.
— Вот так, Михаил Кириллович. Человек вы безусловно способный, и из вас ученый выйти может. Но знаете что мне хочется вам посоветовать, пользуясь правом старшего? Поезжайте вы, поработайте годика два-три в школе. Вот, например, к Павлу Васильевичу. Ты как, Павел?
— С удовольствием возьму.
— Директором в Криницы?
— Директором?!
— А вы не пугайтесь, Лемяшевич. Это вам на пользу. Вы — коммунист. Человек образованный. Теории у вас даже больше, чем надо для директора… А деревня — курорт. Дарья Степановна родом оттуда. Мы вам дадим письмо, и вас встретят чудесные люди.
…Вот так Лемяшевич и оказался в этой школе, в этих двух пустых комнатах директорской квартиры.
Пришла наконец сторожиха, заглянула в дверь, поздоровалась.
— Так это вы наш новый директор? — спросила она, как показалось Лемяшевичу, удивленно и даже несколько разочарованно. — И это все ваши вещи? Один чемоданчик?
— Нет, ещё багаж где-то там идет. Постель, книги и все прочее. Хотя, собственно, ничего больше и нет. Я человек холостой, живу по-солдатски…
— У нас вы женитесь, — уверенно заявила женщина, развеселив этим Лемяшевича.
Была она не старая ещё, лет сорока, маленькая, подвижная, говорливая — из числа тех душевных деревенских женщин, к которым сразу, с первого знакомства, проникаешься доверием и приязнью.
— Как ваше имя? — спросил Лемяшевич сторожиху, которая переносила вазоны с цветами с одного окна на другое, расставляя их по своему вкусу.
— Дарья Леванчук. Одаркой зовут.
— А по батюшке?
— А не привыкла я, чтоб меня по батюшке величали. Я ведь не учительница. Прокоповна. А где вы столоваться думаете, товарищ директор?
— Не знаю… Сам буду стряпать.
Она повернулась и внимательно посмотрела ему в лицо: шутит человек или вправду?.. Догадавшись, Лемяшевич нарочно принял серьёзный вид.
— Не советую я вам, товарищ директор. На что вам это? Куда вы деньги будете девать? Был у нас один учитель, который сам себе стряпал. И хотя тогда только кончилась война, жизнь была трудная, пуд картошки сто рублей стоил, а все одно над ним смеялись. Хотите, я вам такой стол найду, что за год отрастите пузо, как у нашего председателя колхоза?..
Лемяшевич засмеялся, представив, какой живот у этого председателя.
— А сегодня, — продолжала Одарка, — если хотите, пообедайте у меня. Я бы и на стол вас взяла, да бедно я ещё живу. Муж с войны не вернулся, а в хате четверо ребят… Правда, старший уже второй год в МТС трактористом. Зарабатывает понемногу, да колхоз, где он работал, ещё за прошлый год с ним не рассчитался… Помогите мне принести диван, а то я одна не сдюжаю.
По дороге в учительскую она на ходу подмела крыльцо, прибрала с дорожки горбыль, вытерла пыль с лавки и сделала ещё несколько дел, и все это так споро, что ни минуты не заставила Лемяшевича ждать. Он шел следом за ней, смотрел, как она работает, и на душе у него было необыкновенно хорошо от знакомства и беседы с этой простой женщиной.
После обеда у Одарки, которая угостила его борщом и варениками со сметаной, Лемяшевич осмотрел деревню, заглянул в сельсовет, но там, кроме почтового агента, никого не было.
Он пошел на луг, к речке. Вернулся с речки, где отлично выкупался, когда уже зашло солнце. Посидев на крыльце, он решил ещё раз осмотреть свои владения. Интереснее всего был пришкольный участок, с которым он познакомился ещё днем, когда его водил по школе Орешкин. И в самом деле, этот изрядный кусок земли, спускающийся по склону пригорка от школьного двора к ручью, был обработан и ухожен заботливо, старательно, с любовью. Половина участка — под молодым садом. На многих из пятилетних яблонек уже поспевали редкие, но крупные краснобокие яблоки, плодоносили и сливы, как видно, были и вишни — об этом свидетельствовали сухие косточки, которые заметил Лемяшевич под деревьями.
Вторая половина пришкольного участка представляла своего рода опытное поле: тут был заведен девятипольный севооборот. На аккуратных маленьких «полях» росли гречиха, картофель, клевер, лен, покачивался ячмень, торчала стерня сжатой ржи. Перед каждым «полем», на дорожке, пересекавшей участок, стоял покрашенный белой краской столбик с дощечкой, где было тщательно выведено, какого года поле, что и когда на нем посеяно.
Все это понравилось Лемяшевичу. Он сам раньше имел не очень четкое представление о севообороте и, сколько ни читал об этом, никак не мог запомнить чередование культур. Теперь все было на глазах и потому сразу запоминалось. Он наклонялся к надписям на столбиках, потом долго разглядывал «поля». Давно уже он не испытывал такой радости узнавания. Вообще приятно было стоять здесь и вдыхать своеобразные ароматы спелого зерна, яблок, сырости, которой тянуло от ручья, дыма—хозяйки топили печи — и вслушиваться в вечерние звуки.
На улице мычали коровы. Где-то в МТС громко трещал мотоцикл, заглушая все остальные дальние звуки. В саду стояли два рамочных улья и рядом с ними небольшой соломенный шалашик. Когда Лемяшевич приблизился к нему, оттуда выглянул человек и довольно неприветливо спросил:
— Какого чёрта вы тут шатаетесь? Я за вами полчаса уже слежу. И если б вы сорвали хоть одно яблоко…
Он не договорил, что последовало бы, но и так все было ясно. Лемяшевич немного растерялся от этой неожиданной встречи и, не зная, что ответить на слова незнакомца, сказал:
— Я новый директор, — и подошел поближе, чтоб лучше рассмотреть в сумраке говорившего.
А тот весело засмеялся и, на четвереньках выбравшись из шалаша, протянул руку:
— Бушила. Учитель, который будет в вашем подчинении, товарищ новый директор.
— А-а, — невольно вырвалось у Лемяшевича, после чего он назвал свою фамилию и спросил — А что вы здесь делаете?
— Почему «а-а»? — дерзко спросил Бутила. — Вам говорил обо мне Орешкии?
— Нет, раньше, в Минске. Бушила коротко хохотнул.
— Хо-хо… Я и не подозревал, что я такая знаменитость, что и в Минске меня знают. Кто?
— Дарья Степановна.
— А-а, — в свою очередь протянул он и ни слова не сказал о свояченице и её муже.
Лемяшевич запомнил его фамилию из рассказов Дарьи Степановны о своей семье, но не знал, какой предмет он ведет, и спросил:
— Вы биолог?
— Нет, математик. В земле ковыряться я не люблю… Костюм не запачкаете, садитесь на солому. — И он первым не сел, а повалился на землю, молча подождал, покуда сядет Лемяшевич. — Да, да, не люблю, хотя и вырос в крестьянской семье. Но людей, которые этим занимаются, уважаю… которые любят землю, понимают её… Вообще уважаю людей, которые умеют целиком отдаться делу. Вот этот сад посадил собственными руками человек, которому пошел восьмой десяток. Он же подарил и ульи. А все остальное сделала вместе с учениками молодая учительница, биолог, Ольга Калиновна Шукай. Курите? Дайте папиросу, — Он чиркнул спичкой, закурил. — Эта девушка умеет работать, могу вас уверить… Ростом с ученицу пятого класса, приехала — нам страшно стало: что такое дитя может сделать с нашими насмешниками и горлодерами? Жалко нам было её… А потом глядим — у девушки энергии на пятерых хватит. И знаний, и любви к делу, и хорошей скромности — всего хватает… Пока ученые мудрецы где-то там спорят, что такое политехнизация, она на практике её осуществляет. Вот как!..
