Иван Шамякин - Криницы
— Между вторым и шестым, — так же шуткой ответила женщина.
— Скажите серьёзно — вы работаете? — спросил Лемяшевич.
— Работаю.
— В школе? — Ему хотелось, чтоб она работала учительницей и жила одна.
— Нет, дома.
— Дома?!
— Разве мало у женщины, особенно матери, дома дел? — Кто ваш муж?
Дарья Степановна рассмеялась по-девичьи весело и задорно.
— Не кажется ли вам, рыцарь, что это похоже на допрос? — И она в тон ему спросила — Кто ваша жена? Сколько у вас детей? Сколько вам лет? Вот это я понимаю — практический подход к знакомству.
Больше Лемяшевич не пробовал выпытывать, каково её семейное положение, даже благородно отказался от мысли узнать об этом другим путем — у студенток её курса или у декана. Какое это имеет значение — её положение, семейное и всякое иное? Дарья Степановна все больше нравилась ему как человек, с которым можно было интересно побеседовать. Правда, встречи их были коротки — полчаса, которые занимал путь от института до её дома.
На третий или четвертый день он поделился с ней своими сомнениями насчет диссертации и своего научного призвания. Она выслушала его серьёзно, внимательно, потом сказала:
— Я вас понимаю. Верно, и сама я на вашем месте чувствовала бы нечто подобное. Но посоветовать?.. Что я могу посоветовать? Я плохо разбираюсь в этих делах… Для меня, например, эта самая педагогика—темный лес, хотя я и сдаю её на пятерки. Должно быть, без практики и в самом деле все эти рассуждения мертвы. Но, вам не следует торопиться с выводами и решениями. Надо поговорить с людьми опытными… Хотите, я вас познакомлю с одним человеком? Он тоже кандидат…
Через несколько дней, в холодный и дождливый вечер, когда они подошли к её дому, Дарья Степановна неожиданно пригласила:
— Зайдемте к нам. Я вас чаем с малиновым вареньем напою, а то вы кашляете.
Лемяшевич поднимался по лестнице в каком-то непонятном волнении, сильно билось сердце и горели: уши.
На площадке третьего этажа Дарья Степановна, позвонила — два коротких звонка. И сразу же за дверью послышались радостные детские голоса:
— Ма-ма!
— Мама пришла!
Дверь отворилась, и девочка лет шести повисла на шее у матери, а четырехлетний мальчуган, увидев чужого дядю, отступил и недовольно нахмурился.
Лемяшевич, вдруг почувствовав, что от волнения, его не осталось и следа, весело засмеялся. Хозяйка, должно быть, поняла причину его смеха и засмеялась сама.
— Вот вам… Мать изучает педагогику, а дети до одиннадцати часов не спят. Роман! — крикнула она в комнату. — Опять ты их не уложил!
— Попробуй их уложить, они меня самого чуть не уложили, скворцы эти. — Из комнаты выглянул высокий и плотный мужчина в пижаме и шутливо прикрикнул на детей — Кыш, скворчата, спать!
— Знакомься, Роман, это Лемяшевич, — сказала Дарья Степановна, раздеваясь.
— А-а, твой верный рыцарь. — Он крепко пожал руку, коротко и четко наззал себя — Журавский. Раздевайтесь, будьте гостем. Мне жена рассказывала о вас.
Дарья Степановна занялась детьми.
— Вы чего же это не спите, полуночники вы этакие?
— А мы тебя дожидались, мамочка. Ты чего так долго не приходила?
— Ели?
— Я, мама, все съел: и яичницу, и молоко, и кашу… А Нина яичницу не ела.
— Врет, мамочка, он сам кашу не ел, его папа с ложки кормил.
— А ты чашку разбила, ага! — торжествующе объявил мальчик.
— Не я, — девочка заплакала, — она сама.
— Ну что ты такая плакса, — успокаивала её Дарья Степановна. — Я ведь знаю, что чашки сами скачут на пол.
Хозяин кивнул головой в сторону этих голосов за дверью.
— Слышите? — спросил он у Лемяшевича. — Садитесь. Тяжелое это занятие — быть мужем студентки. За целый вечер не могу газеты прочитать. Тысяча выдумок в час у каждого. Особенно у того — четырехлетнего мужчины.
Роман Карпович Журавский — ответственный работник ЦК партии, в прошлом секретарь райкома, два года назад окончил Академию общественных наук. Он в первые же минуты знакомства сообщил все это Лемяшевичу — и сделал это умело и просто, без тени похвальбы или самолюбования. Веселый и разговорчивый, он понравился Лемяшевичу: такому человеку можно рассказать обо всем и получить от него дельный совет. Они хорошо, дружески побеседовали, пока Дарья Степановна укладывала детей. Потом пили чай с коньяком и малиновым вареньем. За чаем Роман Карпович сам заговорил о диссертации Лемяшевича.
— Мне Даша говорила о ваших сомнениях. Скажу прямо: нравится мне эта ваша требовательность к себе. Кстати, не думайте, что вы первый и единственный… Я немало уже встречал людей, которые начинают сомневаться в пользе своих диссертаций. Пишет, пишет человек — и вдруг видит: не туда его толкнули, не то ему посоветовали, да и вообще — какой он к черту ученый! Компилятор, в лучшем случае — способный толкователь чужих мыслей… Чувствуете вы, что можете целиком посвятить себя науке, можете открыть что-нибудь новое?
Лемяшевич засмеялся.
— Посвятить, пожалуй что, могу. Посвящают себя и халтурщики. Но — открыть новое? Ломоносов в моем возрасте уже открыл закон сохранения вещества и энергии… А я ещё не познал самого себя… Что я есмь?
— Это ещё не довод. Может быть, ваши сомнения — взыскательность истинного ученого, — сказала Дарья Степановна.
— Какой я ученый! Написать триста страниц о своих наблюдениях над школой, подкрепить их цитатами из авторитетов… Нет, это не наука!..
— Не каждый день рождаются Ломоносовы. Но, конечно, и маленький ученый должен что-то открывать, сказать свое слово. Вот я тоже кандидат, защищал диссертацию по экономике сельского хозяйства. Внес я что-нибудь новое своей диссертацией в экономическую науку или нет — не мне об этом судить. Но трудился я над ней с увлечением, так как сельское хозяйство — моя стихия. Я в деревне родился, вырос и всю свою сознательную жизнь работал в сельском районе… Я выбрал тему, которая меня волновала…
Лемяшевич, увидев, что Дарья Степановна собирается налить ему ещё чаю, молча прикрыл чашку ладонью. Но Журавский вытащил его чашку из-под руки и подал жене. А сам налил ещё по рюмочке коньяку.
— Что ж… выпьем за науку!
Лемяшевич поднял рюмку, но рука у него дрожала — он разволновался. Журавский, рассказывая о своей работе, как будто выносил приговор его диссертации, а в нем все-таки, при всех сомнениях, жила ещё надежда.
— Короче говоря, вы не верите, что можно быть ученым без практики? — спросил Лемяшевич, все ещё держа рюмку.
Журавский опрокинул в рот коньяк и пососал кусочек лимона.
— Налей, Даша, чайку. Исключения могут быть. А вообще — не верю! Раньше чем писать, например, о картошке, надо посадить, прополоть и выкопать её собственными руками. Так я понимаю…
— А я думаю, — вмешалась Дарья Степановна, накладывая мужу варенье, — талантливому физику необязательно работать на заводе, чтоб стать ученым. Великие законы открывались в лабораториях.
— Верно. Но лаборатория — это та же практика. Априорные выводы проверяются наблюдениями, опытами.
— Так Михаил Кириллович тоже свои выводы проверял в школе. Школа — его лаборатория.
Журавский, почувствовав, что его рассуждения звучат упреком Лемяшевичу, который пошел в аспирантуру сразу же после института, умолк и сидел, прихлебывая чай.
— Говорят, лимон — враг чая, а мы его туда кладем… С лимоном это уже лимонный напитбк, а не чай. Смотрите, даже цвет меняется, — Журавский посмотрел чай на свет, взяв серебряный подстаканник не за ручку, а под донышко. Потом поставил стакан на стол и вздохнул. — Черт его знает! А может, вы и правы? Может быть, не всегда нужна прак-" тика, чтоб ученый мог творить… Вот я, кандидат наук… окончил академию… Меня поставили на практический участок… Уж, кажется, чего лучше! Но помогает ли мне эта практическая работа развивать науку? У меня нет времени почитать литературу… Заседания, командировки… Опять заседания… А писать… Пишу много… постановлений и резолюций… Пишу экономически обоснованно, правильно… Понимаю, что хорошее постановление — тоже дело нужное. Но я не уверен, что все эти постановления и резолюции обогащают экономическую науку…
Дарья Степановна рассмеялась:
— Утешайся тем, что когда-нибудь по твоим постановлениям напишут диссертации. Будут цитировать их.
Это рассмешило и Лемяшевича.
Журавский встал и неожиданно опустил свою мягкую руку на его плечо.
— Ничего, Михаил Кириллович, у нас ещё в запасе вечность, особенно у вас. Не горюйте. И не сдавайтесь без боя… Не стоит. Бой можно дать и самому себе. Отступить никогда не поздно. Тащите вашу диссертацию. Почитаем, подумаем. Я когда-то тоже пединститут кончал, правда заочно. И людей воспитывать пришлось, и детей… Свои вон есть…
…Диссертацию он держал долго — месяца два.
